— Что доказать?
— Если бы я мог ответить! Женская логика… У нее вообще такой характер… Если летит на самолете, обязательно будет рваться в кабину к пилотам, чтобы посоветовать, как управлять машиной. И с этим капитаном такое натворила! В одном порту судно должно было загрузиться пумексом…
— Что это такое?
— Какой-то минерал… используется для получения извести или чего-то еще, точно не знаю. Пумекс — торговое наименование. Переспав с капитаном три ночи, моя жена вообразила, что может вертеть им, как захочет. «Пумекс не будешь брать на борт, — говорит. — В этот порт не ходи». Капитан, человек решительный, влепил ей две-три оплеухи и бросил ее там, где должен был взять пумекс. А пумекс так и остался в порту, потому что они крепко разругались и капитан сказал: «Если не будет по-моему, то и по-твоему не бывать!» Умопомрачительная женщина!
— Вы сказали «умопомрачительная». Я не ослышался?
— Что сказать тебе — такой тип женщин еще не описан в литературе. Сказочная красота. Если бы не один недостаток…
— Какой?
— Переспав с мужчиной, она начинает воображать, что разбирается в его делах. Нельзя сказать, что она глупа. Скорее наоборот. К тому же ей во что бы то ни стало хочется быть умной. Может, вам такое покажется смешным, но она старается во все вникнуть, и это ей удается. Причем это оборачивается ей сплошными неприятностями.
Экскурсовод замолчал.
Мы выкурили еще по одной сигарете и решили, что впредь будем дымить по очереди.
— А потом?
— Что потом?
— Рассказывайте… Что стало с ней после той истории в порту? И вообще, о чем вы говорите с ней по телефону?..
— Что вам сказать — плутает она по лабиринту, делает ошибку за ошибкой, запутывается все больше, накручивает километры, несчастная женщина…
— Почему несчастная? Живет, как птичка божья, а вы оплачиваете телефонные разговоры.
— Храбрая женщина. Ничего не понимает в лабиринтах, но считает, что все проще простого. Мы с ней идеальная пара, мне только не хватает ее смелости…
— По-моему, здесь более уместно слово «глупость»…
— И вы, сдается мне, из тех, кому все ясно.
— А что тут не ясно?
— Очень многое, друг мой. Вас не смущает, что нам все ясно, поразительно ясно, изумительно ясно? Мне кажется, в этом наша самая большая беда. Поэтому мы хватаемся то за одно, то за другое, то за всё разом. Мы потеряли уважение к чужому мнению. Вот в чем корень зла. Я обвиняю в этом телевидение и массовую культуру.
Словно в подтверждение его слов откуда-то донеслась музыка, пение. Если бы мы не находились в Африке, я поспорил бы, что слышу: «О танем баум, о танем баум, витрозе дайне» и т. д. — еловый лес, еловый лес, загадочна твоя прелесть.
— По-моему, где-то поют.
— Точно. В соседнем коридоре. Наверное, немцы или чехи. Когда заблудятся, они обычно поют такие песенки.
— Чего же мы ждем?
— Я хотел рассказать вам кое-что еще о моей жене.
— Отстань ты от меня со своей женой…
Не помню, кажется, я ляпнул еще что-то очень грубое.
— Опять торопитесь. Между нами и теми, что поют, стена трехметровой толщины, и нам еще некуда спешить. Нужно подождать, нас найдут, будьте уверены. Вы, кажется, здесь впервые, а лабиринт стар, как мир. И раньше здесь терялись люди, но, слава богу, их находили…
Следует признать, что этот странный человек оказался прав, до обидного прав. Через семь часов нас обнаружили трое спасателей в светящихся куртках, с шахтерскими лампами на касках, и еще через полчаса мы уже были на воле. Не только мы, но и все экскурсанты. Немцы продолжали петь, почти все они были вдрызг пьяны. Англичане стряхивали с себя пыль. И все же самой живописной была наша группа. У многих из носа текла кровь, другие не могли досчитаться зубов. Как выяснилось, заблудившись в лабиринте Басамакии, наши начали выяснять отношения и устроили дикое побоище.
ГНЕВ ЧИНОВНИКА
Когда правая рука не ведает, что творит левая…
Все было как в библейском тексте.
Город сам запретил свадьбы. Город попросил молодых повременить с браками.
И жители не могли понять, почему город решил так. Люди считали, что это очередная прихоть кого-то из управы.
Истина же оставалась тайной. Горсовет хотя и запретил свадьбы, но не ведал, кому это понадобилось.
Правой рукой горсовет подписал постановление, а левой чесал башку, не понимая, что к чему.
Разговоров было много. Чего только не говорили! Молодые полагали, что все это выдумка стариков: они-то уже имеют семьи, и до нас им дела нет. Они ничего не потеряют и страдать не будут, если мы останемся холостыми и незамужними. Другие утверждали, что, несомненно, есть толк в запрете современных скоропалительных браков, которые исчерпали себя и уже совсем никакие не браки. Были мнения, что все это продиктовано заботой о будущем. Как накапливают ягнятину к Первому мая, так и в этом деле имеет смысл подсобрать все необходимое: квартиру, мебель, а то гляди и машину. Тогда и семья будет, как семья. Совсем как в Восточной Германии. Ведь товарищ председатель уже побывал там. Может, вдохновленный увиденным, он и подумал: а чем мы хуже? Надо только принять решение. Вот и приняли…
Однако все было не так.
