А считать следовало бы…
Как часто мы в своем невежестве путаем этажи, потому как не отличаем чердак от мезонина, а партер от бельэтажа! Вот так и наш горсовет перепутал слово «партер» со словом «портье», что выразилось в «легком» перераспределении квартир.
Оставалось только вымыть окна и втащить цветочные горшки, нарисовать плакат «Добро пожаловать!» и распахнуть двери. Только это оставалось. Тогда должны были появиться киношники и телевизионщики, люди с радио и из соседних районов. Следовало набрать сто одну пару молодоженов, с подобающей торжественностью обвенчать их, сыграть, так сказать, свадьбу на всю Европу.
И вот тут горсовет что-то напутал.
Аллея Счастья наполнилась новоселами, на балконах лучезарных домов расцвели бельем веревки, появились бочонки со всякими вареньями и соленьями.
Дома счастья наполнились привратниками. Домов было пять, на них полагалось пять семей привратников. Никто до сих пор не может объяснить, каким образом число семей привратников достигло сто одного, дома счастья чуть не лопались от обитателей.
— Сейчас совсем другое дело! — говорил Майнолов своему другу полковнику Миладинову. — Сейчас я верю, что дома счастья существовали в природе. Раньше они казались мне выдумкой. Я их представлял как пустое пространство…
— Сейчас такой момент, что мне не хочется погибнуть за родину. Честное слово! Ни жить для нее не хочется, ни помирать. Хочется только водку пить!
— Не верилось мне: как это мы можем что-то решить да еще и выполнить это?! Быть того не может! Коли мы напичканы недоверием ко всему нашему — как уважать собственное решение? А вот сейчас, видишь, я успокоился. Совсем спокоен. Жаль только, что я сам не нанялся в привратники. Все живое в городе рвется в привратники.
— А меня зло берет по другому поводу! — наливался краской доблестный офицер запаса. — Дикое зло меня берет, когда подумаю, что история не узнает, что мы творили и как из кожи лезли вон. Как мы разводились, унижались, дураков из себя разыгрывали…
Они были добрыми друзьями, и потому их беседа так долго текла мирно и гармонично. Наконец Майнолов дал новое направление разговору:
— А ты задавался вопросом, почему люди разыгрывали из себя дураков?
— Нет. И не имею ни малейшего желания. С меня хватит! Привратники! Ты что, решил оправдывать своих? Общинное руководство?
Майнолов полагал, что следует изменить базу и все встанет на свои места. Миладинов же придерживался мнения, что, когда все образуется до такой степени, что с базой не будет никаких проблем, нечему будет и образовываться. А может, им нравится жить таким макаром — как хорошо устроившиеся привратники, которые могут себе позволить развестись ради одной экскурсии или права на дачный участок.
Мнение Майнолова было таким:
— Но кто ж нас заставляет превращать экскурсии или дачные участки в важную проблему?
— Может, ты и прав. Даже несомненно прав, — произнес после небольшой паузы Миладинов. — Знал бы как — отдал бы жизнь за родину. Был бы какой-нибудь фронт по этим вопросам, поперся бы туда и сказал: стреляйте! Потому как, брат, любая подлость и мерзость меня задевают…
— Нервы.
— Возможно. У двоюродного брата моей жены был костный туберкулез, одна нога у него короче другой. Ты себе представить не можешь, как этот парень ненавидит хромых. Может, и вправду, дело тут в нервах, но больше всего меня раздражают эти привратники… Ты слышишь? Разве это не одно и то же?
— Что?
— А то, что между Пырваном Волуевским и этими привратниками есть некая связь?
— Ну, ты загнул… Становишься мнительным…
— А вот и нет! Каждый думает: мол, я притворюсь дурачком, но коли вы мне на дороге попадетесь, а вы обязательно попадетесь, деваться вам некуда, тут-то уж держитесь. И лупит шлангом по башке…
— Опять ты за свое! Все не можем решить, что появилось раньше: яйцо или курица. Злоба рождает злобу, и тут никуда не денешься. Ты лучше скажи, как изменить положение. А что сейчас плохо, так это все мы знаем.
На террасе нового кафе гулял весенний прохладный ветерок, все вокруг было красиво и молодо. Офицер запаса как-то сразу сник, погрустнел. Ему стало обидно: он обещал посвятить свою жизнь родине, а родина ее не пожелала. Но он все равно может отдать свою жизнь и принесет тем самым какую-то пользу. Мы — молодая нация, у нас мало образцов для подражания. Один Гюро Михайлов погиб, чтобы показать будущим поколениям, как следует стоять на посту. А вот если он, полковник Миладинов, сядет в боевой самолет, направит машину прямо на эти привратницкие дома счастья, разве родина не получит горький урок, разве этот урок не пойдет ей на пользу, как приносят пользу профилактические прививки, например?
Появилось что-то новое в тоне беседы да и в обстановке вокруг. Казалось, городок зажил новой жизнью. Майнолов внимал экстремальным суждениям своего друга и больше по инерции, нежели вкладывая какой-то смысл в свои слова, вставлял:
— Так-то так, но ведь мы не в Бразилии или, скажем, в Колумбии…
И он продолжал осматриваться, пытаясь понять, в чем перемена вокруг и откуда взялось это ощущение.
За двумя соседними столиками сидели незнакомые люди. «Судя по тому, что они привезли с собой кинокамеры и другую аппаратуру для съемок, это киношники, — решил заведующий загсом, — скажем из хроники». Такие в городке были редкими гостями, и потому, видно, скатерти были чистые, на столах стояли уксус, соль и перец, хотя в кафе обычно такого не полагалось.
