А тем временем город захлестнула работа на главном направлении — за каждым чиновником были закреплены пары для агитации, были отмечены и первые нарушения закона. Так, неведомо по чьей инициативе Отдел здравоохранения начал кампанию по сбору донорской крови — женихам и невестам обещали освобождение, если они немедленно заключат брак или предоставят письменное обещание, что сделают это в ближайшее время. В качестве санкции за уклонение от донорства было предусмотрено лишение права записываться на водительские курсы. Выбросили и некоторые дефицитные товары: начали регулярно подвозить сырокопченую колбасу, фасоль и репчатый лук… Правда, дефицит попадал к людям, не имевшим никакого отношения к женитьбе, даже забывшим, что это такое. И все же главную роль сыграли строительные материалы: когда пообещали и даже на самом деле привезли цемент триста пятидесятой марки, стали раздавать его молодоженам, контрольная цифра была набрана за два дня и даже остался резерв желающих.
При такой ситуации Эммануил Майнолов мог проводить профилактическую работу, которая выражалась во встречах с молодыми, в откровенных беседах о браке, о целях и идеалах молодой семьи. Отличное занятие, оно придавало известное очарование грядущему таинству, хотя не так-то просто, а честно говоря, практически невозможно одному человеку вести задушевные разговоры с сотней людей, выстроившихся в очередь перед его кабинетом.
— Садись, садись… Как тебя?.. Борислав?
— Нет, я — Румен…
— Еще лучше, значит, Румен… Ну что, Румен? Решился, значит…
— Ну…
— Так-так. Любовь, значит. А что такое любовь? Задавался ли ты вопросом, что такое любовь? А?
— Задавался… — обычно вздыхал жених.
— Задавался — это хорошо… А ответа нет. Вроде бы проще простого. Женщина, жена… Но проплывет мимо тебя некое нежное облако и все твои чувства сконцентрирует на себе. Удастся ли соблюдать ту дистанцию, благодаря которой женщина сохраняет свое неотразимое влияние, красоту и очарование? Или же мы спешим все разрушить?..
В ответ слышалось, что мы спешим все разрушить. И не только молодожены, но и весь городок спешил разрушить это неотразимое влияние, так как поползли слухи, будто заведующий загсом рехнулся и талдычит молодоженам всякие глупости — нечто, не имеющее ничего общего с целями и задачами брака. Понятно, Майнолов говорил о СВОЕЙ любви, хотя вроде бы речь шла об ИХ любви. Однако выходило, что должностное лицо то ли грозит молодоженам, то ли о чем-то просит их. Молодые могли понять, почему от них немедленно требуют крови, призывают к добровольному труду или же суют копченую колбасу и цемент, но так и не могли догадаться, чего же хочет Майнолов. На душе у них становилось тревожно. Город никак не мог найти общий язык со своим главным доброжелателем, привратником брачного рая, хранителем ключей семейного счастья Эммануилом Майноловым.
— Ты решил провалить все дело? — патетически спрашивал мэр. — Зачем сбиваешь людей с толку?
— Мы все дремлем, а не живем — пусть хоть они очнутся…
— Эммануил, — упрашивал его мэр. — Не можешь рассказывать сказки — пиши стихи! Стихи пиши или точи лясы с Миладиновым. Зачем ты морочишь голову этим детям своей философией? Ты, брат, меня без ножа режешь, как ты этого не понимаешь? Куда это годится: соблюдать дистанцию, оберегать женщину от прикосновений… Как ты себе это представляешь, черт возьми?! Нынешняя баба такого отношения не признает… Вот пройдет кампания, и, вправду, надо будет с тобой разобраться, сделать кое-какие выводы…
— Делайте, что угодно! — вздыхал влюбленный. — Хлеб у нас бесплатный… Вы этого не учли…
Мэр только рукой махнул.
Позорное обстоятельство, что один жестянщик решил кормить город, словно это не люди, а куры какие или голуби, и все для того, чтобы получить площадь, Майнолов толковал по-своему. Влюбленный говорил: вот оно, свершение всех желаний. Хлеб есть. И соль. Вода, трава. Все остальное — свет, движение воздуха, ветерок. Какой-то невиданный душевный подъем охватил этого зрелого мужчину и заставлял его вести себя так необычно. Этим и объяснялся тревожный ночной разговор с Филиппом Миладиновым, который, собственно, недолго оставался в долгу. Не далее как на следующую ночь полковник запаса явился перед рассветом в квартирку Майнолова и спросил его в лоб:
— Ты знаешь, в чем разница между охотой и войной?
Майнолов не обиделся, напротив, он вдохновенно заговорил о любви, о тревожных вопросах, задаваясь которыми мы становимся людьми, чувствуем, что мы живем, в то время как покой… Так что Филиппу не довелось поведать ответ на заданный им самим же вопрос. А ведь он разбудил друга не только ради того, чтобы вернуть долг, но и ради ответа на вопрос.
— Мне даже кажется, что я знаю эту женщину… — ввернул через некоторое время полковник, но Майнолов не позволил ему муссировать этот вопрос, продолжал развивать рвущиеся наружу витиеватые мысли. Полковник не отступал:
— Почему ты до сих пор с ней не познакомился?
— Из-за очарования! Как ты не можешь понять? Есть определенное расстояние… Я ее обожаю, ты веришь мне? А если приближусь… очарование может растаять. Боюсь я.
