И вот захотелось мне как-то написать письмо, а «паркер» так разгулялся, такого накрутил, что прочитать было невозможно. Нахлобучил я на него тогда зелёный колпачок, убрал в красивый кожаный футляр, засунул поглубже в ящик письменного стола и решил:
— Напечатаю-ка я лучше письмо на обычной пишущей машинке!
Планета
Ночью из окна спальни можно было разглядеть среди бесчисленных звёзд одну странную планету, всё население которой составляли две птички: красная пташечка и зелёный птенчик. Они жили на разных сторонах планеты и встретиться друг с дружкой никак не могли.
Прошло много лет, птенцы выросли, и повзрослевший зелёный птенец вдруг догадался, что умеет летать, взял да и перелетел на другую сторону планеты.
Птицы так друг дружке понравились, что мгновенно подружились, а вскоре и поженились. У них тут же народилась целая толпа детишек, пёстрых и озорных птичек-невеличек.
И теперь по ночам кажется, что планета весело подскакивает: можно подумать, она на радостях пустилась в пляс.
Морковка
Ясным летним утром морковка впервые выглянула на свет. Вернее сказать, в то утро её выдернули из грядки и бросили в корзину, где уже собрались другие морковки, капуста с лысиной во весь кочан и горстка какой-то мелкоты, которая вся вместе называлась горошком.
Наша морковка с самого начала была настроена воинственно. Она поругалась с капустой, высказала горошинам всё, что о них думает, а потом выскочила из корзины и принялась наводить порядок в огороде. Отчитала свёклу — нечего так глубоко в землю зарываться, сделала выговор помидорам — зачем висят так высоко, как следует выругала лук за то, что пёрышки свои не подровнял и честь ей не отдал. А сильнее всего её раздражала большущая тыква: развалилась тут, заняла весь проход между грядками, не пролезешь никак… Морковка, долго не раздумывая, разбежалась, собралась было через тыкву перескочить, но чья-то рука схватила её за зелёный хвостик, встряхнула и бросила обратно в корзину. Только и успела она, что громко взвизгнуть, — страшен визг разозлившейся рыжей морковки! — да всё равно никто даже и внимания не обратил. — А знаешь новость? — услышала она в корзине от встревоженных сестрёнок-морковок. — Сегодня к обеду овощи тушить собираются!
Стол
Мой стол всегда тихо-мирно стоит у окна, а я за ним работаю.
У стола, как у коня, четыре ноги, но стол никогда не лягается и овса не просит. И коню вряд ли понравилось бы, если бы кто-нибудь расположился на нём порисовать, а уж прикрутить к его спине настольную лампу — об этом и думать нечего…
Стол, весь заваленный книгами, альбомами, карандашами, кисточками, красками, а иногда даже и конфетами, спокойно стоит себе день-деньской и ждёт, пока я закончу работу. Он никогда не жалуется на то, что ему тяжело, и его не надо сажать на цепь, чтобы не убежал.
У моей собаки тоже четыре ноги. Когда я не вывожу её погулять, она лежит под столом — там у неё самое любимое место. Я с удовольствием вывел бы погулять в лес и стол, но не думаю, что это понравится моей собаке.
Я люблю свой стол и иногда дарю ему цветы. Тогда он благодарно и застенчиво опускает глаза и становится ещё милее обычного.
Машинка для стрижки волос
В молодости я был настоящим хиппи и носил до того длинные волосы, что выглядел каким-то чудищем болотным. Отрастил я их для того, чтобы встряхивать ими под громкую музыку, и про ножницы, а тем более машинку для стрижки, даже слышать не хотел.
Когда мне надоело хипповать и длинные волосы тоже надоели, я спросил у своей приятельницы газонокосилки, не может ли она помочь.
— Ты что? Я же только короткую травку подравниваю! — обиделась подружка. — Зато моя двоюродная сестра, машинка для стрижки волос, наверное, согласится тебя выручить.
Так и случилось. Машинка явилась ко мне однажды утром, включилась в розетку и начала приятно жужжать — как шмель. А потом принялась меня стричь — быстро и красиво. Волос оставалось всё меньше.
К вечеру волос не осталось совсем: голова теперь напоминала блестящее яйцо.
— Ты и правда отлично стрижёшь, — похвалил я машинку и прибавил: — А может, теперь ещё и живую изгородь вокруг дома подправишь?
Книжная коровка
Книжная коровка питалась не травой, как все коровы, а буквами. В день она съедала по стихотворению, а иногда даже и по целому рассказу, и была очень образованная, потому что всё прочитывала перед тем, как съесть.
Каждое утро коровку привязывали на новой странице, но пускали почему-то не во все книги: некоторые — видимо, очень ценные — стояли запертыми, чтобы коровка не влезла под переплёт попастись.
Но однажды такую ценную книгу запереть забыли, коровка туда влезла и немедленно принялась за дело. Такой вкусноты ей никогда ещё пробовать не доводилось! Коровка смаковала слово за словом, фразу за фразой, но вдруг так и обмерла. На краю страницы было написано: «Смотри не подавись!»
