В первый вечер она пролистала книгу небрежно, целиком пропустив главы, озаглавленные «Сон», «Дети», «Общество» и «Приложение». Ведь, таким образом, это не засчитывалось как чтение. И все-таки со страниц срывались фразы и цеплялись, словно репьи, к ее фланелевой ночной рубашке. Некоторые вызывали у нее смех, некоторые пугали. Вновь и вновь повторялось слово «эрецированный», а еще «кризис». Ей не понравилось, как они звучали. «Увеличившийся и напряженный», — читала она; «смазываемый слизью»; «эрецированный» еще раз; «мягкий, небольшой и обмякший» (бр-р!); «несоответствие форм и позиций органов»; «частичная абсорбция выделений мужчины»; «конгестия матки».
В конце книги восхвалялась пьеса авторши, та, которая называлась «Наши страусы», «впервые поставленная в театре „Ройял-Корт“ 14 нояб. 1923». «Панч» сообщил, что она «полна юмора и иронии, великолепно воплощенных». «Санди таймс» сообщила, что она «начинается в напряжении и поддерживает его до самого конца». Джин поймала себя на том, что захихикала, и внезапно была шокирована своим поведением. Но тут же снова захихикала, вообразив еще один отзыв: «Великолепно эрецирована».
Она сказала Майклу, что миссис Баррет подарила ей эту книгу.
— Вот и отлично, — сказал он, глядя в сторону. — Я как раз про это думал.
Она было решила его спросить про проституток, но они как раз подходили к тому месту, где он начинал напевать, и она подумала, что момент неподходящий. Тем не менее он, несомненно, счел, что ей эту книгу прочесть стоит, а потому в тот же вечер она вернулась к ней более целеустремленно. Ее поразило, как часто слово «сексуальный» спаривалось с какими-то другими словами: «сексуальная привлекательность», «сексуальное невежество», «сексуальные связи», «сексуальная жизнь», «сексуальная функция». А то и вовсе через дефис — «секс-партнер», «секс-игры». Полно дефисов повсюду. Секс-дефисы, подумала она. Она прилагала все усилия, но все равно многое оставалось непонятным. Авторша с гордостью утверждала, что пишет просто и доходчиво, но Джин запуталась почти сразу же. «Структуры души» читала она и «разрыв плевы», о чем ей совсем не хотелось задуматься. «Клитор морфологически соответствует пенису мужчины». Что это может значить? И никаких смешных историй. Разве что: «Королева Арагона издала указ, что шесть раз вдень является надлежащим правилом в законном браке. Столь сверхсексуальная женщина в наши дни, вероятно, свела бы в могилу десяток мужей, замучив их до смерти»…
Даже места, которые она понимала без труда, словно бы не согласовывались с ее личным опытом. «Нынче город с его метрополитеном и кинотеатрами предоставляет меньше возможностей для нежных романтических ласк, — читала она, — чем леса и сады, где срывание розмарина или лаванды служило блаженным предлогом для неторопливого и всемерного возбуждения страсти». Бесспорно, время было военное, однако они с Майклом с тем же успехом могли бы жить в городе — ведь рвать лаванду он что-то не предлагал. Да и она так сразу не сказала бы, где, собственно, в окрестностях растет лаванда. И почему названы только эти кустарники? Чем нехороши цветы?
Затем имелось что-то под названием «Периодичность повторений», что-то вроде графика, показывающего, как возникает и исчезает желание у женщин на протяжении месяца. Графиков было два. Один показывал «Кривую Естественного Желания у Здоровых Женщин», а второй показывал «Слабость и Краткость Возбуждения у Женщин, Страдающих от Переутомления и Рабочих Перегрузок». В конце второго графика Уровень Потенциального Желания вдруг взмыл вверх и устремился вниз, будто пинг-понговый мячик в струе фонтана. Надпись поясняла: «Непосредственно перед и на протяжении пика горный воздух восстановил тонус объекта наблюдения».
И, наконец, совет, который она обнаружила в разделе, озаглавленном: «Целомудренность и Романтика». «Всегда ускользайте. Избегайте низменного, тривиального, грубого. Насколько возможно, старайтесь допускать мужа до себя, только когда это дарит упоение. Если позволяет их финансовое положение, мужу и жене следует иметь по своей спальне. Если же это невозможно, им следует разделить общую спальню занавеской».
Когда она в следующий раз увиделась с Майклом, у нее было три вопроса.
— Что такое «морфологически»?
— Сдаюсь. Какое-то отношение к бутербродам?
— Ты когда-нибудь ходишь рвать лаванду и розмарин?
Он посмотрел на нее чуть серьезнее.
— Ветер дует с Колни-Хэтч или что-то еще?
— А можно, чтобы у нас были раздельные спальни?
— Не рано ли? Я ведь, детка, еще и пальцем к тебе не притронулся.
— Но ты же должен быть охотником, который вечно грезит о том, чтобы нежданно встретить в лесной чаще Диану.
— Рвущую лаванду и розмарин?
— Наверное.
— Ну, так мне лучше обзавестись конягой. — Они вместе засмеялись, а потом Майкл добавил: — И в любом случае, зачем мне нужна Диана в лесной чаще, когда у меня есть Джин рядом с живой изгородью?
В этот вечер она отложила книгу. Явно она содержала одну чепуху. Три дня спустя Майкл сказал небрежно:
— Да, кстати. Я записал тебя на прием.
