— Гараж… Гараж — это как человеческая память, что хранит в своих недрах мысль. Чтоб ее не украли, не испоганили. И все же следует отдавать предпочтение машине, а не гаражу. Потому что человек с хорошей памятью — все равно что гараж без машины.
— Но без гаража никак нельзя…
— Нельзя. Зайдите на следующей недельке, попробуем вам как-нибудь помочь…
В окружении цветов и голубей, опьяненные наступающей весной люди жаждали музыки и пенящегося шампанского, но тут-то начинались затруднения. По-прежнему питейные заведения официально закрывались в пол-одиннадцатого, и уже в полдевятого официанты отказывались обслуживать под предлогом, что «все кончилось», а в полдесятого они принимались вытряхивать скатерти на сидящие за столами компании.
— Как так, кончилось?
— А вот так! Как кончилось, так и кончилось! Вы только себя считаете людьми, по-вашему, нам отдых вечером не положен!
С трудом сдерживаемое густое и переполняющее официантов человеконенавистничество выплескивалось наружу по любому поводу и даже без повода. В сущности, они были по-своему правы. Люди денежные, имея тысячи в карманах, на которые, как ни печально, они не могли купить больше того, что имели, то есть какого-нибудь «жигуленка», шмоток, квартиры и меблишки. Потому они часто задавались вопросом: зачем обслуживать кого-то, если денег и так вдоволь, да на них все равно ни черта не купишь? А так в городе все шло прекрасно, птицы пели — как известно, они поют бесплатно, цветы благоухали — и за это тоже не надо платить. Вот о сфере обслуживания такого не скажешь. Но на то она и сфера обслуживания, не можем же мы требовать переворота в представлениях, тем более что у нас богатый обслуживает бедного. Так что не будем придирчивы, все не так просто.
И вот еще что!
В эти смутные и странные дни и месяцы один богач решил посягнуть на радости бедных. Он загляделся на красивый мрамор, голубей и искрящиеся фонтаны и пожелал, чтобы все это стало его собственностью. А вы хотите, чтобы он вас обслуживал? Пустое! Он без зазрения совести оттяпает у вас и городскую площадь…
Она была в разводе. Стройная, красивая. Никто не мог точно сказать, где она работает или работала, никто ее раньше не замечал — появляются порой такие золушки, такие непонятные существа. Они, как правило, нравятся в первую очередь самим себе, и их мало интересует, нравятся ли они другим, потому-то их никто и не замечает.
Эту фантастическую женщину стали замечать под вечер или даже после захода солнца, когда она прогуливалась по площади, по цветущим аллеям и вокруг поющего фонтана, песню для которого все никак не могли выбрать. Это, и вправду, было необъяснимо, как она могла оставаться незамеченной для стольких мужских глаз, а ведь набралась смелости выйти на улицу вечером, да что на улицу — она не боялась даже иной раз зайти в кондитерскую, где торговали бузой[3].
Любопытство было пробуждено, но не утолено. Нечем было его утолить.
Возможно, при свете дня, думали люди, мы просто ее не замечали. Может, она работает на птицеферме. Ощипывает кур или упаковывает их. А может, она — аптекарша. Но к вечеру, приведя себя в порядок, подкрасившись, она превращается в такую кралю, что у тебя отвисает челюсть. Вот такие они — разведенные женщины. Вообще-то, что значит разведенная женщина? Разведенная, но недоведенная — вот что такое разведенная женщина. Прекрасно. Но разве лучше, если бы ее довели до конца? Ведь хорошо известно, до какого конца доводит брак.
Казалось: она попала в наш городок из других миров. Ее лицо, обрамленное ореолом волос, излучало неподдающееся описанию обаяние, которое заставляло душу тревожно ныть, а взгляд наполняло тоской.
Уже было выяснено все: и дом, в котором она жила, и подъезд, из которого выходила, однако оставалось неведомым главное: кто же она такая? Может быть, самым необычным во всей истории было то, что она появлялась одна. С чего бы это? Что, у нее нет мужика? И не боится она ходить одна? Что она ищет?
А ей нечего было бояться, и ничего она не искала. Просто в эти дни, когда весь город развелся, она могла себе позволить… Она могла наконец спокойно пройтись одна по улице, зайти в кондитерскую, где торгуют бузой, — и никто ее не трогал. Такова была атмосфера тех дней. Эта женщина столько часов выстояла в одиночестве у окна, столько времени промечтала о том, что сможет спокойно пройтись вечером — и даже ночью — по городским улицам и не придется разделять компанию с каким-нибудь экземпляром, чье превосходство исчерпывается его половой принадлежностью!
И произошло чудо!
