Зал, который обычно служил местом для собраний или танцев, был заставлен столиками. На их квадратные поверхности хлестко шлепались игральные карты. Около каждого стола стояло четыре стула, на них сидели люди, которые почти все без исключения были седеющими или седыми.
Бергер едва узнал его. У него отросла борода, и одет он был в широкую гавайскую рубашку. Он сложил пальцы в знак «победа», встал из-за стола, обнял женщину и подошел к визитерам.
Потом вышедший в отставку комиссар Аллан Гудмундссон раскрыл рот от удивления.
– Сэм, – мрачно произнес он с ничего не выражающим лицом.
– Ты ведь помнишь Молли Блум? – спросил Бергер.
Аллан шепнул несколько слов женщине, которая, очевидно, была его женой. Она медленно направилась в сторону столиков, накрытых для перерыва на кофе. Аллан отвел гостей в сторону.
– Годовое выходное пособие. Прекрасный повод научиться играть в бридж. Великолепный вид спорта.
– Мы можем поговорить где-нибудь, где нам не помешают? – спросил Бергер.
– Лучше не надо, – ответил Аллан. – Мы все уже не служим в полиции, и в профессиональном плане нам обсуждать нечего.
Бергер молча смотрел на него, и Аллан наконец сдался, пожал плечами и сказал:
– Идемте.
Они оказались в небольшом конференц-зале и сели за квадратный стол, сильно напоминавший остальные столики для игры в бридж.
– А я-то думал, ты поедешь в Париж, – сказал Аллан.
– Ты помнишь Карла Хедблума? – спросил Бергер.
Аллан Гудмундссон поморщился.
– У меня нет ни малейшего повода вспоминать что его, что тебя, Сэм. Ты предал меня. Ты лгал мне.
– Ты знаешь, почему, Аллан. Ты знаешь, что это было необходимо.
– Это ты так считаешь. А зачем тебе, уволенному экс-сыскарю, проявлять интерес к одному из самых отвратительных шведских убийц всех времен?
– Всплыли новые факты…
– Будь это так, сюда бы приехала полиция, а не ты.
– Мы пытаемся раскрутить собственное частное детективное агентство. И получили задание проверить новую информацию.
– От кого вы его получили?
Бергер бросил быстрый взгляд на Блум и ответил:
– От отца Карла Хедблума.
– От Руне? – воскликнул Аллан. – Что за чертовщина?
– От Руне Хедблума, да, – подтвердил Бергер, внимательно следя за Алланом.
– Он жив?
– Он счел странным, что о нем не упомянули в материалах следствия.
– Он оказался за бортом, потому что не имело смысла разрабатывать его дальше. И это и есть ваши новые находки?
– Разумеется, нет. А почему не имело смысла продолжать разрабатывать Руне Хедблума?
– Запущенный алкоголизм. Бродяжничал в Бурленге. Так, значит, он выкарабкался?
– Да. Но он же должен был рассказать что-то, что заставило вас вычеркнуть его из дела?
– Он ушел из семьи, когда Карлу было семь. Хотел уехать. Оказался на улице.
– А второй сын?
– А, Андерс, – кивнул Аллан. – На три года старше. Уехал еще раньше, к тете в Сконе. По-моему, кто-то говорил с ним по телефону и исключил его из рассмотрения. И это тоже отправилось в утиль. Хотя, наверное, хранится где-нибудь в полицейском архиве в Стокгольме.
– Он сказал что-нибудь заслуживающее внимание?
– Не помню. Вряд ли.
– И все же?
– Он ни разу не был вблизи Даларны после отъезда оттуда. Жил в Мальмё, занимался какими-то продажами. Кажется, он рассказал что-то еще, но к делу это отношения не имело, и его оставили в стороне. А теперь ты должен рассказать, чем вы занимаетесь.
– Ты сказал, он что-то сообщил. Что?
– Что-то примечательное, но я не помню что.
– Ты наверняка помнишь, Аллан. Ты вел расследование, ты, как орел, видел все детали.
– Я же был не один. Ненормальный Линг дал бы фору любому орлу, он тогда уже парил надо всем, как вертолет. А ты помнишь Робертссона? Чертов идиот.
Улыбка скользнула по губам Бергера, как будто пряталась поблизости.
– Каталог, – сказал он.
– Все эскорт-службы страны, – ответил Аллан. – В обеденный, черт возьми, перерыв.
– Интересно, чем такой тип занят сейчас, спустя восемь лет.
– Тайком записывал чужие допросы, к тому же, – рассмеялся Аллан. – На старую кассетную видеокамеру, через окно того безумного отеля в Орсе.
Именно этого не хватало Бергеру. Короткого момента взаимопонимания, которого может хватить на то, чтобы сломать лед. Ему был нужен Аллан, не натянутый как стальная пружина.
– Так что же нового вышло наружу? – спросил Аллан, когда они наконец выбрались из теплых воспоминаний.
– Кто-то посылает наркотики Карлу Хедблуму в Сетер.
– Какие наркотики?
– Непонятно. Совершенно очевидно, что-то содержащее метамфетамин. Кто-то считает, что будет лучше, если его сознание и память будут затуманены.
Аллан впился в него взглядом и сказал:
– Ты присутствовал при признании Карла. Ты сидел рядом со мной, Сэм, ты был при этом. Ты хоть на секунду засомневался, что мы нашли виновного?
