— Мне нужна твоя версия, только и всего.
— Хорошо. Она считала, что меня постоянно нет дома. Нет, я не ездил по командировкам, у меня не было любовницы, книжный магазин поглощал всего меня целиком. Я хотел преуспеть любой ценой, партия, затеянная мной, была очень рискованной, поскольку я действительно задумал нечто грандиозное. Она, наверное, часто чувствовала себя одинокой, к тому же она терпеть не могла Гавр и всегда мечтала вернуться в Париж, что для меня было абсолютно неприемлемым. Вечерами я возвращался всегда очень поздно, и мы либо начинали ссориться, либо она делала вид, что спит, а я этим пользовался, чтобы без помех засесть за книги. И все это доводило ее до безумия. Иногда она вырывала у меня из рук книгу, бросала ее в другой конец комнаты, вопя, что все, с нее хватит! Мы больше не были одним целым, любовь иссякла. Тогда она начала активнее посещать друзей по вечерам, а я в свою очередь чаще проводить время с Сезаром за пивом. Она ненавидела Сезара и не понимала, что у меня могло быть общего с таким опустившимся человеком. В конце концов она заявила мне, что уезжает, однако, когда она дала знать, что забирает с собой тебя, я еще попытался ее остановить. Но это ни к чему не привело. Расставание с ней для меня не означало, что мир рухнет, я давно поставил крест на нашей любви. Но вот знать, что ты будешь расти где-то вдали от меня, вот это было настоящим ударом. Но нечего было и мечтать, что тебя могли оставить со мной. Ни один здравомыслящий судья не доверил бы воспитание восьмилетнего ребенка отцу, настолько поглощенному своей работой.
Он замолчал, ожидая реакции Анжелики, но поскольку она продолжала молчать, Матье добавил:
— Я ответил на твой вопрос?
— Да. Мама говорила примерно то же самое. Правда, другими словами. И еще: она иногда пыталась заставить меня поверить, что ты был не слишком хорошим отцом. Но я прекрасно понимала, что это не так, когда проводила с тобой воскресенья. Хотя мне очень хотелось, чтобы ты иногда брал меня к себе и на время отпуска.
— Да я же никогда не брал отпусков!
— Именно. Вот почему ты теперь здесь.
— Но, согласись, — ответил он, словно не услышав последней фразы дочери, — мы с тобой часто катались на лодке, если погода позволяла, бродили по «Висячим садам» или парку, а если шел дождь, укрывались в Музее естественной истории; мы излазали с тобой весь порт, сколько раз обедали на взморье…
— …Взбирались по бесчисленным лестницам!
— А вот и нет! Мы всегда ехали на фуникулере, чтобы подняться, на обратном пути, да, мы спускались пешком…
— По твоей милости я полюбила Гавр. Мне никогда не хотелось отсюда возвращаться, и мысленно я дала себе клятву, что обязательно приеду, чтобы поступить здесь в инженерную школу.
— О, так это все было из-за учебы, а не ради меня?
И снова у него вырвался тот знакомый смешок, который она уже слышала чуть раньше. Стал ли отец наконец самим собой, прежним?
Еще не осмеливаясь в это поверить, Анжелика попросила его подбросить полено в огонь, пока она приготовит аперитив, потому что время чая давно миновало.
Утро с трудом пробивалось сквозь сумерки, и сероватый свет просачивался сквозь неплотно сдвинутые шторы. Тесс, проснувшись пять минут назад, с трудом узнавала обстановку комнаты, в которой находилась. Наконец она вспомнила, где провела ночь, и перед ее глазами всплыло воспоминание о вчерашнем вечере, и ее сердце забилось сильней. Она медленно повернула голову к Бенуа. К счастью, тот все еще спал. Очень осторожно она отодвинула одеяло, опустила ноги на паркет, встала и бесшумно прошла сквозь спальню. Одежда была беспорядочно разбросана, и Тесс поспешно ее собрала. Прежде чем уйти, она еще раз посмотрела на продолжавшего спать Бенуа. Одевшись на лестничной площадке, она тихонько спустилась вниз. Приехала Тесс на своей машине и теперь могла беспрепятственно уехать к себе, чтобы помыться и переодеться.
Бенуа жил в элегантном особнячке в Октевиле, в пяти минутах езды до Гавра. Соблазнившись этим домиком, изначально представлявшим собой едва ли не сарай, он отремонтировал его так, что тот стал настоящим особняком в современном стиле, из стекла, стали и вощеного бетона[18].
Накануне он был очень горд, что убедил Тесс его посетить, так как во времена их прежней короткой связи он еще не владел этим домом. Желая доставить ему удовольствие, она не скупилась на комплименты, хотя на самом деле ей куда больше был по вкусу дом Матье в Сент-Адрессе, несмотря на его ветхость. После того как они вдвоем обошли владение, они поужинали в огромной гостиной, занимавшей весь нижний этаж. Бенуа лично открыл для нее пару дюжин устриц и объявил, что приготовил ей оригинальный десерт — молочный пудинг с корицей, называемый teurgoule[19], нормандское национальное блюдо, от которого Тесс пришла в восторг. Он также вспомнил, что ей всегда нравилось белое эльзасское вино, поданное охлажденным. Вечер располагал к интимности и доверительности, они долго разговаривали, а потом совершенно естественно перешли к флирту. Тесс казалась очень несчастной, одинокой, последний разговор с Матье оставил у нее тягостное воспоминание. Бенуа решил, что может утешить ее, только заключив в свои объятия.