— К кому?
— В Лондоне. Она вроде бы очень хорошая. Так мне говорили.
— А она… не зубной врач?
— Нет. — Он отвел глаза. — Она тебя… вроде как осмотрит.
— А мне требуется осмотр? — Джин не столько обиделась, сколько удивилась. — И ты меня вернешь, если я окажусь с дефектом?
— Нет, нет, конечно, нет, детка. — Он взял ее за руку. — Просто… ну, так полагается для женщин. То есть теперь полагается.
— Никогда не слышала, чтобы кого-то отправляли в Лондон для осмотра, — сказала Джин почти сердито. — А что делали деревенские жители, когда еще не было железных дорог?
— Это же не то, милая, не совсем то… Ну, дети и вообще…
Настала ее очередь отвести глаза. Господи, подумала она. Но разве не мужчины несут ответственность за это? Разве не это означала «ответственность» в книге? Внезапно она подумала о других словах. «Эрецированный», и «разрыв плевы», и «смазанный слизью». Все это казалось просто ужасным.
— А не можем мы быть просто друзьями? — спросила она.
— Мы уже друзья. Вот почему мы женимся. Когда мы поженимся, мы по-прежнему будем друзьями, но мы будем… женаты. Вот в чем дело.
— Понимаю.
На самом деле она ничего не поняла. И ей стало очень скверно.
— А ты отвезешь меня подышать горным воздухом, если я окажусь с дефектом? — спросила она.
— Сразу же, как позволит рядовой Гитлер, — обещал он. — Сразу же, как позволит рядовой Гитлер.
Из доктора Хедли получился бы замечательный зубной врач, подумала Джин. Она была ободряющей, профессиональной, объясняющей, понятной, дружелюбной и абсолютно жуткой. На ней был белый халат поверх костюма, который вполне сошел бы за офицерскую форму. Она усадила Джин на кушетку и успокоила ее, обсуждая воздушные налеты. Джин это показалось неправильным подходом, и она внезапно сказала:
— Я пришла для осмотра.
— Ну конечно. Осмотр мы проведем сегодня, а примерку на следующей неделе. Я убедилась, что девочки обычно предпочитают не спешить.
— Понимаю.
Какая еще примерка? Господи!
Тут доктор Хедли начала задавать вопросы про Джин и Майкла, и некоторые из них казались чересчур уж подробными.
— А что вы знаете о половом акте? Скажите мне откровенно.
Джин назвала книгу в бордовом матерчатом переплете, ту, которую написала женщина, чья пьеса про страусов начиналась в напряжении и поддерживала его до самого конца.
— Прекрасно. Так что теперь вы уже, наверное, знаете почти все. Всегда полезно почитать заранее. И что вы думаете о половом акте — то есть о нем в общем смысле?
К этому времени Джин почувствовала себя увереннее. Доктора Хедли ничто шокировать не могло. Волосы у нее были зачесаны кверху и закручены в аккуратный, но кособокий узел. Джин он напомнил деревенский каравай.
— Я думаю, что он смешной.
— Смешной? В смысле непривычный? Да, вначале так бывает. Но затем вы привыкаете.
— Нет, смешной. Смешной-ха-ха-ха. Смешной-ха-ха-ха.
Эрецированный, подумала она, разрыв плевы, лаванда, королева Арагона. И позволила себе хихикнуть.
— Чем-чем, а смешным он не бывает, милая моя. О Господи!
— Он крайне серьезен. Он прекрасен, может быть чреват сложностями, но он НЕ смешон. Вы понимаете? — Джин кивнула, краснея за свою промашку, до конца не поверив. — А теперь пройдите за ширму и снимите одежду ниже пояса.
Джин виновато сняла. И задумалась о туфлях. Туфли одежда или нет? Надеть их или нет? О Господи. Ну зачем она сказала, что секс-акт смешной! Конечно, он вполне может оказаться совсем другим. А вдруг ее Периодичность Повторений превзойдет все ожидания; а вдруг ей никакой горный воздух не понадобится. Как она ни старалась, но не могла не думать про пенис Майкла. Собственно, не о нем — его она не только пока еще не видела, но даже не пыталась вообразить, — а об идее пениса. О том, что соединит их тела, — о секс-дефисе.
Она вышла из-за ширмы. Ей было велено лечь, и тогда… о Господи. Дикие кони, подумалось ей. Тишина была жуткой. Джин замурлыкала про себя. «Орел — мы поженимся, крошка»… Потом смущенно замолчала. Наверное, доктор Хедли не одобряет мурлыканья, даже если слова и в самый раз.
— Может возникнуть легкое ощущение холода. Джин напряглась. Ее обольют холодной водой в наказание за то, что она легкомысленно запела? Но нет, это оказалось только… она перестала думать о себе ниже пояса. Глаза у нее крепко зажмурились, словно плотно сдвинутые светомаскировочные шторы, но сквозь веки просвечивали красные отблески жизни снаружи. Черно-красные — цвет войны, цвет войны Томми Проссера. Томми Проссер в своем черном «Харрикейне», со сдвинутым фонарем, и красные отблески приборной доски мягко освещают его лицо и руки. Томми Проссер в своем черном «Харрикейне» высматривает красные выхлопы бомбардировщиков, возвращающихся на свои базы.
— Ну, с детской все в порядке, и к комнате для игр никаких претензий нет, — внезапно сказала доктор Хедли.