Стройная фигура — это ощущение вечного боя с едой. Сияющие глаза — отражение спаленных за спиной мостов. Гладкая матовая кожа — постоянная череда адреналиново-эндорфиновых атак. Деньги — результат неизменного вызова миру и себе. Самоуважение, желание жить, творить, развиваться — от удивления, что судьба подарила второй шанс и страха не использовать появившиеся возможности полной мерой.
У новой реальности существовала еще одна изнанка. Ее не хотелось признавать, но из песни слов не выкинешь. Победные лавры удалось собрать благодаря одиночеству. Оно заставило сконцентрировать силы на главном, погнало вперед и привело к результатам: внутренней собранности, отличному цвету лица, наличию талии, успешности, вернувшейся красоте, здоровью, душевному равновесию.
Что и говорить: вторые шансы — штука дорогая и дефицитная. Судьба не разбрасывается ими почем зря и, предлагая сделать работу над ошибками, обеспечивает и должные условия для исполнения предначертанного.
«А может быть мне вообще не положено быть счастливой? Раньше я страдала с мужем, теперь маюсь от одиночества, — Ира горько улыбнулась. — Тогда слезы лила из-за одного, сейчас из-за другого. Что в лоб, что по лбу — какая разница?»
Это было явное преувеличение, но в моменты душевного раздрызга не до логики.
— Я устала быть красавицей… — сказала Ира своему отражению. — Я хочу кушать бутерброды с колбасой и маслом, ходить в джинсах и свитерах и не думать, как выгляжу.
Зеркало приняло сообщение бесстрастно. Мало ли кто от чего устал и чего хочет.
— Я устала быть сильной.
И снова серебристая гладь не дрогнула. Брестские крепости не сдаются, даже если мечтают о капитуляции. Не умеют они капитулировать, не имеют белых стягов в запасе.
— Я устала ждать любви
Сколько можно просыпаться и засыпать с надеждой, после каждой неудачи находить в себе веру, чувствовать неотступную готовность к чувству, в каждом видеть ЕГО? Сколько можно бросать в эту ненасытную топку дней и ночей, ничего не получая взамен? Уже сгорели три года. Почти тысяча дней изматывающего ожидания чуда. Сколько еще терпеть? Может быть, пора признать поражение?
— Мне пятьдесят, мне почти пятьдесят один. Мое время ушло. Наверное, я никогда не встречу человека, с которым буду счастлива. За свой второй шанс, за работу над ошибками я плачу одиночеством. Я одна и эту стену мне не преодолеть.
Глава 9. Каждому свое
Каждый принимает решение по-своему. Кто-то сначала твердо говорит одно, а через минуту утверждает другое. Кто-то до последней секунды сомневается, а потом стоит за свои слова горой. Генрих Сологуб, придя к определенному выводу, мнения не менял. Поэтому, сидя за рулем автомобиля, ждал Иру без особого волнения. Неподвижная поза, отсутствующий взгляд, спокойные руки — говорили сами за себя. Делай, что должно и будь что будет.
Ровно в 19.0 °Cологуб набрал нужный номер:
— Я на месте.
— Очень хорошо. Вы подниметесь?
— Нет. Я жду вас в машине.
— Хорошо. Иду.
Через несколько минут хлопнула дверь парадного, явив миру Роскошную Женщину. Что там Рубаняк лепетал о болезни? Сияющие глаза, розовый румянец, покачивающий танец бедер — все утверждало силу и здоровье.
— Добрый вечер.
— Добрый.
Генрих вышел навстречу, открыл дверцу машины, вдохнул сладковатых запах духов, сглотнул подступивший к горлу ком (все-таки он нервничал) и вернулся на свое место.
— Прекрасно выглядите, — как обычно в разговоре с Ириной комплименты превращались в дежурную констатацию факта.
— Спасибо.
— Я не очень помешал вашим планам?
— Я бы сейчас сидела на диване и смотрела телевизор.
— Значит, вы никуда не торопитесь?
— До пятницы я совершенно свободна.
— Почему до пятницы? Сегодня же суббота, — спросил Генрих.
Сколько раз Ира попадала впросак с этой нехитрой шуткой. Казалось бы, нетленный мультипликационный шедевр про Вини Пуха должен жить в веках. Ан, нет, народ не помнит своих героев. На лице Сологуба разлилось искреннее удивление.
— Это из мультика, — пояснила Ирина.
— Ах, да, я вспомнил… — блеснул эрудицией главный бухгалтер. Однако отстраненные интонации убавили ценность сделанного открытия. Сологуб явно думал о чем-то другом.
— Кажется, из всего сказанного мной по телефону вы ничего не услышали? — С прелюдией было покончено. Генрих Романович перешли к официальной части встречи.
— Увы.
Иру всегда удивляла сдержанность Сологуба. Иногда ей даже казалось, что Генрих живет за каменной стеной, откуда выбирается изредка, ненадолго и исключительно для решения конкретных вопросов. Эмоциональной и говорливой ей было сложно найти общий язык с человеком, который обходится минимумом слов и если выпадает возможность, вообще молчит. Однако сегодня Генрих был на удивление красноречив.