Она ни о чем не жалела. Ни о том, что позволила себе пойти на поводу у этого полного нежности соблазнительного мужчины, которого хорошо знала, ни о том, что испытала от этого удовольствие. Чуть позже, а не когда все началось, она осознала, что вовсе не собиралась заниматься с ним любовью, но было уже слишком поздно. Ведь она была далеко не девчонка и прекрасно понимала, к чему может привести ее поведение. Обнявшись, они вместе поднялись в спальню Бенуа. Там она постаралась отбросить прочь все свои сомнения и чувство вины по отношению к Матье, и это позволило ей окончательно расслабиться.
Но утром все предстало совсем в другом свете. Бенуа оставался таким же, каким он был в ее памяти: приятным и заботливым любовником, из тех, кто умеет выслушать тебя — и не только в силу профессиональных обязанностей, — и шутившим по любому поводу. К несчастью, она по-прежнему не была в него влюблена. Нужны были именно благоприятные обстоятельства, эльзасское белое вино и недели одиночества, чтобы она ему отдалась.
Придя домой, Тесс приняла душ, переоделась и накрасилась, но не стала чувствовать себя лучше. Вернувшиеся, и к тому же с удесятеренной силой, сомнения по-прежнему стали ее мучить. Могла ли она теперь считать, что ее роман с Матье навсегда закончился? «Чувствуй себя абсолютно свободной, делай, что пожелаешь, если захочешь, поставь на мне крест, если тебя окончательно довела вся эта ситуация». О чем он думал, когда говорил ей это? Он еще тогда добавил, что она стала для него дополнительным источником вины. Сказал, что не мог позволить ей с ним и дальше сюсюкаться. «Словно ты ждешь моего выхода из тюрьмы» — на эти слова она особенно обиделась. После них она бросила салфетку на стол и опрокинула кресло, резко поднявшись, чтобы уйти. А ведь мало кому удавалось довести ее до такого состояния! Но как объяснить Матье, что она его так сильно любила, что могла бы ждать его еще очень долго, ждать столько, сколько понадобится! На что ей свобода, которую он ей предложил? Свобода провести вечер, наподобие того, что был вчера? Вот уж точно, этого она хотела меньше всего на свете. Она мечтала о большой и разделенной любви, о детях, обо всем, что было возможно только с Матье. Только Матье она охотно отдала бы свою свободу, пожертвовала всем, посвятила ему свое будущее. Никакие приключения ее больше не прельщали, занятия любовью — тоже.
Тем не менее она это сделала. Призналась бы она в этом Матье, если бы они снова встретились? Тесс схватила телефон, но, глядя на экран, осталась в нерешительности. Ее переполняло желание позвонить Матье, только чтобы услышать его голос, сказать, что она не должна была так обижаться в тот день, что это недоразумение между ними не может длиться так долго, что…
Что «что»? Снова проводить ночи в одиночестве, тосковать, ждать, опять ждать, даже не осмеливаясь зайти к нему, жить надеждой, а потом познать полное разочарование?
Утро окончательно вступило в свои права, ей обязательно нужно было идти открывать магазин. Она решила пока отложить решение, поговорить ей с Матье или нет.
Никто не мог принять всерьез обвинение, ни на чем не основанное. Полицейские просто выпроводили Матье, ограничившись его жалобой, написанной неизвестно на кого по поводу проколотых шин. Тем не менее он был уверен, что столь бессмысленно-жестокий поступок не был случайностью или чьей-то дурной шуткой. Альбер Дельво, по словам собственной сестры, мог пойти на что угодно. Интересно, сочтет ли он теперь себя отомщенным, после переброшенных через ограду куч мусора и проткнутых шин?
Матье нелегко было напугать, он чувствовал не столько беспокойство, сколько страшное раздражение. Что мог он поделать с этим взбесившимся негодяем, который всегда действовал исподтишка? Да и что он мог бы сделать, если бы, например, застукал его на месте? Уже обвиненный однажды этим трусом в нанесении ему телесных повреждений, он не мог себе позволить проучить его серьезно, как тот заслуживал. И сможет ли он предотвратить дальнейшее?
Вернувшись из участка в отвратительном настроении, Матье с неудовольствием обнаружил очередной сюрприз: перед его дверью стоял Корантен. В том, что бухгалтер дошел до такого и явился к нему, было что-то выходящее за рамки нормального. Матье потребовал от сотрудников, чтобы его все оставили в покое, и теперь присутствие здесь Корантена явно не предвещало ничего хорошего.
— Прошу прощения… — со смущенной улыбкой начал Корантен.
— Надеюсь, у вас есть веская причина? Что, книжный магазин уже обанкротился?
— Пока нет, но в этом вовсе не ваша заслуга.
Откровенность ответа позабавила Матье, и он предложил бухгалтеру пройти в дом.