— Ты чокнутый, вот в чем дело.
— Хорошо, а если она замужем?
— Вряд ли…
За окном было уже светло, начинался день. Внизу перед домом остановилась машина горсовета, из нее вылез председатель. Шофер нажал звонок у парадного. Звонок не работал, мэр решил сам подняться, чтобы воочию убедиться, не случилось ли чего.
— От тебя всего можно ожидать, выкинешь какой-нибудь номер, а сам смоешься. Ты же чокнутый…
— Какой номер? — должностное лицо лежало голышом в кровати (так сейчас модно спать), лишь борода торчала над одеялом.
— Какой номер, спрашиваешь? А ты не знаешь, какой! Сегодня же воскресенье, мы проводим мероприятие! Быстро вставай!
Тот и вправду забыл, и все из-за любви. Коли влюблен, летишь над землей, не помнишь ни о каких датах и обязательствах, лишь рассматриваешь сверху эту сияющую огнями, видно, тоже влюбленную землю.
Пока Майнолов одевался, Филипп Миладинов все же успел высказать наболевшую мысль:
— Ты вот спрашиваешь, почему люди ненавидят войну. Потому что на войне стреляешь, не задумываясь, а охота, то бишь мир, это когда хорошенько подумаешь, а потом палишь, так-то.
Никто не мог оценить его мысль — не было охотников. Не было ни одного охотника, кроме него самого, равно как не было других военных, лишь Филипп Миладинов. Но все равно мысль ему нравилась.
А мэр потел от напряжения и ждал, когда же кончится этот кретинизм. Влюбленный философ одевался медленно, радостно и сладостно, как сеятель, которому предстоит засеять поле, чтобы накормить людей и птиц. Он любил людей, воспринимал их как своих чад. С подходящего расстояния женщина может превратить вас в Отца мира. Если же расстояние изменится, вы можете стать отцом двух-трех детей или же остаться без потомства. Все зависит от расстояния…
Майнолов натягивал бледно-голубую рубашку, надевал темно-синий костюм, повязывал кроваво-красный галстук и представлял себе, как эта женщина, это нежное и простое, как заря, существо, будет стоять в толпе, — и ему хотелось, чтобы все было так же красиво, как город, как бесплатный хлеб, музыка и площадь, — он был готов положить к ее ногам все: от галстука до верхушек тополей. Он должен был что-то сделать для мира, для города, для нее, ведь она была сама жизнь. Он знал, что если выведет ее из толпы и тихо спросит: «Кто ты?» — она ему ответит: «Ты меня знаешь!» — и тогда он скажет: «Хочешь, пойдем вместе по белу свету?» — и она скажет: «Как ты пожелаешь!» — все будет просто, как прост рассвет, и потому он хотел сделать что-то для нее, для любви, для людей, после чего все стало бы еще прекраснее.
А город жил простой жизнью и не улавливал подобных нюансов.
Город был любим, но, пожалуй, не любил.
Это проявилось, когда Майнолов, его друг Миладинов и мэр вышли из машины и проследовали к мраморной лестнице Дворца бракосочетаний.
Их сопровождали глухой ропот, выкрики и непристойное хихиканье.
— Ну-ну, поживее…
— Уж больно вы важные…
— Не трогайте человека, может, он влюблен.
Майнолов остановился на самой верхней ступеньке и обвел взглядом черно-белую толпу, от которой тяжело пахло немыслимой смесью духов.
Толпа почувствовала что-то недоброе и притихла.
В тишине, такой густой и насыщенной, что можно было ощущать, как улетают секунды, внезапно прозвучало отчетливо и ясно:
— Мать вашу так, надулись, как индюки!
Эти слова были произнесены Волуевским с бензоколонки. И словно, чтобы не оставалось никакого сомнения, грубый и бессовестный барыга добавил:
— Что зенки вылупил? Валяй, начинай! Нечего на меня пялиться, не баба…
Тон городского богача не вызывал сомнений: окажись поблизости шланг с металлическим наконечником, заведующий загсом Эммануил Майнолов непременно был бы бит им по голове.
Знать, люди не любят, когда любовь перехлестывает через край. Ветреное это чувство, вот она есть и вдруг — хоп! — и нету, ты на нее рассчитываешь, а она уже помахала тебе хвостиком… Влюбленный муж и философ изрек:
— Я шел сюда с радостным чувством. Хотел пожелать вам многих лет счастья. К сожалению, вы не умеете его ценить, а потому прощайте. Я вас не задерживаю.
Город онемел.
— Чего ждете? — перешел в наступление Майнолов. — Быстро очистить площадь! Цемент вы получили, колбасу — тоже, хватит с вас.
Было девять часов.
Когда пробило полдень, город понял, что любовь разбита. Человек, который так любил город еще на рассвете, перестал питать к нему это чувство. Он не желал дарить ему свою радость. Сколько город ни уговаривал его через посредничество горсовета вернуть ему свою благосклонность, должностное лицо было непоколебимо. Отставка и только отставка. Ведь хлеб-то бесплатный. А размножение тех, кто производит лишь хлеб, бессмысленно. Люди должны жить счастливо. Пока они не научатся этому, свадеб не будет. В противном случае все превратятся в грубиянов с бензоколонки.