— С понедельника я буду принимать дела на другом объекте, поэтому хотел бы привести в порядок отчеты по издательству. Как вы понимаете, по договорам есть вопросы. Извините, что решать их приходится в субботний вечер, но в компенсацию за это я готов угостить вас ужином, — первая же непривычно длинная фраза в исполнении главбуха повергла Иру в непомерное удивление.
— Что ж, ужин так ужин, — самоотверженно признала она.
— Мы едем на Подол. В одно очень симпатичное местечко. Прошу прощения, но по дороге я не смогу развлекать вас светской беседой. Трасса требует внимания.
Самым слабым местом плана была дорога до ресторана. Генрих долго думал, как себя вести в эти четверть часа и, с сожалением, понял — вариантов немного. Первый — завязать легкую малозначащую беседу — не подходил в силу сложности исполнения. Остальные в голову почему-то не приходили.
Сологуб и в лучшие времена в основном помалкивал, а после смерти жены и вовсе отказался разговаривать. Дочь даже водила его к психологу. Консультация прошла на редкость удачно. Врач — мужик его возраста спросил:
— Ты чего молчишь?
Генрих отвернулся к окну и не проронил ни звука.
— Не дури. Дочка твоя заложила золото, чтобы оплатить мой гонорар.
Это был аргумент.
— Хочу и молчу, — ответил с натугой Генрих.
— И то верно, имеешь право, — признал специалист и выдал новый вопрос: — Только дочь-то, зачем пугать?
— Что? — логической связи между своим нежеланием попусту сотрясать воздух и страхами дочери Сологуб не видел.
— Человек мать потерял, а тут папаша под психа косит. Каждый испугается.
— Пошел ты…
— Ты, — психолог заглянул в карточку, — Генрих Романович, не груби. Ты лучше прекращай Ваньку валять. Не будь эгоистом. Дочке сейчас хуже чем тебе. Мать — она одна на всю жизнь, а ты завтра второй раз женишься, и будет у тебя все хорошо.
— Я? Женюсь? Завтра? — изумился Генрих. У него не было больше сердца. Кровавая рана в груди сочилась непрестанной болью и черным отчаянием.
— Мужики редко остаются одни.
— Бред.
— Бред или правда, ты разберешься потом. А сейчас давай, завязывай с истериками. Будь мужиком.
До того Генрих не задумывался, что своим молчанием может доставлять кому-то неудобства. Он всего лишь хотел остаться один на один со своим горем. Хотел в тишине и покое насладиться своими воспоминаниями.
— Ну что? — Сгорбленная фигурка дочери на стуле в пустом коридоре, тонкий голосок полный надежды, взгляд в ожидании приговора. Генрих содрогнулся от отвращения к себе. Он бросил девочку в самую трудную минуту жизни. Он поступил, как слабак. Как предатель!
— С вашим папой все в порядке, — с особой интонацией произнес психолог.
— Да, моя хорошая, — Генрих обнял дочку, заглянул в родные глаза (дважды родные — дочка была копией мамы) и впервые после похорон заплакал.
…
Маленький, уютный ресторан затерялся где-то в переулках Подола. Машина разменяла, наверное, с десять поворотов, прежде чем остановилась у двери, увенчанной лаконичным указателем «Фарт».
Как обычно название мало соответствовало сути. В заведении не играли, но довольно азартно поглощали пищу. Столики были уставлены блюдами с едой, которые посетители опустошали с явным удовольствием.
— Здесь отличная кухня, большие порции и приемлемые цены, — сообщил Генрих и, сообразив, что сказал лишнее, смутился: — Вы меня не так поняли, — на гладко выбритых щеках главного бухгалтера разлилось волнение. — Это ресторан моей дочки. Они с мужем только месяц назад открыли его. Вот я и расхвастался.
— Познакомьтесь, это Ира, — Генрих указал на молодую женщину, подошедшую к их столику. — Моя дочка. А это моя коллега. Тоже Ира.
Иры обменялись вежливыми и довольно неоднозначными улыбками. Откровенный интерес с одной стороны явно превышал размеры обычной учтивости с другой.
— Папа, что же ты не предупредил, — Ира молодая не отрывала взгляд от спутницы отца.
— Почему же, я попросил Андрея зарезервировать столик, — ответил Генрих.
— Причем, тут Андрей? — Закономерный вопрос остался без ответа, поэтому Ирине в девичестве Сологуб пришлось проявить настойчивость. — Папа, можно тебя на минуту. — С этими словами новоявленная рестораторша увлекала отца к барной стойке, не забыв перед тем, извинившись перед гостьей.
— Кто это такая? — допрос начался сразу же.
— Моя сотрудница, — повторил предыдущие показания подозреваемый во всех смертных грехах Генрих.
— Быстро признавайся! — потребовала Ира.
— В чем?
— Зачем ты ее привел?
— У нас деловая встреча.
— А почему ты в парадном костюме?
Генрих задумался, каждое его слово фильтровалось, следовало быть осторожнее.
— Так суббота же.
Высокая инспектирующая инстанция не сочла ответ убедительным и выдвинула свою версию событий:
— У тебя свидание?
Сологуб с надеждой обернулся. Спасти его мог только зять. Однако, Андрея как раз и не было в зале.
— Она тебе нравится?! — не заставило себя долго ждать очередное разоблачение
— С чего ты взяла?! — с убедительностью, на которую хватало скудного актерского дарования, Генрих надменно пожал плечами и вернулся за столик.