Сам председатель в тесном и не очень тесном кругу не раз ругал это решение. Он был против. Но как же так? Неужели, когда он голосовал за него, его правая рука не ведала, что творит левая?
Эммануил Майнолов, заведующий загсом, определил решение горсовета как не поддающееся определению. Желавшим услышать его мнение он говорил:
— Нет слов. У меня нет слов! Это немыслимо! Я зарабатываю на жизнь тем, что женю людей. Делаю их счастливыми. Чем больше свадеб, тем больше счастья. Это ужасно…
— Ну, так уж и ужасно…
— Да нет! Ужасно другое! Ужасно, что, может быть, вот эта моя рука проголосовала за такое решение. Да, я поднял руку, но когда, убейте меня, не могу припомнить.
Это и вправду было ужасно. Но ведь столько вопросов решается каждый день — порой неразрешимых, а порой давно решенных, но требующих повторного решения, — даже при огромном желании всего не упомнишь.
Почему это решение так задело Эммануила Майнолова? Черт его знает. Просто теряюсь в догадках. Конечно, не потому, что он боялся остаться без работы. Господи, это же чушь! Кто останется без работы? Могут пройти месяцы и годы, пока заметят, что заведующий загсом сидит без дела. А если даже и заметят, то едва ли найдут ему работу. И если, не дай боже, такая работа отыщется, а нашему заведующему она не придется по вкусу, то снова пройдут месяцы и годы, пока будет достигнуто согласие. Нет, подобную версию следует моментально отбросить как несерьезную. Ближе к истине другой вариант. Ведь именно к Майнолову теперь каждый день приходили молодые, жаждавшие вкусить мед супружеского счастья и атаковавшие его вопросом: когда же можно будет зарегистрироваться? А ответить ему было нечего. И тогда для будущих новобрачных начиналось самое унизительное — они упрашивали Майнолова сделать исключение. Или найти какую-нибудь лазейку.
— Единственный выход — открыть частное брачное бюро, так, по крайней мере, мне кажется. Именно частное. Я могу поженить вас частным образом, а уж потом узаконить ваш брак, когда будет разрешено…
Одни смеялись, другим было не до смеха, так как подобное предложение не решало проблемы. Увы, так оно и было.
— Так что ж нам делать в такой ситуации?
— Ждать! — убийственным тоном отвечал заведующий загсом. — Ждите, и вы дождетесь того дня, когда каждому дадут квартиру и легковую машину.
— Какую?
— Какую вы выберете.
— И до каких пор ждать?
— Я то же самое спросил. И знаете, что мне ответили?
— Что?
— То же самое. Говорят: до каких пор ждать, товарищ Майнолов?
Так город понял, что правая рука не ведает, что творит левая. И как горная река, встретив на пути скалу, обходит ее, так и жизнь продолжала течь. Как невидимо растет трава, так и она продолжала двигаться, незаметно, но бесповоротно.
Товарищ председатель побывал в Восточной Германии. Ну и что? Наши горожане тоже не лыком шиты! И они побывали где следует. Мы не ошибемся, если назовем с десяток столиц, сотню городов, куда ездили грузовики с цветами, — вот куда дотягивались руки нашего городка! Один начальник отдела кадров ведомства, которое выполняет благородную задачу украшать цветами нахмуренные лица двух-трех континентов, был родом из нашего города. Остальное, думаю, объяснять не надо.
Когда грузовики возвращались назад, они были полны впечатлениями и пусты в отношении любви к ближнему. Но люди уже знали все. Обо всех и обо всем. И никого нельзя было ни в чем переубедить. Да и тот, кого переубеждали, сам не мог убедить никого.
Эммануил Майнолов презирал весь этот люд в джинсах и в кожаных турецких куртках, с шикарными зажигалками и заасфальтированными душами. Души стали походить на города: с объездными путями, улицами с односторонним движением, с тупиками и какими-то немыслимыми лабиринтами. Едешь, объезжаешь, выезжаешь, и в конце концов оказывается, что негде было даже поесть. И вот назавтра или через неделю снова начинаешь кружить по такому же, в сущности, пустому городу, опутанному сетью окружных дорог.
И когда Майнолов заводил с кем-нибудь разговор — словно назло своему собеседнику, лишь бы довести того до белого каления, — он натягивал на свое лицо, на свою душу и на язык что-то вроде противогаза и начинал вот так:
— Понимаешь, и мы тут трудимся, кумекаем, что бы такое сделать на благо общества. Экспериментируем… Эксперимент такой поставили, чтобы предоставить молодой семье все необходимое да утереть нос всяким там на Западе — вот дадим каждому семейству по двадцать соток в частное пользование, рощицу на пять соток, с десяток ульев и по две унции шелковичных червяков — пусть богатеют. Поглядим, захотят ли они потом разводиться.
Говоря кожаным курткам такие слова, он достигал желанной цели: его принимались костить как автора идеи. Разумеется, сама брань была не особо приятна Майнолову, но душа его ликовала: ему удалось утереть им нос, доказать кое-что. Что именно? Да то, что они не все