Книжная коровка призадумалась. А потом решила: ну их, эти книги с буквами, уж лучше она будет жевать листья герани, которая растёт в горшке на подоконнике!
Камин
Раньше всех в этой комнате поселился камин — он старше даже покосившегося шкафа с его скрипучим, как у настоящего старичка, голосом.
Камин ужасно прожорлив. Что ему ни сунь в широко раскрытый рот — скоро и следа не останется. Ему по вкусу и сосновые, и еловые, и осиновые дрова, но больше всех других он любит берёзовые. На худой конец сгодятся конфетные фантики и старые газеты, но ими камину не наесться, к тому же читать он не умеет и событиями в мире совершенно не интересуется.
Летом камин дремлет, и мы прекрасно обходимся без него, но с первыми холодами все сразу о нём вспоминают. А едва в нём разгорится огонь, к камину один за другим, словно сговорившись, устремляются все, кто живёт в доме. Первой, конечно, приходит собака (и вместе с ней — несколько блошек, неразлучных собачьих подружек), потом папа, за ним — маленькая мышка, дети, мама, крошечный человечек из «Лего», а следом топают промёрзшие и промокшие папины башмаки…
Самым последним всегда приползает из подвала незаметное привидение, но оно боится вылететь с дымом в каминную трубу и держится поодаль.
А камин, разглядывая тех, кто пришёл к нему погреться, думает: «Всё-таки меня они любят больше, чем холодильник, который в кухне стоит… По крайней мере, зимой. И пока не проголодались…»
Крот
Однажды крот рассердился на весь мир и зарылся поглубже в землю, чтобы больше никого не видеть.
Злость его довольно скоро утихла, и он вполне мог бы вернуться к дневному свету, но за это время крот успел понять, что и под землёй можно неплохо устроиться. Во-первых, здесь тихо — сюда не доносится назойливый стрёкот кузнечиков, во-вторых, здесь не надо опасаться, что на голову наступит какой-нибудь человек рассеянный или медведь косолапый, и ко всему ещё летом под землёй царит приятная прохлада, а зимой — уютное тепло. Вот только темновато… Ну и пусть темновато — крот купил себе маленький телевизор, поставил в кротовине, провод прицепил к грибу с вогнутой шляпкой — из него получилась отличная спутниковая антенна — и стал, полёживая на уютном диванчике, смотреть кино со всего света.
Иногда по ночам крот высовывает бархатную головку наружу и любуется звёздным небом. Ему кажется, будто с неба дружелюбно поглядывают тысячи крохотных глазок, а некоторые даже плутовски ему подмигивают.
Кран
Кухонный кран красавцем не назовёшь: один глаз у него синий, другой — красный, да ещё и смотрят они в разные стороны. Когда у крана хорошее настроение, вода из него льётся тёплая, но стоит ему разгорячиться — и он плюётся кипятком. А когда крану грустно, вода течёт совсем холодная. Наш кран терпеть не может грязной посуды: как увидит в раковине гору тарелок и чашек с блюдцами — сразу и перемоет.
Один раз — дело было зимой — кран простудился и заболел. Наверное, у него начался насморк, потому что из носа, хоть кран был и крепко закручен, всё время капало.
— Может, дать ему носовой платок и лекарство от насморка? — забеспокоился я.
Но мама не согласилась.
— Думаю, лучше позвать сантехника, — сказала она.
Когда через час прибыл сантехник с гаечными ключами и другими страшными инструментами, кран, похоже, сильно испугался.
— Не бойся, больно не будет, — успокаивала сестрёнка, ласково поглаживая его пылающую голову.
Вскоре кран выздоровел, снова повеселел и посмотрел на нас разноцветными глазами (красным — на сестрёнку, синим — на меня) так, будто хотел сказать «спасибо!»
Пугало
Посреди огорода поставили пугало, напялив на него, чтобы не мёрзло, старый пиджак. Выглядело оно устрашающе: глаза так и сверкали из-под измятой шляпы, нахлобученной на соломенную башку по самые уши, нос был свёрнут на сторону, с рук свисали на верёвочках пустые консервные банки. Как только ветер подует — жестянки зашумят-зазвенят.
Страшилищу было велено пугать воробьёв, чтобы те вишен не клевали, вот только ему никого пугать нисколечко Не хотелось, да и вишен было совсем не жалко. Вишен так много, решило про себя пугало, тут и людям хватит, и птицам останется, не буду никого отгонять. Ему нравилось слушать, как чирикают воробьи, и они даже подружились.
Пришла зима, не осталось ни вишен, ни воробьёв, и пугало до того загрустило в одиночестве, что как-то ночью перелезло через забор и медленно, неуклюже побрело по полю.
А люди потом рассказывали, что по полям шатается непонятное существо, и один мальчик уверял, будто сам видел: сидит этот бродяга на пне среди кустов, а на нём — целая стая птиц. Только никто ему не поверил. Да и кто же поверит в такую чепуху?
Зубная щётка
Новую зубную щётку поставили в кружку на полочке у зеркала. Там же стояли и три старые щётки — красная, синяя и жёлтая.