Отец раздраженно шлепал девочку по щеке:
— Хоть из дома беги! — говорил он при этом, не глядя на маму Симу. — Что та, что другая! А главное — ты: сверлишь и сверлишь!
— Чего это я сверлю? И сказать нельзя? Не я, а она!
— Не она, а ты!
Отец и мама Сима бранились, а Нюра, слушая их, молчала. Тоска и страх сдавливали ей горло, но она теперь не плакала. Она не уклонялась от ударов и ни о чем не просила маму Симу. Она жила замкнуто и одиноко, боясь чужой жалости и расспросов.
Но школьные подруги знали, что Нюре не стало легче. Таня Капустина, приходя домой, возмущенно жаловалась всегда внимательной к ее настроениям матери:
— А Нюра-то, мама, стала еще худее. И по-прежнему не смеется. Теперь и одета как будто лучше, а — не смеется! Надя Ефимова это подметила точно!
Сжимая свои детские ладони в твердые кулачки, она с тоской и ужасом повторяла:
— Подумай, какие еще есть злые, несправедливые люди!
На одном из совещаний в школьном коридоре девочки решили наконец принять предложение Шуры Блохиной и послать отцу Нюры листовку-«молнию». Вместо «молнии» — получилось письмо: «Уважаемый гражданин Промотов, — старательно писала самая грамотная из подруг Шура. — Третий класс «А» нашей школы…»
— Вся школа! — крикнула Эллочка Вейсман.
«Вся школа осуждают вас, плохого отца, за то, что вы совсем не заботитесь о Нюре! Вы даже бьете ее, как дикарь! Поэтому она худая и никогда не играет на переменках…»
— Потому, что вы ее замучили! — вставила Таня, вздрагивая от негодования.
И Шура торопливо написала: «Вы ее совсем замучили!»
Подняв голову от листка, она взволнованно проговорила:
— Он свинья! — и опять склонилась к подоконнику, на котором лежал листок: «У нас отцы не такие. У нас даже приемные отцы или мамы лучше, чем вы. Позор вам, пьющему отцу Промотову! Позор тетке Симе с ее подругами! Вас надо насильно выселить из Москвы, тогда вы узнаете…»
Письмо пришло днем во время обеда. Только что уволенный с работы за пьянство и прогулы отец сидел за столом. Перед ним, около тарелки со щами, стоял пахнущий водкой пустой стакан. Он взял письмо, недоверчиво разорвал конверт и развернул линованную бумажку. Мама Сима, которую тоже уволили из буфета и попросили не уезжать никуда, пока не закончится следствие по делу о хищениях на продбазе, настороженно следила за выражением его лица. Она увидела, как густые, широкие брови Промотова дрогнули, складка разрезала переносицу пополам и лицо стало каменно-неподвижным.
Промотов бросил письмо на стол. Не говоря ни слова, он встал, шагнул к кровати, к висящему на ее спинке толстому ремню. Нюра увидела страшные, небритые скулы отца и его глаза — тяжелые и пустые. С такими глазами он, пьяный, бил маму.
Девочка вскрикнула:
— Папа! — и встала со стула.
Он молча несколько раз ударил ее по плечам ремнем. Она упала на пол и обхватила его ноги руками. Тогда он выкинул ее в коридор.
— Так ей и надо! — с удовольствием проговорила мама Сима, поняв, что письмо не имеет отношения к ее недавним делам в буфете. — Хватит с ней цацкаться! Пусть-ка вот часика два постоит на улице да подумает. А то ишь, моду взяла на родителей жаловаться. Ее бы в детский дом отдать, — уже не в первый раз подбросила она отцу свою заветную мысль.
Она не успела закончить: Нюра — тоже не в первый раз за последние дни — услышала звуки сильной возни. Потом раздался глухой удар и визг. Отец задыхаясь, хрипло сказал:
— Это тебе, святоша, только задаток. Полная выплата будет позже! — и за дверью все стихло.
Нюра прикрыла в изнеможении глаза. Некоторое время она лежала на полу возле двери молча. Потом поднялась на колени и прислонилась к стене. Ей показалось, что по ту сторону стены кто-то затопал тяжелыми башмаками. Она испуганно вскрикнула и выбежала во двор.
Свежий, тихий снежок лежал на улице по краям тротуаров. Освещенный солнцем, он поблескивал и подтаивал под ногами прохожих. Девочка бежала по нему прочь от дома, в сторону школы. Прохожие удивленно провожали ее глазами. Какая-то женщина крикнула вслед:
— Ты, Нюра, куда?
Но девочка не узнала ее и не оглянулась. Женщина озабоченно проговорила:
— Видно, потеряла что-то, — и покачала головой.
В школе занималась вторая смена. За прикрытыми дверями классов слышался легкий и ровный шум. Знакомая сторожиха Антипьевна важно сидела у вешалки со звонком в руке и поглядывала на часы. Она улыбнулась девочке, потом всплеснула руками так, что звонок раньше срока ударил своим язычком по веселой бронзе, и скороговоркой спросила:
— Что это, мил друг, с тобой? Эко ты… вот беда-то!
