— Нако! Люди говорят, что ты днюешь и ночуешь в Гурково…
— В Гурково я не днюю и не ночую. В Гурково я охраняю поля, одним словом, являюсь официальным лицом.
— А скажи мне, соколик, нельзя ли сделать так, чтобы ты охранял поля в Новачене?
Дед молчит. Чем длиннее паузы в речи человека, тем яснее его слова. После очередной паузы следует ответ:
— Меня в Новачене небольно чтут и уважают. Теперь тебе понятно?
— А-а, не верил, когда я тебе говорила: ты для местных людей все равно, что пустое место, потому что ты — пьяница. Узнают об этом гурковцы, и они от тебя отвернутся!
Еще одна затяжная пауза, клубы дыма над глиняной трубкой с ореховым мундштуком и фраза:
— Мало ли, что обо мне думают в родном селе. Евреи распяли Иисуса Христа за то, что он был евреем. Жил бы он в другом месте, не распяли бы…
— Грех говорить такое о боге…
Снова пауза, облачко дыма над трубкой и:
— В одном селе человек может скот пасти, а в другом и французскому учить…
— Что ты путаешь французский с Иисусом Христом! Думаешь, болтовней сможешь прокормить нас с детьми? Тоже мне, учитель нашелся…
Снова затяжка, пауза и глубокомысленное:
— Пусть я хожу в дырявых носках и самолично ушитых галифе, но все же я мужик справный да к тому же учитель, пунктуальный в делах, а ты баба-дура, башка твоя безмозглая!
То, что он был мужиком справным да к тому же учителем, это так, но как человек недалекий он не мог отличить слова «пунктуальный» от слова «пунктовый», каковое и было применимо к его званию. Пунктовым учителем называли того, кто получал жалованье учителей из нескольких сел и разносил его им по домам, организовывал подписку на «Веселую дружину», «Оконце», «Природу» и другие издания, подобные нынешним глубоко научным журналам, на которые подписываются, но которые никто не читает. Почему он стал учителем — то ли оттого, что любил постоянно быть в дороге — а дед носился по селам, как сейчас носятся заразные болезни и слухи, то ли оттого, что умел убеждать и побеждать, пуская в ход кулаки, то ли по причине глубокой внутренней потребности, — мы здесь не станем уточнять. Будем придерживаться фактов, хотя нелишне помнить, что, когда человек пытается лгать, он сообщает вам множество фактов, и чем больше он лжет, тем больше фактов вы узнаете. Стоит вам засомневаться в верности жены и припереть ее к стенке, как она тут же за считанные минуты выложит массу подробностей. Поэтому не стоит удивляться, что наша достойная бабушка сказала:
— Мамочка родная! Вот ты и проговорился! Значит, верно люди молвят о литаковской учительше.
— Ну, ладно, хватит! — строго отрезал ЗД. — И без того я наговорил больше, чем надумал.
От Новачене до Гурково — три километра вдоль речки Боговины, но не о Боговине сейчас речь. От Гурково до Литаково через Мачово-Бырдо — тоже три километра, но и Мачово-Бырдо мы трогать пока не будем. От Литаково до Новачене через Писана-Било или Бабалскую мельницу — уже четыре километра. Но и о них как-нибудь в другой раз. Речь пойдет о моем деде.
Топая по этим дорогам, переходя вброд речки, вышагивая мимо цветущего боярышника, согнувшихся под тяжестью плодов кустов кизила, терновника, шиповника, мимо ветвистого береста и других деревьев, от которых сегодня остались одни лишь названия, наш Знаменитый Дед разыгрывал диалоги в лицах. Тайные свидетели его речей слышали следующее…
При встрече я поздороваюсь:
— Бог в помощь!
Он ответит:
— Дал бог добро.
Я скажу:
— Это ты, пес паршивый, пустил слух, будто в Гурково у вас нет подходящего человека, поэтому Нако Добринский из Новачене должен стать сторожем вашего села?
Он с удивлением:
— А что, по-твоему, я вру? Разве это не так?
На что я ему отвечу:
— Вот как тресну тебя разок… — Нет, я ему этого не скажу, потому что буду не прав, да и разговора после этого у нас не получится. Ведь я служу народу, луплю не для себя — для общества бью. Поэтому я и спрошу у него: «А известно ли тебе, паршивец, кто такой Нако Добринский?» Тут он меня обидит словами. «Ладно тебе, известно, кто мы такие и на что годны» А я ему на это: «Слыхал ли ты, что Нако Добринский учит литаковскую мелюзгу французскому языку?» Здесь он может меня обругать, но я прижму его вопросом: «А знаешь ли ты, чурбан неотесанный, что значит «порт плюм»? Чего таращишься? Не знаешь! А что значит «порт сон сак»? Тогда он проглотит язык, потому что, даже если захочет, не сможет выговорить «порт сон сак». Тогда я тресну его по башке и скажу. «Порт сон сак», дубина, значит «несет свой портфель» Но и это не все. «А вот, скажем, слыхал ли ты такое, «Пьер ва а’леколь. Пьер порт сон сак су ле бра»? По-французски это значит: «Петр идет в школу. Петр несет портфель под мышкой». Тебя как звать? — «Дило». — «Ну так вот, по-французски будет: «Дило ва а’леколь. Дило порт сон сак су ле бра». Этим я и положу его на лопатки…
Теперь вам понятно, что, поднимая пыль проселочных дорог, наш Замечательный Праотец накапливал в уме уйму готовых диалогов, театральных сцен, драматургических опусов и тому подобного. Потому-то в тот раз он бросил бабушке: «Поговорили и хватит». Просто разговор о литаковской учительше не был еще отрепетирован и как следует обмозгован, а потому время для него еще не пришло.
Недавно я побывал в этих краях.
