— Ваши условия, господин Наков? — спросил голова. — Надо кончать со всем этим, люди смеются.
Дядя не знал, какие поставить условия. «Я, — говорил он, — подобно Наполеону Бонапарту, решения принимаю во время боя. И не смотрите на меня так: да, я выше Наполеона хотя бы потому, что он не мог ягненка разделать, а попал в руководящее кресло и сделался императором. Хотел бы я видеть его рядом с собой, среди болванов, вот тогда и посмотрели бы, что из него вышло бы. Оставьте меня, я подумаю над условиями».
Его оставили в покое, и пока он обдумывал условия, ему приносили вино, домашнюю колбасу и другие закуски, а он самоотверженно сидел в подвале сельской управы и общался с женой посредством записок. Например, дядя писал:
«Йота, сижу за правду. Придет день, и я выйду на свободу как борец. Крепись! Будет и на нашей улице праздник, скоро будет, я это чувствую. Пирога твоего не хочу, лучше принеси курицу, фаршированную луком и рисом, но риса много не клади. Твой спаситель и супруг Иван Наков.
P. S. Принеси подушку, а также пишущую машинку».
У дяди и вправду была пишущая машинка. У него, алкоголика, руки дрожали так, что его каракули никто не мог разобрать. Дядя говорил, что собственный почерк ему не нравится. Поэтому он раздобыл себе машинку марки «Рекс», вид у которой был такой же зачуханный, как и у ее владельца.
Читатель вправе спросить, а чем в то время занимался Его Величество Борис III — царь всех болгар, узнал ли он о том, что произошло в нашем селе. Собранные гораздо позднее сведения красноречиво подтверждают: царь не был в курсе наших сельских дел. Как раз в те дни он вместе со своим родным братом принцем Кириллом находился в Берхтесгадене, где размещалась резиденция Адольфа Гитлера.
На обратном пути, когда самолет пролетал над Веной, пилот передал братьям, чтобы те надели кислородные маски, так как в нижних слоях атмосферы рыскали английские истребители и надо было набрать большую высоту. Братья маски надели, самолет высоту набрал, а вот когда приземлились на аэродром Божуриште, возле Софии, Его Величество был сине-зеленый и едва дышал. Он сказал брату, чтобы тот отвез его в Боровец, где сосновые леса и чистый воздух. Воля царя была исполнена. Однако ночью принца разбудил дежурный офицер: царь умирал. Бориса III погрузили в автомобиль. Потом газеты писали: «Братья болгары, сегодня, 28 августа, в 16 ч. 22 мин., Его Величество преставился в Софийском дворце в окружении царского семейства». Бог дал, бог взял, говорит народ. Когда-то немцы дали нам царя, теперь они его забрали. А дядя сказал: «Настрадался я от этой монархии, и теперь я доволен». И покинул свою тюрьму, кстати, подвал не был на замке.
Квакают лягушки, прохладно, свежий ветерок веет со стороны долины, воды там уже нет, и потому воздух насыщен ядовитыми испарениями, но все-таки красиво, как прежде. Смотрю вверх — там скверный лик Луны, вижу только одну ее сторону, освещенную, обратную вовек узреть не дано. Но у Земли тоже две стороны, одна — неосвещенная! Я представляю себе будущий дворец культуры в Шумене. В его фундамент будут заложены надгробные плиты, памятники и кресты — последняя дань мертвых предков живым. Можно сказать и по-другому: попытка извлечь экономический эффект даже из прошлого. В том фундаменте, наверное, будет покоиться и памятник отцу нашего деда — он ушел из дома, отправился в дальние края, был пастухом, потому как героем его не признали. Он участвовал в боях под Киткой и Булаиром, вернулся весь в орденах, крестах и медалях. Но однажды сыновья этого моего предка, поссорившись между собой, сказали односельчанам, что на Булаир старик доставлял овечьи и бычьи шкуры для Константинополя, а медали снимал на поле брани с погибших за родину солдат и унтер-офицеров.
Квакают лягушки, свежо, даже холодно.
На похороны дяди отец не пошел. О смерти брата он узнал аж на десятый день. «Нет у меня больше брата», — сказал он и горько заплакал. Наверно, ему было больно. Наверно, он понимал, что между ним и братом не было ладу именно потому, что они очень любили друг друга. Или потому, что каждый хотел, чтобы его любили больше. А как иначе, ведь на этом свете ненависть пробивается ключом из-под огромной горы любви! И даже если не верит в себя, человек все равно никогда не узнает всего о себе подобных. И когда я теряю веру в себя, я начинаю путаться, кто же из братьев-близнецов был мой отец. Иногда мне кажется, что я сын своего отца, иногда — дяди, и вот получается, что я — то его сын, то племянник. Главное, что одно племя…
НАПОЛЕОН ПОД ВАКАРЕЛОМ
Стоял ли Наполеон Бонапарт под Вакарелом[1]?
Если да, то почему история об этом умалчивает и почему мы хотим предать этот эпизод гласности именно сейчас?
