могущи, что от нас тоже кое-какие вещи зависят. Можем обойтись без ваших колонок и магнитофонов, всяких там стиральных машин с программным устройством.
И в то же время лучше всех на свете он знал, что его слова — полная туфта.
Пока что в новом Городе счастья было сдано лишь десять квартир, в них жили строители, один приехавший в командировку писатель, две семьи вселились самовольно… Если строительство продолжит нестись теми же темпами, то к концу года будет построено еще двадцать пять квартир — значит, до плановой цифры «сто один» придется ждать три года при положении, что те, которые там живут сейчас, уберутся, а в новые квартиры никто не вселится. Пустое дело. Если учесть, как легко рождаются идеи и как трудно строятся квартиры, совсем не исключено, что вот-вот прорвется новая идея, и тогда молодым останутся лишь воспоминания о годах ожидания и воздержания.
Понаблюдав за ним, таким мрачным и неразговорчивым, а порой язвительным и многозначительным, на его плечи возложили миссию: разъяснять молодоженам серьезность положения, убеждать их не жениться, погодить до того дня, когда поднимется этот самый Город счастья.
— Ну хорошо, меня вы считаете дураком. А люди, что, они тоже болваны? — возмущался заведующий загсом Эммануил Майнолов. — Хотите, чтоб я по домам ходил…
— И пойдешь. Тебе зарплата капает, будешь ходить.
— Пойду и скажу людям: «Товарищи, поглядите, или вы идиоты, или я идиот — так что будем говорить, как идиоты?»
— Ты, Майнолов, много себе позволяешь! Видишь ли, этот народ нас кормит, и мы не имеем права выражаться так, как ты выражаешься…
— Никуда я не пойду!
— Не пойдешь? Тогда мы тебе покажем кузькину мать!
— Против своих убеждений я не пойду!
— О-хо-хо! Об убеждениях заговорил! Ну и ну! Наконец-то твое нутро наружу вылезло.
— А если я в чем-то не убежден?
— Все равно будешь исполнять, а уж потом, когда начнут разбираться, тогда и скажешь, что был против.
— Нет, ты погоди. Так в казарме было. А здесь? Это что тебе, казарма?
— Беру на заметку. За пять минут сколько вражеских слов наговорил: признался, что убеждения имеешь, и казармой нашу систему обозвал. Знаешь, куда бы тебя отправили в другие времена?
— Чего ты от меня хочешь?
— Чтобы ты включился в осуществление инициативы. Ты же должностное лицо. Ты должен не спускать глаз с молодых, удерживать их от женитьбы, пока мы не в состоянии обеспечить их жильем, и вообще… выполнить всю программу.
Рой мыслей гудел в голове должностного лица Майнолова, и от этого голова шла кругом, словно в весенний день, когда все цветет и пахнет до тошноты, приспосабливаясь к новому времени года, и река шумит вдалеке, а ты, в сущности, никому не нужен, тебя используют только как сторожа, а что до того, что ты думаешь, так лучше думай себе дома… Мы здесь шьем одежку, штаны шьем, платья и пальто и не спрашиваем тех, кто их будет носить, нравятся они им или нет. Я спрашиваю тебя, ты спрашиваешь меня, потом вместе спрашиваем тех, кто наверху… такие вот дела.
— Брайко, будь человеком, скажи откровенно — за кого ты меня принимаешь? — спросил Майнолов.
— Это совсем другой вопрос.
— Брайко, ты своим умом живешь или чужим?
Уйти от такого вопроса в лоб не было никакой возможности. Потому ответ был:
— Ты что… Уж не хочешь ли ты сказать, что за все должен отдуваться я?
И вот прижатый к стене, упомянутый Брайко объяснил: он и сам не очень-то верит в успех, но не может допустить, чтобы завтра сказали, дескать, идея провалилась, потому что именно он, Брайко, был против. По-дружески он посоветовал и Майнолову не ерепениться, так как отдуваться не такое уж приятное занятие.
— И до чего же мы докатимся, Брайко, таким образом?
Хотя Брайко и не колесил по другим континентам, у него тоже были свои накатанные дорожки, и он скоро выбрался из тупика вырванного признания, сказав, что единственный путь, который он знает, это объездная дорога, и никуда тут не деться. По городским улицам далеко не уедешь — только намаешься.
На душе у Майнолова стало тоскливо. В этой тоске было что-то бедуинское, потому что, находясь на нашем густонаселенном континенте, он ощущал себя словно в пустыне, и все, что вчера казалось надежным, составленным из каменных блоков и принципов, сегодня предстало миражом. Чуть-чуть приблизился, и вот уже нет ничего, словно и не было. Это зампред Брайко подкидывает ему задачу, в которую сам не верит, советует поверить в нее, а если и не веришь, все равно разбиться в лепешку — его, видите ли, не интересует, во что это может обойтись, ку-ку, до свиданья, меня нет дома!
А он, Майнолов, кому перекинет эту задачу?
Он почувствовал, как ему снова захотелось плевать в кувшин. Случалось ему заниматься этим много лет назад, когда он был еще мальчишкой. Один нахальный корчмарь заставил его тащиться в жару на край села за водой. Идти пришлось, куда денешься, но по дороге он плевал в кувшин.
