Стоматолог Симеонов зафиксировал побои в отделе судебно-медицинской экспертизы. Оформил себе бюллетень с диагнозом: тяжелое увечье (чего и в помине не было), нанял адвоката (хотя это было не так просто — в городе не хватало представителей этой профессии) и принялся смирять свою ярость видениями судебного процесса, решеток, тюремных камер и подобных ужасов. Он был уверен, что засадит Пырвана Волуевского по меньшей мере лет на пять, а то и на десять. Порой зубной врач даже спрашивал себя: может, все-таки не стоит из-за такой мелочи калечить жизнь человеку, а заодно, возможно, и его семье? Симеонов явно недооценил некоторые детали, и ему было суждено убедиться в собственной наивности. Короче говоря, Симеонов недооценил значение двигателей внутреннего сгорания и горючего к ним. Или позабыл, что адвокаты, следователи и даже председатель суда могут иметь машины, а эти машины надо заправлять.
Делу не был дан ход, из народного суда оно было переброшено в товарищеский.
В товарищеском же суде произошли события, достойные пера великих психоаналитиков и социопсихологов. Как жаль, что я не принадлежу ни к одной из этих категорий! Бедный Симеонов вышел на бой с богатым Волуевским, подобно тому как Давид выходил на бой с Голиафом, с той лишь разницей, что победу одержать не удалось. Бедный Симеонов, или Давид, провел бессонную ночь, вместе с женой рассуждая о начинке вкусного пирога, от которого все мы стремимся урвать (кто руками, а кто зубами) и который зовется «жизнью». Симеонова уже предупредили, что, коли он хочет заправляться бензином, пусть поставит крест на своей затее. Иначе он пожалеет. Волуевский не мелкая сошка, этот мошенник заставил трястись от страха весь город. Он за день грабастает не меньше сотни, для него тысяча левов — да что там тысяча, десять тысяч! — не деньги. А деньги становятся силой, когда они захватывают умы, то есть когда их распределяют соответствующим образом. Волуевский владел обеими искусствами: умел заколачивать деньги и распределять их. В городе бытовало мнение, что каждый человек каким-то образом связан с Волуевским: или заправляется у него, или же получает теплое местечко у кого-то, кто заправляется деньгами и бензином у Волуевского. Так ли это на самом деле — не нам судить, важно, что горожане в это верили. Как и в то, что бороться с Волуевским бессмысленно.
Так уж бессмысленно?
Вы говорите, может, должен приехать кто следует из окружного центра и обезглавить Волуевского? Из окружного центра, говорите? В окружном центре что, своих мошенников не хватает? Может быть, чтобы справиться с ними, вы предложите вызывать людей из столицы? А в столице?..
Такие дела.
Введение талонов на бензин не помешало мошенникам, хотя и создало лишние трудности обычным людям.
Вот такие и еще более тягостные, неприятные, тоскливые и мрачные мысли кружились ночью в голове стоматолога Симеонова. Он шел на дуэль, заведомо зная, что будет застрелен. Единственная надежда была на председателя товарищеского суда полковника Миладинова, честного товарища, офицера в отставке.
Миладинов уже давно вышел на след мошенника и в одиночку вел не совсем любительскую борьбу со злоумышленником. Начало этой борьбы — глубоко в прошлом. Полковник тщательно разработал тактику сражения, умело занял позицию, свидетели должны были привести серьезные доводы, планировались и высказывания с места, после чего дело неминуемо было бы передано в следующую инстанцию. Все было подготовлено, но в последний момент, на заседании, Симеонов заявил, что забирает жалобу, что конфликт надуман и раздут, что все это были дружеские споры и можно спокойно поставить точку.
Полковник Миладинов ни черта не понял, кроме того, что попал в дурацкое положение. Получалось, вроде не Симеонову, а ему самому, Миладинову, дали пинка под зад, он поднял свои полки и дивизии против грубияна, присваивающего чужие подземные богатства.
— Видеть тебя не хочу! — полковник не находил себе места от обиды. — Ты меня предал, выстрелил мне в спину! Как можно быть таким двуличным?!
Стоматолог был существом деликатным и интеллигентным. Даже утонченным. У него был красивый перстень на руке и красивый голос, и лицо его было благородным. И, весь такой изящный, он промолвил:
— Что я выиграю, если обезврежу одного мошенника? На его место явится новый — их же тысячи…
— По-твоему, выходит, нужно сидеть сложа руки?..
— Как бы то ни было, борьба не по мне. Я — зубной врач, а не борец.
— Ты не зубной врач, а хлюпик и ничтожество! Сам ты ни на что не способен, хочешь, чтоб за тебя все делали…
— В цивилизованном обществе так и должно быть. Если я начну бороться, то вам придется самим рвать себе зубы.
Полковник недоумевал. Как такое возможно? Чем объяснить такое духовное вырождение, отсутствие навыка борьбы и воли к победе?
— Знаешь, почему мы пятьсот лет гнили в турецком рабстве? — произнес в конце концов полковник.
— Не морочь мне голову! Хватит меня учить, — отмахнулся стоматолог.
— Столько лет мы были рабами, потому что не могли найти общий язык и выступить вместе, назначить час восстания.
— Глупости!
— Послушай военного человека! Пятьсот лет мы разрабатывали тактику. У каждого было свое мнение, каждый вносил предложения, назначал свой час. Когда поднялся Ботев — а он выступил через год после Апрельского восстания — и подошел к Враце, во врачанской церкви его ждал отряд из двухсот человек, но этот отряд не присоединился к нему. И тогда мы проворонили свой час, и Ботев был убит. Так что ты теперь сам кумекай насчет мошенников и жди своего часа… А когда он настанет, меня ты не дозовешься!
— Успокойся!
— Эх, грустно на тебя смотреть!
Полковник Миладинов встал из-за стола, прошел через зал туда, где сидел его соученик по школе Эммануил Майнолов, присел к нему, велел официанту принести недопитый коньяк и выплакал свою боль должностному лицу — заведующему загсом.
Эммануил Майнолов видел в полковнике Миладинове себя. Он представлял себя в звании полковника, ведь они же были однокашниками, сидели на одной парте. В школе Эммануил был даже сильнее Филиппа по истории и географии. Потому сейчас он чувствовал себя равным полковнику.
Зубной врач Симеонов пришел в стоматологический небоскреб — самую большую стоматологическую поликлинику в округе, хладнокровно открутил в своем кабинете наконечник бормашины, сунул в карман несколько ампул, щипцы и вышел. Проходя мимо окна своего кабинета, поднял с земли камень и швырнул его в стекло. Затем зашел в отдел кадров и подал заявление об отпуске. На определенное время город был лишен стоматологической помощи. Если все уляжется, в будущем он, Симеонов, займется профилактической деятельностью. Будет ходить по домам, проверять, все ли чистят зубы. А если зубы болят, то бог вам в помощь, это нас не касается.
И на пчелку маленькую наступишь, она норовит извернуться да ужалить. А что сказать о человеке, да еще зубном враче? В этот момент зубной врач со всей его утонченностью и изяществом горько сравнивал себя с тем несчастным, забитым солдатиком из известного анекдота о роте, в которой все над ним издевались, а он только молчал и глотал обиды. А потом командир выстроил роту и заорал: «Как вам не стыдно? Он такой тихий и кроткий, а вы так жестоко с ним обходитесь. Запрещаю! Ясно вам?» — «Ясно». — «А ты, парнишка, что скажешь?» — «Ну… если они меня больше не будут бить, обещаю больше не мочиться в котел с чаем». Вы меня побили — отлично, сейчас у вас глаза полезут на лоб от зубной боли, и вы сообразите, кого можно бить, а кого нельзя.
На первый взгляд может показаться странным, что после принятия временного запрета на бракосочетания горожане начали активно разводиться. Выходит, правы те, кто утверждают, что для молодости характерна жажда деятельности, молодые хотят что-то делать, а что — не так уж важно. Получается, что любовь влечет людей друг к другу, пока они соединятся. Если этого не происходит, та же любовь начинает их отталкивать с той же силой, с какой раньше сближала…
А может быть, правы были экономисты.
Экономисты предположили: молодые разводятся, чтобы исхитриться оторвать лишнюю жилплощадь. Впрочем, так поступали не только молодые, разводились и зрелые и даже перезрелые супружеские пары.
Например, молодая семья — Донка и Климент Ботушаровы — жила в добротном, капитальном двухэтажном доме, построенном в смутные военные времена, когда никто не ведал, что творится в мире и в какое мгновение бомбы превратят городок в пепел и прах. Тогда Донкин дед Вырбан принялся искать и, что самое важное, нашел утеху в строительстве этого дома. Донкин отец получил от деда дом по наследству, взял в жены домовитую хозяйку по имени Пресвитера — имя, конечно, дурацкое, но женщина была башковитая, знала, что почем, — и та родила ему дочку, вышеупомянутую Донку, которая потом вышла замуж за Климента. Отец Климента был почтальоном, семья ютилась в двух комнатках и кухне, которые принадлежали раньше одному оппозиционеру, осужденному народным судом и сбежавшему затем в Америку. У Григора Ботушарова и его жены Каменки был еще один сын — Данаил. Он был холост, а по профессии — слесарь.
Все упомянутые выше семьи выдумали вот какой трюк: решили развестись, а потом пережениться между собой таким манером, чтобы не только сохранить, но еще и увеличить свою жилплощадь. Так Донка должна была выйти замуж за брата своего мужа, за Данаила, ее отец должен был жениться на ее свекрови, ее свекору следовало жениться на ее матери, хотя он ворчал: «Дайте развестись, а там поглядим». Так один брак, заключенный в прошлом, должен был сейчас породить шесть или семь новых.
Жилые дома были необыкновенно привлекательны. Кокетливые, с огромными окнами, с солнечными квартирами. Сразу видно, что жизнь в таких домах будет прекрасной. Зная, что городская управа будет стоять насмерть и не изменит своего решения, люди повздыхали, повздыхали и стали разводиться, чтобы потом снова пожениться, — эти лучезарные дома по двадцать пять квартир в каждом, не считая квартир привратников, стоили того.