– Нет, – подтвердил Бергер. – Тогда нет.
– А сейчас что-то изменилось? Было очевидно, что это самый виновный преступник Швеции – и вдруг он оказался невинным как ягненок? Ты уверен в том, что не ошибаешься?
– Уверяюсь все больше и больше.
Аллан медленно и долго качал головой. Потом спросил:
– Ты знаешь, в чем всегда была разница между полицейскими и частными детективами?
Бергер промолчал. Аллан продолжил:
– Работодатель. Полицейский служит народу, а детектива покупают. Теперь, когда тебя купил Руне Хедблум, его сын вдруг оказался невиновен. Причешись. И сбрей заодно эту кошмарную бороду.
Бергер провел рукой по упомянутой бороде, как обычно, удивился ее наличию и сказал:
– Четырехлистный клевер.
В течение времени, которое невозможно было измерить, взгляд Аллана был устремлен в бесконечность. И вдруг его словно осенило.
– Да это же был всего лишь чертов рисунок. Вы доставали своим нытьем про него, но он оказался абсолютно неважным. Ты видел те раны? А вы спорили из-за какого то рисунка на бедре?
– Такой же рисунок оказался спустя несколько лет на теле жертвы в Гётеборге…
– Опять это нытье! – воскликнул Аллан.
– Опять?
– Была же какая-то чокнутая, которая мусолила эту историю про шлюху с книжной ярмарки годами, как будто маленький рисунок на бедре может указывать на серийного убийцу. Как ты прекрасно знаешь, у нас в стране серийных убийц нет. В конце концов, пришлось ее забанить.
– А эта твоя чокнутая занудствовала только на эту тему? Никаких других теорий заговора?
– Да, было вроде и еще что-то, пришлось ее заблокировать.
– Ты помнишь, как ее звали? Ту чокнутую?
– Юханна, Юсефин и фамилия в том же духе.
– Ее не могли звать Йессика Юнссон?
Аллан покивал.
– Да, так и было. И началось это уже где-то год спустя.
– А если я скажу, что со вчерашнего дня есть новый клевер, нарисованный ручкой на бедре, что ты на это ответишь?
Аллан молчал, нахмурив брови.
– Я еще не совсем перестал быть полицейским, – сказал он. – Так легко полоски у тигра не сходят. В сегодняшней газете была статья, от которой буквально за милю несло секретностью. Норботтен?
– Жертвой оказалась Йессика Юнссон. Тело исчезло, но бедро осталось.
Аллан, не скрывая шока, уставился на Бергера.
– Вот дьявол, – сказал он наконец.
– Как это влияет на твое мнение о вине Карла Хедблума?
Бывший комиссар уголовной полиции Аллан Гудмундссон откинулся на спинку стула и слегка расправил гавайскую рубашку. Потом ответил:
– Вспомнил.
– Что вспомнил?
– Что Андерс Хедблум сказал по телефону.
– И что же он сказал?
– Что Карл унаследовал его коляску.
Смеркалось. Бергер по-прежнему был за рулем. Блум сказала:
– Похоже, бридж не сильно способствует умственной деятельности.
Бергер рассмеялся и продолжил вести машину по Внутренней дороге.
– Однако мы кое-что узнали, – ответил он.
– Что этот твой Робертссон тайком снимал допросы. Разве не все допросы должны были записываться на видео?
– Их было слишком много, – покачал головой Бергер. – Рутина. Честно говоря, я думаю, Робертссон снимал главным образом декольте. Но я попробую его найти. Что еще?
– Отца зовут Руне Хедблум, бродяга из Бурленге.
– Брата зовут Андерс Хедблум, торговец из Мальмё.
– И он, более или менее спонтанно, кажется, сказал, что Карл «унаследовал его коляску». И тем самым он, вероятно, хотел сказать, что тот унаследовал и удары поленом.
– До Мальмё очень далеко, – сказал Бергер.
– Он жил там восемь лет назад. Торговцы обычно часто переезжают с места на место. Надо проверить. Что еще?
– Когда мы читали машинописное письмо Йессики, мы думали, что фраза о вине Карла была второстепенным пустяком. Но она явно часто об этом писала, в том числе именно о клевере.
– Но начала она писать только через год после смерти Лизы Видстранд. Что случилось?
– Мучитель Йессики Эдди Карлссон умер, – ответил Бергер. – Она начала упрямо рассказывать полиции о своих теориях и о клевере, который связывает все случаи, только тогда, когда вернула себе свое настоящее имя.
– Она хочет рассказать, хотя и не называя никого конкретно, что убийца по-прежнему на свободе. Но она не может назвать никого конкретно, потому что она с ним как-то связана. Другими словами, мы вернулись к началу.
– И все-таки я так не считаю, – пробормотал Бергер.
– Зато Аллан упомянул еще что-то интересное.
– Что же?
– Ваше с Дезире нытье о клевере.
Суббота, 21 ноября, 09:01
Это лежало на столике, когда он проснулся. И он этого туда не клал.
Хотя «проснулся» было неправильным словом. Границы между сном и бодрствованием больше не существовало. Все слилось воедино.
Они вернулись домой глубокой ночью. Когда, наконец, холмистый ландшафт сменила чистая, темная гладь Кобтояуре, напарники были настолько уставшими, что расстались, не обменявшись ни единым словом.