Разошедшийся офицер излагал детали своей новой затеи — начать индивидуальный террор против жителей домов счастья или, как он их обозвал, района привратницкой радости. Он им отключит ток, взорвет электрические счетчики, подведет высокое напряжение к телефонам или подаст его на розетки, чтобы сгорели все электроприборы, а когда они обзаведутся новыми, он снова врубит высокое напряжение…
— Ты ощущаешь связь? — спросил заведующий загсом.
— Какую связь?
— Между тем, что ты говоришь, и действиями Пырвана Волуевского. Какая между вами разница? Он хоть бьет из-за пробки бензобака, а ты хочешь взрывать телевизоры даже без предупреждения…
— Ты мне не нравишься сегодня.
— И ты мне тоже.
Друзья принялись ругаться и разругались не на шутку.
Не очень-то прилично, попав в чужой дом, подсчитывать доходы хозяина. Но, поддавшись искушению, позволим себе сообщить, что к тому времени наш городок собрал чуть ли не сотни тысяч левов за счет платы за разводы, разбогател и зажил довольно странной и необычной жизнью. По городу поползли слухи, будто такой-то пристрелил жену и ее любовника; другой, застав свою благоверную на горяченьком, завернул голубков в одеяло и вышвырнул из окна пятого этажа; чья-то обманутая жена кастрировала мужа и облила его подружку серной кислотой и много всякой всячины в том же роде. Если учесть, что не только в городе, но и во всей округе серную кислоту днем с огнем не сыскать даже для лечебных целей, то станет понятно: все эти россказни были чистой брехней, однако люди чесали языки, один дьявол знает почему.
А вообще-то народ и раньше не был таким уж смирным и безукоризненным в соблюдении обета супружеской верности. Но сейчас, опасаясь, как бы город не превратился в Содом, мужья не спускали глаз со своих жен, а там, где мужья не проявляли особой бдительности, жены следили в оба за мужьями. Но, как это ни печально, оказалось, что все эти сказки были чистой выдумкой и мы совсем не такой уж сексуальный народ — во всяком случае, городок не оправдал такой славы (что не делает ему чести): свобода, проникшая сквозь хитрые дверцы одной идеи, а точнее — одного решения, оказалась довольно хилой свободой, связанной по рукам и ногам. Зубной врач Симеонов, человек с деньгами, к тому же владелец такой шикарной машины, как форд «Капри», снял с нее в эти смутные дни сиденья, чтобы поменять обивку. «Они еще новенькие! — удивлялись друзья. — Спокойно мог бы баб заваливать». На это замечание доктор лишь вздыхал: «Это раньше я катал медсестер и продавщиц, а теперь все бегут от меня, как от чумного».
Мы можем усомниться в словах или делах Симеонова, но обойщику Брайко Панову нельзя не поверить. Именно в эти тревожные дни он получил искусственную кожу кремового цвета, и у его мастерской выстроилась вереница всевозможных автомобилей. Это было свидетельством того, что на любовном фронте или театре любовных действий — это уж как вам милее — наступило затишье.
Как раз в то время в городе высадилась группа шведских специалистов, а также отряд журналистов и киношников. Как ни странно, но эти два события были связаны между собой. Шведы прибыли монтировать оборудование поточной линии в первом в своем роде стоматологическом комплексе — это должно было быть нечто невиданное доселе, опережающее полет самой смелой фантазии, и, вероятно, именно поэтому шведы решили проверить свои наметки сперва на чужой шее, вернее, на чужих зубах, а уж затем, если все пройдет успешно, перенести опыт на свою почву. Шведы, люди пунктуальные, молчаливо недоумевали по поводу того, куда же подевался местный зубной врач и почему он не торопится принять огромный комплекс и пустить его в дело. Читатель понимает, что доктору Симеонову было не до того — он менял обивку сидений, к тому же читатель помнит, что Симеонов был в свое время бит грубияном Волуевским. Поэтому поликлиника не открывалась, шведы пили водку и жмурились на солнце, а Симеонов или шатался по городу, проводя профилактический осмотр зубов малолетних обитателей, или торчал в городском отделе культуры, корпя над сценарием открытия Дворца бракосочетания, в котором должен был жениться весь город, дабы задумка горсовета обрела плоть и кровь. Чтобы отразить осуществление именно этой задумки и открытие стоматологического комплекса, в городок были командированы представители кинематографии, печати и телевидения.
Это круто изменило жизнь горожан.
С утра до вечера припекало солнце, и по площади важно расхаживали голуби. Площадь оделась в мрамор, в такой красивый мрамор с белыми прожилками, какой всякий миллионер мечтал бы иметь в своей ванной. Посреди площади поднялся поющий фонтан, правда, пока он молчал, так как никак не могли решить, что ему петь, — настолько были заняты товарищи из горсовета. Люди дефилировали по площади, необычно элегантные и словно просветленные, укоренился беспрецедентный для здешних мест обычай целовать женщинам руку. Но это еще не все: поскольку люди подозревали, что за каждым их шагом могут следить камеры и микрофоны, они стали разговаривать складно, ругани не слышно было вовсе. Груйо Денкин, который в свободное время торговал гаражами, то бишь списанными управлением путей сообщения вагонами, под воздействием изменившихся обстоятельств вещал: