– Все же есть, – сказала Блум и показала на стену. – Одно из указаний – Эдди Карлссон. Йессика была девушкой, выбиравшей склонных к насилию мужчин; само по себе это не уникально, и даже слишком обычно. Возможно, это признак того, что ей уже в молодости нравилась опасность, и поэтому она отказывается от надежности и нормальности. Она забеременела от совершенно кошмарного типа, который неоднократно ее избивал и в конце концов покалечил так, что она потеряла ребенка, своего нерожденного сына, а вместе с ним матку и идентичность. Вполне возможно, что в этот момент в ней зародилась сильная ненависть.
– Но в таком случае она должна быть направлена на Эдди Карлссона. Возможно, на мужчин в целом. Но она убивает женщин.
– Женщин с сыновьями. Тех, кем она никогда не сможет стать. Она не воспроизводит, часом, с помощью Рейне избиения, которым ее подвергал Эдди Карлссон?
– Но она-то не умерла. Женщины, на которых она натравливает Рейне, погибают, а сыновья, между тем, не обязательно. В таком случае речь должна идти о какой-то имитации самоубийства. Типа, она тоже должна была бы умереть.
– Тогда это было бы связано с депрессией, с отрицанием жизни, а мы с тобой видим нечто иное, – возразила Блум. – В этом есть сексуальная составляющая, элемент мании. Не отрицание, а какое-то кошмарное принятие жизни, выражающееся в экстазе, в ритуале. И в него входит нападение Рейне на нее. Он тащит ее за собой, как тогда по лестнице в Порьюсе.
– А потом они убивают женщин? Ну, не знаю…
– Ты зашорен, Сэм, и всегда был. Ты идеализируешь женщин. Мы тоже способны совершать чудовищные преступления. И чем свободнее мы становимся, тем мы опаснее.
Бергер медленно покивал. Наверное, так и есть. И вдруг зазвонил телефон. Бергер включил громкую связь и ответил:
– Алло!
– Это я, – сказала Ди. – Она там действительно была.
– Кто был?
– Видеозапись нашего допроса Рейне Даниэльссона. Тридцатого октября две тысячи седьмого года во второй половине дня. Я сняла экран телевизора на мобильный, качество так себе, но сойдет. Я потом пошлю вам всю запись, а пока только самое главное. Конец допроса. Получили?
Бергер проверил почту. Там действительно обнаружился файл.
– Да, – ответил Бергер.
– Посмотрите его. Я подожду.
Блум подошла и села рядом с Бергером. Он кликнул на имя файла. Включилась видеозапись, Бергер нажал на паузу, чтобы вспомнить место и обстоятельства.
Память не слишком его подвела. За столом в продолговатой комнате отеля в Орсе сидело четыре человека. Камера, похоже, находилась у них с Ди за плечами, в кадре были видны практически только их спины. По другую сторону стола, лицом к камере, сидел двадцатипятилетний Рейне Даниэльссон. В этом кадре у него было взволнованное выражение лица. Рядом с ним, уткнувшись взглядом в стол, сидела безликая медсестра.
Бергер включил воспроизведение записи. Голос Ди, неожиданно девчачий, произнес:
– А это срабатывает, когда рисуешь четырехлистный клевер? Желание исполняется?
Рейне непонимающе уставился на нее и пробормотал:
– Не знаю… Думаю, нет…
– А что было, когда вы рисовали четырехлистный клевер, Рейне? Ваше желание должно было исполниться?
Тут Рейне Даниэльссон вздрогнул, как от удара, взгляд забегал.
– Я не…
Ди наклонилась вперед и мягким голосом продолжила задавать вопросы:
– Ваше желание исполнилось в хижине, Рейне? Это тогда вы сделали рисунок, после которого прекратили рисовать? Клевер? Вы нарисовали четырехлистный клевер, Рейне? Каково это, рисовать на человеческой коже? Посреди моря крови?
Рейне Даниэльссон встал, взволнованный и дрожащий. Медсестра тоже встала и приобняла пациента. Было видно, что Рейне не может произнести ни звука. Он был бледен, слова застряли у него в горле.
В этот момент встал и Бергер. Он поднял правую руку, вытянул указательный и средний пальцы, так что кисть стала похожа на двуствольный револьвер. Потом направил псевдопистолет на Рейне и издал звук, имитирующий выстрел. Кисть дернулась, как от отдачи.
Медсестра покачала головой и подняла глаза на Бергера.
– Это было лишнее, – сказала она.
Бергер ответил:
– Будет лучше, если вы будете говорить о вещах, в которых разбираетесь.
Ди гоготнула. На короткое мгновение взгляд медсестры потемнел, в нем стала видна неожиданная сила.
Медсестра взяла Рейне за руку и без слов повела его к двери. Бергер сел на стул и спросил Ди:
– Как ты думаешь, как прошел допрос?
На этом запись обрывалась. Бергер снова судорожно кликнул на кнопку воспроизведения, и они еще раз пересмотрели этот короткий эпизод. Когда темный взгляд медсестры упал на Бергера, он нажал на паузу. И тут он впервые разглядел ее лицо.
– О, черт, – пробормотал он и почувствовал, что бледнеет.
– Это…
– Конечно, это она. Это Лена Нильссон.
– Ты уверен?
– Черт, разумеется, я уверен. Это молодая Йессика Юнссон. Я ее тогда не видел. То есть не видел по-настоящему.
Телефонная трубка затрещала, из нее раздался голос Ди:
– Это ведь она?
Блум увеличила изображение лица медсестры.
– Есть что-то странное в этом взгляде, – сказала Молли.