Эта женщина, которая днем была ничем не приметной служащей или работницей, — так не выясненным и осталось: инженер она или маляр, — к вечеру становилась просто неотразимой, очаровательной и желанной. Было бы чудесно, если бы это могло продолжаться подольше, но так бывает только в сказках. Появился, как мы выразились, претендент на городскую мраморную площадь, коим стал жестянщик Колю Коларов. Нежная душа этого стотридцатикилограммового колосса жаждала тишины и нежной музыки, а на площади пели птицы, ворковали голуби. Однажды жестянщик, переборов природную застенчивость, спросил горсовет, чем его попотчевать, чтобы он наконец запустил поющий фонтан. И вот фонтан был запущен. Для пробы он исполнял «Кайзер-вальс» Иоганна Штрауса. Неизвестно почему, эта музыка пришлась не по вкусу жестянщику, и он снова обратился в горсовет с просьбой разрешить ему самому подобрать подходящую. Минуло немало времени, и произошло величайшее чудо на свете (долго пришлось ждать, но все же свершилось): городская пекарня стала раздавать хлеб бесплатно, и в тот же день фонтан пропел мелодию из югославского фильма «Цыганка».
Знаешь, милая моя малышка,
Как берет по юности печаль…
Как раз в то время шла установка стоматологической техники, горсовет был по уши в заботах, и никто не обратил внимания на эту песенку, и лишь потом эстеты и снобствующие учителя возмутились, заявив, что на площади может звучать только наша песня. Правда, дальше жалоб дело не пошло, так как снобам ответили:
— А бесплатный хлеб вы лопаете?
— Это не меняет положения! Нельзя, чтобы одно доброе дело покрывало другие, недобрые…
— Сказано вам, и точка! Нечего выпендриваться! Тот, кто дает бесплатный хлеб, хочет, чтобы звучала эта песня.
Молниеносно разнеслась весть, что жестянщик Колю Коларов платит за хлеб, что он кормит народ исключительно ради того, чтобы ему пел фонтан. У горожан кусок хлеба застрял в горле, на следующий день половина выпечки осталась нерозданной. На третий и четвертый дни некоторые стали платить за хлеб, другие же брали его без денег, и тогда произошло нечто странное — площадь закрыли. Движение транспорта по двум ведущим к ней улицам было отклонено, остальные подходы — через садик и по аллеям мимо домов — были перекопаны, площадь опустела. Шли какие-то работы, в фонтане перекрыли воду, что-то сваривали или не сваривали, но в результате вышло одно — доступ на площадь был закрыт. В общем, творилось черт знает что. Во мраке весенней ночи, присев на мраморный цоколь фонтана, с бутылкой водки в руке и в сдвинутой на затылок кепке жестянщик Колю Коларов наблюдал, как, переливаясь, журчали сказочно подсвеченные струи, ленивые и веселые. Сейчас они били в такт другой мелодии из того же фильма:
Эх, дивчина, черны очи,
Где взяла такие?
Кабы только знала,
Я тебе б их дала
и т. д.
Музыка звучала негромко, чтобы не раздражать народ, который и так не мог пробраться на площадь. Разнеженный вконец и порядком под градусом жестянщик выкрикивал:
«Пой мне, красотка! Эх, мать моя!.. Поведал бы мне кто, как это сделать, — я бы ему денежками устелил дорогу отсюда до его дома!»
Дело, которое интересовало жестянщика, и впрямь было непростое — он хотел купить городскую площадь с фонтаном для утехи да перетащить ее к себе домой. А это было просто немыслимо. Хочешь пользоваться — пожалуйста, а вот перенести — никак не получится. Цыгане из водопроводной службы и техники из радио были не в силах осуществить это желание.
Вот так была закрыта площадь, так перестала вечерами появляться на ней очаровательная и загадочная женщина, она не любовалась больше голубями и нежной зеленью, не наслаждалась легким прикосновением свежего ветра.
Но ее присутствие все еще ощущалось. Как воду в пустыне, так и присутствие женской стихии замечают в первую очередь жаждущие.
— Ты знаешь Фердо Морского? — спросил как-то раз наш Эммануил полковника, когда они скучали в сквере на скамейке. — Это моряк, который…
— Который все про англичан талдычил? — сурово спросил полковник.
— Ну вот и ты туда же! Не об англичанах, а о море говорил человек.
Старик и вправду любил повторять: « Что это за море, где нет ни одного англичанина, так его разэтак!» Таким макаром он объяснял, почему в Черном море нету рыбы и почему он бросил свою морскую профессию.
— Хорошо. Только что ты хочешь сказать?
Беседа приятелям давалась нелегко, но думали они об одном. И потому преуспели.
— Я ничего не хочу, это он говорил… Встретил он одного из этих, киношников, и задал ему в лоб вопрос: «Ты кем работаешь?» Тот промямлил что-то, назвал одну из ихних профессий. А старик ему в ответ: «Что это за профессия, которую не объяснишь простому человеку, так тебя разэтак!»
— Какое это имеет ко мне отношение? — с высокомерным безразличием спросил полковник.
— К тебе, может, и не имеет, а вот ко мне… Задумался я над своей профессией. Кто я такой? Что я такое? Как объяснить простому человеку, что я не мэр, не поп, а просто стою перед людьми и читаю им какой-то дежурный текст, а потом пожимаю руки и желаю счастья…
— А ты что предлагаешь?
— Ничего. Думаю. Думаю и, когда думаю, думаю, что счастья-то им не желаю. Не уверен, что желаю…
— Ну, счастье — это относительное понятие, классовое…