Вот и сейчас уж очень захотелось… Даже слюна набежала.
А городок был хороший. К нему так подходило изящное сравнение «как весна в апреле». Звучит так ласково, так мило и оптимистично.
Впечатление портили только частые осадки, переходящие в затяжные ливни.
Итальянцы с Корсики или откуда-то там еще имели кровавый обычай: за пролитую кровь взимать кровью и так до бесконечности.
В нашем городке таких традиций не было, однако, что касается обиды, старой, затаенной, то тут было что-то похожее.
У бензоколонки, например, вас могут заставить простоять так долго, что вы вскипите от злости, устроите скандал, а потом выяснится, что вы сами во всем виноваты. Дело в том, что вы не удосужились отвернуть пробку бензобака. А ведь это ваша обязанность. Если, конечно, вы не любитель биться головой о стенку. Между бензином и свининой разница огромная, но если вы хотите отведать отбивную, то вот вам нож, вот вам туша, отрежьте кусок без костей, поджарьте и смакуйте себе на здоровье. Не хотите — жуйте шпинат, он без костей. Чего тут мудрствовать лукаво, ведь даже ребенку ясно: захотели покрасить машину — должны сперва снять заржавевшие бамперы, номера, боковые зеркала…
Но… забудьте на миг сказанное, позвольте рассказать все по порядку.
С 681 года, с того самого, когда было образовано Болгарское государство, болгары, этот храбрый и выносливый народ, каких только врагов не повидали, сколько пережили войн, взлетов и падений, побед и разгромов. Всякое бывало, не случалось лишь одного: на этой земле никогда не вводились титулы, не было графов и герцогов, баронов и баронесс. Повсюду и всегда чувствовалась какая-то врожденная нетерпимость к чужому превосходству.
Обладая таким природным чувством, ты можешь быть маляром, но никогда не станешь снимать бамперы и зеркала, ты можешь даже бензином торговать, но никогда не унизишься до того, чтобы отвинчивать пробку бензобака — такому не бывать!
— Я их заставлю по струнке ходить! — часто давал волю гневу доктор Симеонов из недавно построенного стоматологического небоскреба. — Придет такой — дашь ему зеркало, йод, щипцы и говоришь: «Иди, пристройся вон там, вырвешь себе зуб, а потом я погляжу, не остался ли корень».
Звучит впечатляюще, но никто от этого не умирал, потому как на самом деле до такого не доходило.
Мы просто решили чуток постращать читателя.
А ведь упомянутые факты могут существовать самостоятельно, без всяких там пояснений о национальной нетерпимости, рабстве и подобной всячине. Мы живем во времена, когда значительно легче проглатываются тонны сырых фактов, нежели десять граммов пояснений. Пояснений не терпит никто, потому забираем их назад.
Итак, дивным майским утром вышеупомянутый доктор Симеонов на своем форде «Капри», купленном где-то в безбрежных песках Ливии и оплаченном цистернами пота, остановился заправиться у единственной в городе бензоколонки. Между стоматологом и заправщиком Пырваном Волуевским разыгралась сцена, закончившаяся мордобитием. «Открути пробку, тебе говорят!» — «И не подумаю!» — «Если не открутишь, я тебе откручу что следует!» — «Накоси-выкуси!»
В конце концов толстопузый грубиян с бензоколонки саданул по голове заведующего стоматологическим отделением металлическим наконечником шланга да еще поддал ему ногой под зад, сказав, что бензина для него нет и не будет. Врач сел в машину, повернул ключ зажигания, мотор почихал, почихал и замолк, так как в бензобаке не было ни капли, а тем временем у колонки образовалась огромная очередь. Люди разделились на две партии. Одни орали: «Пусть он нальет ему бензина! Побил, так хоть бензина должен дать!» Другие же — ведь так уж повелось: раз есть одни, обязательно появляются и другие — в свою очередь волновались: «Доктор-то сам нарывается на неприятности. Ведь было же ему сказано, что бензина он не получит, — чего ж он тут торчит? Только раздражает человека! Вот и нам теперь придется торчать здесь неведомо сколько».
В конце концов мужчины оттащили в сторону шикарную машину зубного врача, при этом они явно не ведали, что творят. Потом, когда многие из них, мучаясь зубной болью, неслись к стоматологической клинике, перед ними захлопывали дверь. Изнывая от сверлящей боли, они даже не давали себе отчета в том, что все началось с пробки от бензобака. Вот какими холодными и беспросветными могут быть весенние дожди. Возможно, кровной мести — «вендетты» — уже нет, может, и вправду, положен конец этой мрачной средневековой практике, но… Сейчас все это называется мафией, и дела обстоят куда сложнее.
Наступит ли день, когда люди перестанут быть ранимыми и их раны не будут источать — как сосны смолу — новую злобу, зависть и желчь? Человек давно разучился проглатывать обиду. Рано или поздно он выплевывает ее, да еще в лицо ни в чем не повинному, просто подвернувшемуся под руку. Вырастет ли когда-нибудь город, где люди смогут без злобы глядеть в глаза друг другу?
Почему бы нашему городку не превратиться в такой? Со своей новой сто одной квартирой, со счастливыми молодыми семьями в них…