Давайте-ка разберемся по порядку…
Захват Цизальпийской Галиции принес конвенту 650 тысяч золотых монет. Изумленный Конвент подметил, что деньги не только не пахнут, но и помогают убивать запах. Иными словами, все исторические операции рано или поздно превращаются в финансовые. Короче, Конвент начал проявлять историческую благосклонность к наполеоновским подвигам. А это развязало Наполеону руки, и он стал толковать историю, как ему заблагорассудится. Вскоре мы увидели его по эту сторону Карпат — уверенным шагом он шествовал к кульминации нашего рассказа.
Генерал де Жарден — по происхождению, кстати, болгарин, хоть и сын прирейнских крестьян, выращивавших бахчевые, — лично от Наполеона получил приказ, продвигаясь глубоко на север, обойти, обогнать и подождать на фланге основную часть войска. В частности, в приказе говорилось: «Ва а Карели, мон шер, тю ме компран?» («Отправляйся в Карелию, мой дорогой, ты меня понял?»). Похоже, Наполеон сомневался, правильно ли понял его генерал. Впрочем, как показали дальнейшие события, его опасения были вполне обоснованы. Вместо того, чтобы повернуть на Карелию, генерал де Жарден, прислушавшись к своему сердцу, взял курс на болгарское селение Вакарел. Да разве только один он так понимает приказы!
Вакарел был окружен.
Чтобы пошутить или похвастаться, а может, для того и для другого разом, генерал направил в село парламентеров. Они должны были договориться об условиях сдачи Вакарела. В противном случае селу угрожало сожжение. А условия были такие: поп, сельский голова и учитель (первые люди в тогдашнем болгарском селе) должны были омыть конечности своему соплеменнику генералу де Жардену, перед которым они обязаны были чувствовать себя в долгу, и поцеловать ему или руку, или ногу.
Сказать, что такие условия были неприемлемы для вакарельцев, значит, ничего не сказать. Они просто проигнорировали предложения генерала. В условиях осады население Вакарела проявило твердость и непоколебимость, характерную для шопов[2]. Оно продолжало пасти скот днем, а вечером загоняло коров и овец во дворы, хотя вокруг маневрировали, перегруппировывались войска, раздавалась барабанная дробь и боевые команды.
Если наступление развивается не в том направлении, главное — вовремя остановиться и переждать. Когда ждешь, рано или поздно что-то да произойдет. Может, поэтому люди издревле стремятся к долголетию.
Генерал де Жарден жарился на огне собственного гнева и постепенно начинал сознавать, что из республиканца превращается в роялиста, потому что только роялисты способны презирать население, которое будет стоять на своем, пока не сдохнет, и не вступит ни в какие переговоры, несмотря на четко сформулированные условия. Генерал говорил: «Война — это такая штука: ты готовишь удар, но вдруг оказывается, что противник тебя опередил». Осада Вакарела окончилась весьма неожиданно. В тыл французам ударили свои — шампанский пехотный полк. Как потом выяснилось, на карте (весьма далекой от совершенства) в районе Вакарела войска генерала де Жардена вообще не значились.
Сам факт того, что этот бой произошел, отрицается, впрочем, как и молниеносное прибытие под Вакарел Наполеона, этого корсиканского фаталиста, вообразившего, что конец его армии придет не извне, а изнутри, когда она начнет самоистребляться. Покрыв поле брани мраком молчания, немыслимо монолитного даже по сегодняшним меркам, император приступил к расследованию причин битвы своих против своих.
По всей вероятности, тогдашний Вакарел весьма отличался от нынешнего. Тем не менее даже в том своем виде село очень понравилось Наполеону. Ведь и тогда, и еще раньше, и сейчас — словом, всегда, солдаты засматривались на хорошеньких женщин. Это вечный военный закон.
Однажды император увидел нечто, что всегда привлекает военных, привыкших оценивать изгибы местности. Он увидел девушку — красивую, просто загляденье, кобылка была что надо, даже полторы кобылки. Она несла воду, ведра качались на коромысле. Пахло сиренью. Был конец июня. Глаза девушки насмешливо смотрели на императора, будто говорили: а сделать мне ты ничего не можешь!
Наполеон приказал остановить девушку и сказать ей, что его императорское величество был бы не прочь познакомиться с нею.
Но произошло нечто невиданное и неслыханное — девушка невозмутимо прошла мимо.
— Вот все они такие! — простонал генерал де Жарден. — Нервов не хватает. Сил моих нет выяснять отношения с этими скотами!
Величие Наполеона в том-то и состояло, что он был способен в мгновение прозреть то, на что его маршалам нужны были по меньшей мере месяцы.
— Мон женераль, — Наполеон обратился к де Жардену, — на каком языке вы общаетесь с этими людьми? Вы что, родную речь позабыли?
Генерал был готов провалиться сквозь землю со стыда. Он вынул саблю и подал ее Наполеону, что означало: лучше смерть, чем упоминание о моем прошлом.
Наполеон все понял, и разбирательство на том закончилось.
Но из-под Вакарела он не уехал. Началась вакарельская элегия императора, о чем, кстати, история тоже ни гугу. За двое бессонных суток он выучил чуть больше сотни болгарских слов, чтобы можно было растолковать девушке, что он сын бедняков, а ныне император, что у него есть братья и сестры, много братьев и сестер, все они устр