О, вы даже представить себе не можете, как мало места занимает сеновал, когда он рухнет. Сеновал, где ты играл, гонял кур и голубей, прыгал с перекладины в копну сена, прежде казался огромным, больше дома. А сейчас от всего этого остался лишь маленький участок земли, отведенный под грядки с перцем и помидорами, которые смеются над твоими вздохами и задумчивостью, сопровождающими открытие, что ничто в этом мире не исчезает, а просто уменьшается в размере. Чем оно меньше, тем удобнее носить его в себе.
Как настоящий супруг и достойный гражданин, ЗД не зарывал свой талант в землю и демонстрировал его не только боярышнику, но и своей жене. Поэтому часто в изумрудно-звездные ночи, в пору ядовитого болиголова и огромных сорняков, домашних солений и сопревшей конопли он любил поучать ее:
— Встретится тебе староста села и скажет: «Добрый день». А ты не спеши отвечать ему — остановись, маленько задумайся и только тогда скажи: «Для кого добрый, а для кого не особенно». Тогда староста тебя спросит: «Что ты хочешь этим сказать, Наковица?» Тут ты ему: «Хочу, чтоб мы перестали лишь добро повсюду видеть, а то привыкли даже о плохом говорить хорошее». Тут он скажет: «Что же это за плохое, которое мы называем хорошим?» «А разве хорошо, что наших людей ценят в другом месте, а мы не даем за них даже понюшки табака, ни в грош их не ставим? Какой же тут «добрый день»?!
На этом наставления прерывались, потому что актриса, репетировавшая главную роль, засыпала под тяжелым домотканым одеялом из конопли и уже пребывала в беспробудном сне безумно уставшей за день женщины. Она спала тихо, как овечка, время от времени почмокивая губами и издавая едва слышный, словно освобождающий натруженное тело, полустон. Эх, ей бы не спать, стала бы тогда моя бабушка великой актрисой! Но она, бедняжка, никогда не знала, когда надо бодрствовать, а когда спать, и поэтому вместо мраморных плит она оставила мне только грядки с перцем и помидорами.
Заметив, что говорит сам с собой, дед сердито окликал бабушку:
— Жена!
Затем с сожалением:
— Чего требовать от мира, если он наполовину состоит из женщин?!
И засыпал, разгневанный этим обстоятельством.
В первый год службы ЗД, как и все остальные, прошел через так называемое «индивидуальное обучение», но прошел не гладко, а с шумом и треском.
Главный конфликт между существовавшими в стране государственными предписаниями и Знаменитым Дедом произошел при отрабатывании первых упражнений — «нале-во!» и «напра-во!»
Знали бы вы, что это за неприятное дело!
Сто́ит кому-нибудь выкрикнуть, притом без какой-либо серьезной на то причины: «Налево», — как все тут же поворачиваются в указанном направлении, только ты оказываешься против течения и лицезреешь ехидные улыбочки стоящих рядом салажат. Вроде бы, ничего особенного, а на самом деле полный конфуз. В цирке клоуны используют подобный трюк, чтобы рассмешить публику, и, надо сказать, делают это весьма успешно, хотя в этом нет ничего смешного.
Осрамившись однажды, в следующий раз вы стараетесь быть предельно внимательны и поворачиваетесь… в сторону, прямо противоположную нужной, как и в предыдущем случае. Более сложные и тщеславные натуры принимаются работать над собой, вкладывая в эти повороты столько старания, что, как правило, целый день вертятся в обратную приказу сторону. В исступлении они крутятся на пятках вокруг своей оси и даже шлепаются на землю, но так и не могут добиться ничего, кроме неудержимых взрывов смеха.
И вот ЗД заставили пришить к одному рукаву куртки пучок сена, а к другому — пучок соломы. Ему приказали выйти из строя и под самостоятельную команду «сено-солома» научиться различать левую и правую стороны.
Результаты упражнений приводили в еще бо́льшее отчаяние.
Напрягая все мозговые извилины, по команде «сено» он поворачивался в сторону соломы, а по команде «солома» — в сторону сена. Сто́ит ли продолжать объяснения или довольно? Мне кажется, вы уже поняли, как из-за такой мелочи — из-за соломы, можно возненавидеть плац, армию, командование и так далее. Нам предоставилась возможность объяснить, какое важное значение придавал дед такому понятию, как уважение к человеку, и сколь тяжко переносил отсутствие уважения. Поэтому и результаты были плачевными. Командуя «сено-солома», наш Знаменитый Дед прокачивал в уме следующую драматическую сцену:
«Постучусь я в комнату ротного и скажу: «Господин поручик, разрешите обратиться!» Он ответит: «Разрешаю. Вольно!» А я ему: «Не вольно, господин поручик». «Что не вольно, рядовой?» На что я ему отвечу: «Вольно ли, чтоб тебя били, господин поручик?» «Кто тебя бьет, солдат?» — спросит он. «Унтер-офицер Станкуш меня бьет, господин поручик». «За что он бьет тебя?» «За то, что я перепутал». «Что ты перепутал?» «Сено с соломой, и чем больше меня бьют, тем больше я путаю». «Чем же я могу тебе помочь?» «Разрешите, господин поручик, только один день мне им покомандовать, и тогда увидим, не перепутает ли унтер-офицер все стороны света!» Поручик засмеется и скажет: «Неужто сможешь?» «Так точно, смогу и еще как!» «Ой ли?» «Я уверен, ведь достаточно человека сбить с панталыку, чтобы он так запутался, что недалеко будет до дурдома. Подумать только: даже я, крестьянин, скосивший, перевезший и переворошивший горы сена и соломы, умеющий отличить отаву от первого и второго покосов, определить, откуда сено — с поля, с лесной поляны или из тенистого ущелья, — даже я перес