один добрый, другой злой;
про царевну Олимпию
из далекой страны Гишпании,
которая со злым обвенчалась,
а тот бросил ее отца в страшное подземелье
и мать задушил подушками;
младший брат пустился в путешествие,
он сражался с Сиренами и с Крокодилами,
попал в бурю, где разметало корабль,
а его выбросило на берег;
там шла царевна с задумчивостью на лице;
она его нашла и выходила,
но тут брат узнал брата:
старший младшего хотел зарезать,
как водится у турок,
но младший брат был сильнее,
он победил и выпустил старика из темницы,
с чьего благословения
они с царевной
повенчались.
Подруга слушает и кивает.
В квартире у Гнедича
Елена знает место каждой маленькой вещи,
и какие из них износились за эти годы,
так что их выбросили,
а какие – подарены или потеряны,
потому что исчезли неожиданно и бесследно;
она знает как выцвела краска на стенах
которая была когда-то – чистый голубец
она смахивает пыль с книг,
которых становится все больше,
и глядит на листки с непонятными знаками.
Она видит, как растения вянут в горшках,
как погибают, как появляются новые,
а когда натирает паркет, замечает,
что становится трудней нагибаться.
Она не крепостная, она вольная,
сама нанялась на эту работу
столько лет назад, что потеряла счет,
и видела барина только один раз —
тогда, в самом начале.
Она не знает, счастлив он или нет.
Иногда в плошке стоят цветы,
иногда на столе появляются безделушки,
потом все исчезает,
и только по следам от чернил
по осколкам бокала,
по тому, как помялся шейный платок,
она догадывается о его жизни.
Разве что-то, кроме неясных примет,
дано ей, чтобы узнать его?
Так, между гаданьем и верой:
он живет здесь,
к нему приходили с визитом,
он смотрел на это растение,
комкал эту салфетку.
Кто он – тот, о ком ты думаешь
и кого ты не знаешь, —
разве он человек?
разве он барин?
разве он бог?
Когда-нибудь она придет,
еще не совсем старая,
чтобы чистить квартиру,
а он будет сидеть
за столом или, может быть, в креслах.
И тогда она сразу,
не смея взглянуть в лицо,
упадет ему в ноги.
ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ
В летнем домике
палец обводит
буквы, выведенные карандашом
на косяке окна:
ombra adorata.
Возлюбленная тень
начертила эти слова, прежде чем стать тенью,
а Гнедич обводит тонким пальцем
букву о, букву т, букву b и так далее.
Через окно он смотрит в сад,
на цветы с огромными головами,
взъерошенными от ветра;
они качаются на тонких и длинных стеблях,
которые по законами физики
должны обломиться под тяжестью лепестков,
но не ломаются.
Весь сад и весь дом
одного цвета – цвета тени.
На другом окне та же рука написала:
есть жизнь и за могилой.
Друзей остается все меньше —
все больше их призраков,
с петлей на шее или на приисках в Сибири.
После восстания быстрого и печального
кому еще нужны Ахиллес и Гектор?
Весь перевод окончен – и кто-то шепчет:
твоя жизнь была только шуткой, только детской игрой,
ты спрятался в книжки, чтобы не думать
о том, кто ты есть
и почему
ты не был любим.
Он берет с полки книгу.
Бедный Карамзин умер в мае.
Пустота и усталость остались от прежней жизни.
Он читает «Историю», но глаза закрываются,
буквы становятся плоскостью,
и вот уже тело оставлено, спящее на диване,
а дух движется вместе с Карамзиным
по бесконечной равнине
(которую спящие называют Киммерией,
а бодрствующие Россией).
На север отсюда люди спят по шесть месяцев в году,
на восток отсюда грифы стерегут золото.
«Разве мы здесь в изгнании?» —
радостно спрашивает Карамзин.
Вытянув руки, они подставляют ладони
под белые перья, что падают с неба
(ими полнится воздух).
На застывшем море воины в скифских шлемах
дерутся друг с другом;
Гнедич знает правила поединка.
Он поворачивается к собеседнику, но тот
превратился в Суворова.
Старик подмигнул
и заскакал вперед на одной ножке,
кукарекая петухом.
Гнедич поднимает глаза к небу
и видит, что на облаке восседает императрица.
«Сперанский!» – кричит ей Суворов и кланяется.
«Сперанский!» – отвечает она
и заливается смехом,
поводя юбками.
(Гнедич впервые подумал, что,
может быть, в языке
существует только одно слово.)
Но смех императрицы становился все глуше,
небо задернулось белым покрывалом
из облаков,
и рядом был уже не Суворов,
а белесое существо,
женщина в заплатаной кофте.
Гнедич силился вспомнить, где он ее видел —
на рынке или в людской? —
Она помаргивала бесцветными ресницами
и молчала.
Наконец она повернулась и пошла, быстро,
наклонившись вперед всем телом.