– Да, – отозвалась Ди. – Ей очень не понравились твои слова, Сэм. И мой чертов гогот. Если посмотреть на это сейчас, как бы со стороны, то видно, что мы повели себя неуважительно.
– Черт, до чего же память умеет приукрашивать прошлое.
– Я совсем не помнила этого твоего жеста, с пистолетом, – сказала Ди.
– Я тоже.
– Мы допрашивали убийц. И отпустили их.
– Но они вас запомнили, – вклинилась в их диалог Блум. – Посмотрите на этот взгляд. В этот момент ты отпечатываешься у нее в памяти, Сэм. Через восемь лет Рейне зарегистрируется в лечебнице под именем Сэм Бергер, а Йессика напишет письмо и адресует его непосредственно тебе, Дезире. У них давно уже были на вас планы.
– Да какого им от нас надо-то? – заорал Бергер. – Чего Йессика хочет от меня?
– Не знаю. Может быть, ей нужна публика или сильный отец, который ограничит и остановит ее. А может быть, она просто хочет похвастаться. Не знаю. Но она точно зациклилась на тебе, Сэм.
– Я должна это все обдумать, – сказала Ди и отключилась.
– Давай еще раз, – скомандовала Блум.
Они посмотрели запись еще раз. Блум остановила ее на реплике Ди: «А что было, когда вы рисовали четырехлистный клевер, Рейне? Ваше желание должно было исполниться?»
– А теперь внимательно смотри на Рейне, – сказала Блум и включила воспроизведение.
Рейне Даниэльссон вздрогнул, очень заметно, как будто его ударили. Блум снова нажала на паузу.
– Что здесь происходит? – спросила она.
Стол скрывал нижние половины тел Йессики и Рейне. И все же Бергеру показалось, что он видит. Он ответил:
– У тебя есть привычка класть руку мне на бедро, когда я вот-вот вспылю или проговорюсь.
– Это случается чаще, чем хотелось бы. Но я понимаю, на что ты намекаешь.
– Рейне время от времени вздрагивал во время допроса. Лена Нильссон не просто клала руку ему на бедро, так что мы не видели, она его щипала. Это в нужный момент останавливало Рейне. Она выдрессировала его, но не решалась оставить без присмотра. Она сидела там, серая и неприметная, и играла роль укротительницы.
– Не бросаясь в глаза, направляла разговор? Она к тому времени уже давно работала с психически больными людьми, и, видимо, нашла правильные приемы для управления некоторыми из них. Но нам надо вернуться в более отдаленное прошлое. Что мы знаем о ее детстве в Рогсведе?
– Ничего, – ответил Бергер. – На самом деле ничего.
– Она была единственным ребенком в семье. Гимназия в Худдинге. Непонятная поездка на год в США сразу после этого. Возвращение, обучение на медсестру в Красном Кресте, временные работы ночной сиделкой в психлечебницах и домах престарелых. Экзамены, работа в бассейне в больнице святого Георгия, в основном с психически больными. Именно в то время она познакомилась с Эдди Карлссоном.
– Это случилось на работе? – спросил Бергер. – Эдди был пациентом?
Блум покачала головой.
– Может быть, соцработник Лаура Энокссон что-то об этом знает, нам надо будет связаться с ней попозже. Как бы то ни было, весной пятого года Йессика Юнссон стала Леной Нильссон. Через два года случилась Орса. Позволь мне немного пошарить в Интернете.
Бергер не возражал.
– Надо основательнее изучить два пустых года, – сказала Блум, ожесточенно стуча по клавиатуре ноутбука. – Да, ее переселяют в Фалун сразу после выдачи новых документов, и там она начинает работать в приюте, где уже находятся и Карл Хедблум, и Рейне Даниэльссон. Она обводит неустойчивого Рейне вокруг мизинца. Она знает историю Карла, про маму и полено, и заимствует метод. Вскоре после Орсы, в октябре седьмого года, она увольняется. А Рейне покидает приют месяц-другой спустя. Можно предположить, что Рейне поселяется дома у Лены Нильссон.
– Она тогда все еще живет в Фалуне? Безработная? Новая работа?
– Хм, а вот это уже интересно, – сказала Блум, не отрываясь от монитора. – Она устраивается на новую работу, в психиатрическое отделение Сконской университетской больницы в Мальмё. Она работает там, когда ее коллега Метте Хеккеруп погибает в аварии на шоссе E6. Приблизительно через полгода Лена снова меняет место работы, на сей раз это Сальгренская университетская больница…
– В Гётеборге, – закончил за нее Бергер. – Итак, она жила в Гётеборге, когда в гостиничном номере «Готиа Тауэрс» была убита Лиза Видстранд?
– Да. Через несколько месяцев в том же две тысячи десятом году Лена Нильссон покупает дом в Порьюсе и, видимо, переезжает туда. Потом, когда она возвращается к своему прежнему имени, дом автоматически переходит во владение Йессики Юнссон. В этот момент из документов о покупке дома исчезают все упоминания Лены Нильссон.
– То есть Рейне жил с ней в доме в Порьюсе?
– Вероятно, он также жил с ней в Фалуне, Мальмё и Гётеборге, не попавшись никому на глаза. Я тут нашла еще кое-что об Эдди Карлссоне. Полиция не знала, что он вернулся в Швецию из Таиланда, иначе он попал бы в тюрьму. Преступление, совершенное им в отношении Йессики, было квалифицировано как умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, для него срок давности пятнадцать лет. Его опознали как Эдди Карлссона только после смерти от сильной передозировки в подвале в Багармоссене осенью две тысячи одиннадцатого года. И анализ ДНК тоже подтвердил его личность. Угадай, от какого наркотика он умер?