Ворча и причитая, Антипьевна за руку проводила Нюру к директору.
— Нате вот снова! — сказала она с упреком. — Опять из дому раздетая прибежала! И до каких же это пор? Ты, Николай Петрович, давай выясни.
Директор бросил на стол очки и шагнул навстречу:
— Проходи поближе. Проходи!
Он взял девочку за холодную руку и притянул к себе.
— А ну, шагай веселей, — добавил он с шутливой строгостью. — Рассказывай.
Нюра попыталась улыбнуться, но споткнулась о край ковровой дорожки и заплакала.
Прикладывая палец к губам, директор вводил сотрудников в кабинет по очереди. Мимо дивана, где лежала Нюра, они шли на цыпочках. Взволнованная Капустина внимательно пригляделась к девочке и на минуту остановилась.
— Похоже, что спит, — сказала она с печальной, мягкой улыбкой. — Спит девочка, милый ребенок. Как попадет куда к добрым людям, как чуть пригреется, так и заснет. Сколько раз у меня спала…
Она бережно укрыла Нюру своим пуховым платком, шагнула к столу:
— Надеюсь, теперь мы домой ее не отпустим?
— Потише, Елена Степановна, я прошу. А то мы разбудим…
Капустина резко сдавливала и скрепляла шпильками пышный, расползающийся пучок темных волос, виновато оглядываясь назад, на диван, где лежала Нюра, и уже спокойнее продолжала:
— Я их вижу отлично, этих людей. Не мытьем, так катаньем, но святоша хочет добиться своего! Плохо девочке дома. И по-моему, надо просто взять ее у них. От имени школы подать на них в суд и девочку взять. При этом заставить и отвечать за нее, ответить за издевательства и обиды. Во имя счастья наших детей — простить такое им невозможно! Таких мы обязаны привлекать к ответственности… да-да! Что касается Нюры, то пусть она пока у меня поживет. Я справлюсь, не беспокойтесь.
Нюра лежала на диване, попеременно прижмуривая и открывая глаза. Счастливая истома еще обволакивала ее, как теплая тягучая влага. От платка тети Лены сладко пахло духами. Тонкие шерстинки щекотали шею и подбородок. Едва заметно она двигала головой, терлась ушами о худенькие плечи. Потом улыбнулась и поднялась на локтях. Она услышала, как директор тихо сказал:
— Ясно одно: жить ей вместе с ними больше нельзя. Я с вами согласен, Елена Степановна, полностью, да. Славная вы, ей-богу! А вы тут при чем?
Сердце Нюры дрогнуло. Она услышала нерешительный, хриплый ответ отца:
— А я насчет дочки…
— Что именно насчет дочки? — сердито спросил директор.
— Да вот… извиняюсь… мне сказали, что вроде сюда пошла.
— Ну, а если сюда? То и что?
Отец промолчал. Он стоял у двери, опустив лохматую голову, мял кепку в больших ладонях и виновато переминался с ноги на ногу. А от стола, залитого мягким светом, на него внимательно и отчужденно глядели строгие, готовые к отпору люди. Он это понял и с торопливой готовностью согласился:
— Я, извиняюсь, пришел совсем не за тем…
— Ну, как вам только не стыдно, Промотов? Спились, опустились. Ни в чем неповинного, измученного ребенка…
— Да все она, — угрюмо буркнул отец. — Эта самая, извиняюсь, чертова баба Симка!
— А вы уж, значит, и ни при чем?
— Оно, конечно, и я. Да только теперь я ту Симку выгнал к чертовой…
— Ну, ну! — недовольно сказал директор, и отец запнулся.
— Что говорить, затюкала она Нюрку! — вскрикнул он приглушенно. — А дочка моя вся в мать: вовек безответная, что ни делай. Как гляну я, так и мнится, что будто Таня живая.
Он неожиданно всхлипнул, и Нюра в страхе привстала: неужто заплакал?
Директор сказал:
— Ну, ну! — и строго добавил: — Вот что, Промотов, идите-ка вы домой. Подумайте там на досуге и о себе, и о Нюре. А мы тут обсудим без вас. Да уж, пока без вас! — добавил он, заметив испуганное движение отца. — Пусть здесь Нюра пока поспит, а то дома-то ей негде.
Отец тяжело вздохнул:
— Идти?
— Идите.
— Но вы уж, пожалуйста…
Он не досказал, что означает это «пожалуйста», уныло вздохнул еще раз, потоптался возле дверей и вышел.
Когда дверь за ним бесшумно закрылась, Нюра сбросила с себя пуховый платок тети Лены и встала. У стола кто-то обеспокоенно произнес:
— А?..
— Это я! — счастливо сказала Нюра. — Я уже не сплю. Я слушаю.
Она подошла к столу, улыбнулась всем широкой и еще сонной улыбкой. Потом подумала, подвинулась к тете Капустиной и крепко прижалась к ее мягким, теплым коленям.