Гнедич поспешил за ней.
Под ногами потрескивал снег.
Боже! а он в тонких ботинках.
Ноги женщины обмотаны тряпками,
руки красные от мороза.
Он хочет спросить: где мы?
Но изо рта вырывается лишь пар.
Они проходят зиму и весну, выходят
к низкорослым елям,
ступают по земле, покрытой мхом,
где прячутся ядовитые ягоды.
Женщина останавливается под деревом
и подзывает Гнедича кивком головы.
Он подошел и увидел
друга, привязанного к стволу,
нагого – на съедение мошкаре,
которая тучами впивалась в его тело.
Гнедич бросился к нему, чтобы развязать веревки,
но пальцы липли к смоле, и узел не поддавался.
Губы Батюшкова шевелились,
и он наклонился к губам,
ожидая услышать единственное слово —
Сперанский —
которое было здесь, наверно, паролем;
но тихо, как шелест ветра в кронах деревьев,
Батюшков прошептал: lasciate,
lasciate.
И Гнедич проснулся, как от толчка,
обхватил голову руками
и стал раскачиваться взад-вперед.
О друг мой, даже в том страшном мире
ты не забыл итальянский язык.
Lasciate – оставьте, —
но что?
Мы оставили тебя в немецкой лечебнице,
хотя нам говорили, что надежды нет,
не проходит ни дня, чтобы мы не чувствовали вину.
Как ты там, друг мой,
возлюбленная тень?
– Ангелы замка, стоящего на холме, который порос деревьями, а под холмом деревенька над рекой и множество лодок у причала.
Ангелы башен и бастионов и крепостной стены вокруг, ангелы сада с разнообразными цветами и травами.
Бесы гуляющих по саду лечебницы, каждый из которых говорит в душе своей: несть Бог.
Бесы-врачи наблюдают за ними с дорожек, которые усыпаны мелкими камешками, врачу исцелися сам.
Ангелы комнаты поставили туда стол и койку, но оставили стены голыми и углы пустыми.
Ангел Eternità парит в пустоте этой комнаты, двумя крылами он закрывает свое лицо, двумя закрывает ноги, а двумя летает от стены к стене и кругами над головой, подобно комару.
Ангел воска сначала горячий, потом холодный, а если ты не холоден и не горяч, а тепл, то извергну тебя из уст моих; он переменчив под пальцами, принимает образ то такой, то такой, а потом возвращается к отсутствию формы.
Слеза моя может прожечь дыру в столе, растворить стену, пронзить оболочку мира, но, как всякий бог, я прячусь и пытаюсь не плакать.
По утрам архангел Михаил приносит завтрак, взмахнув крылами один раз.
В полдень архангел Гавриил приносит обед, взмахнув крылами два раза.
А вот ангел болезни бьет крылами восемь раз, как лебедь, который пытается взлететь.
В Майнце в тысяча девяносто шестом году Сатана принял мученическую смерть.
У Константина Батюшкова есть письмо от Христа, которое удостоверяет, что он, Константин, есть бог, и потому его ногти и волосы отгоняют бесов.
Но по ночам бесы забираются на потолок и наполняют комнату ужасной вонью.
Они шепчут заклинания всю ночь, чтобы подбить его на похотливые действия правой рукой, но он закрывает уши ладонями.
У первого беса лицо отца, у второго лицо матери, у третьего лицо сестры, – тогда он зажмуривает глаза.
Но утром восходит брат-солнце и прогоняет врагов, а Батюшков кричит им вдогонку:
За что вы меня гоните? За что возводите на меня хулу?
Разве я кого-то оскорбил стихами своими?
Разве я кому-то сделал больно?
Вы гнали меня и подмешивали отраву мне
в питье и пищу; вы гасили звезды,
послюнив пальцы; и подсылали людей,
чтобы те следили за мной.
Я пытался перерезать себе горло, но мне не дали.
Я пытался сжечь книги ,но вы напечатали новые.
Я учил кошку писать стихи, и у нее уже неплохо
получалось.
Я писал Байрону: милорд, пришлите мне
учителя английского языка, чтобы я мог читать
ваши сочинения в подлиннике! и молитесь невесте моей.
Ангел Невинность – аллилуйя – Христос Воскресе – поп sum dignus – кирие элейсон – аве, Мария!
Невеста моя говорит: ты навсегда останешься в этом замке, замке Зонненштейн, что значит Солнечный Камень, в Саксонии на реке Эльбе.
Пока не придут другие ангелы, в кожаных мундирах
и с холодными глазами, ангелы наполовину из снега,
наполовину из огня.
Они выведут беснующихся из палат больницы и построят
их на травах и на цветах сада, который окружен
крепостной стеной.
И расстреляют их, и выкопают ямы, чтобы закопать их.
А бесноватые поймут, умирая, что они тоже ангелы,