оились в жизни, позалезали на разные престолы, но вот любви императору не хватает, братья презирают его, в каждом раскрытом заговоре против него обязательно замешан кто-нибудь из его братьев или сестер, и все это ему надоело, он хочет счастья, любви, хочет любить ее, девушку Генку из Вакарела. За что он ее полюбил? Он не знает, может быть, за то, что проста, чиста, вызывает в нем жажду и способна эту жажду утолить. Он искал ее по всей земле, а нашел здесь, под Вакарелом…
Очевидно, этих слов, которых столько, сколько солдат в роте, достаточно для установления требуемого контакта. Слова Наполеона дошли до цитадели Генкиной души, открыли ворота. Вместе со словами в душу девушки пробрался и сам завоеватель. Расположился там и спросил по-военному, прямо:
— Ну, что ты теперь мне скажешь?
— Почем мне знать! — покраснела девушка. — Оно того… Надо родителей поспрошать, чего они скажут…
Этими словами она наступила Наполеону на больной мозоль. Мало того, что он сызмальства никогда ни о чем не спрашивал домашних, он не умел и ждать, совершенно не умел. И Наполеон бросился врукопашную, но Генка, превосходившая императора в силе, не растерялась — отвесила завоевателю мощную оплеуху и убежала. Такая тактика весьма озадачила корсиканца: он впервые видел, чтобы нападающий давал деру.
Старейшины села поймали девушку, стали учить ее уму-разуму, а это, я вам скажу, очень трудно, когда имеешь дело с сельской девицей и каждый, голова ли, пастух ли, царь или конюх, так и норовит прижать ее где-нибудь у плетня да залезть ей за пазуху. Чего они ей только не вешали на уши про историю, походы и Францию! Но девушка отбивалась от назойливых советчиков и не соглашалась. Историки по сей день не могут установить, где был и что делал Наполеон Бонапарт между июнем и октябрем 18. . . года. И не мудрено, ведь они читают только книги, а не души человеческие. Всего за три недели Наполеон настолько увяз в вакарельской эпопее, что ловил себя на том, что начинает думать по-шопски и забывать свою далекую родину. Кстати, какую именно родину?
А как хорошо в тех местах, где остановился Наполеон! Тихо, уютно, жужжат всякие мушки, а ты вдыхаешь аромат хлебов и мака, каких-то кисловатых трав и календулы после дождя.
— Пора мне, время уезжать, — все чаще шептал корсиканец, вставив в зубы соломинку. — Походы меня ждут, работы невпроворот… Собирайся.
— Куда?
— Со мной.
— Разве за тобой кто-то гонится, что ты убегаешь?
Наполеон принялся объяснять, что не убегает, что его, дескать, ждут история, Франция, человечество, будущее…
— Да какая же это работа?
И он начинал сначала. И как только доходил до истории, Франции, человечества и будущего, слышал:
— Хорошо, но чем ты все-таки занимаешься? Ты мне это скажи.
Старики советовали императору: что с ней базарить, решил что-то — стой на своем, не слушает — по затылку, чтобы уважала. Но Наполеону это не подходило, и в который раз он начинал объяснять Генке, дескать, дела ждут, пора отправляться, поехали со мной… Он уже перестал смеяться над ограниченностью Генки, если бы только это?! Наполеона начало бесить ее тупое и настойчивое «Хорошо, но чем ты все-таки занимаешься?» Боже, неужели в наше время еще возможно такое сочетание придурковатости и простоты в одном существе?
В ночь перед отъездом Наполеона все село пришло уговаривать Генку. Люди убеждали ее образумиться, ехать с императором, второго такого случая не будет. Надо сказать, что одно село редко бывает так единодушно, исторически право и проницательно в своих оценках. Впрочем, редко встретишь и девушку, столь непоколебимо стоящую на своем.
— Ты что, сдурела, разве такое можно упускать…
— Да зачем он мне?
— Так царь же, постыдилась бы…
— Образумься, Генка, царство его растет, богатство приумножается…
— Он царь, выходит, я что — царица?
И Генка смеялась в кулак.
— С утра до вечера по Лувру будешь хлопотать, на веранде сидеть и вышивать…
— Еще чего! С чего это я буду вышивать, коли мне не хочется!
Так ни с чем и укатил воин Наполеон. Подошел к Москве, увидел ее сожженной и, вздохнув, сказал, что вот так и душа его… После долгих дней и месяцев, проведенных в пути, ты наконец-то достигаешь цели, и оказывается, что тут нет именно того, к чему ты стремился. И Наполеон повернул назад, затем побывал на Эльбе, потом собрался с силами, похорохорился еще сто дней и отправился уж окончательно на остров Святой Елены, чтобы предаться раздумьям.
До конца своих дней Наполеон так и не смог понять одного: откуда взялась такая женщина, что ничего о нем не знает, безразлична к его богатствам и империи. Женщина эта преспокойно пасет овец, готова отдаться тебе, но в то же время ей наплевать, что ты — величайший император всех времен и народов. Словом, если Наполеон и терпел поражения, то самое сокрушительное нанесла ему девушка Генка из Вакарела.
И, размышляя, он, наверно, говорил себе, что в этом обманчивом мире нет ничего абсолютного, одним требуется одно, другим — другое… Вот его слава — разве всем от нее тепло? Да только ли слава?
Роялисты, чуткие ко всему, что связано с жизнью узурпатора, — так они величали тогда Наполеона — приглашали на коронацию Луи XVII, Луи XVIII или Луи XIX и непокорную девушку с Балканского полуострова, сиречь из Вакарела, у которой хватило стойкости не поддаться наполеоновскому соблазну. Роялистов сплачивает в основном их умение быть благодарными. В этом им нельзя отказать. Каково же было их удивление, когда в ответ на официальные приглашения пришло письмо, в котором госпожа Генка Ветува Гоцова нижайше просит извинить ее за то, что она не может присутствовать на коронации, посылает всех к ядрене-фене.
К сожалению, до сих пор не сделан адекватный перевод последних слов на французский.
ЧЕЛОВЕК — КРЕПОСТЬ
Одна из моих бабушек была очаровательной женщиной. Я умышленно не говорю, какая из двух. Однажды она пошла к роднику за водой. А дальше все случилось, почти как в рассказе болгарского писателя Петко Славейкова «Источник Белоногой». На тропинке она повстречалась с французским инженером Фердинандом Лесепсом. В отличие от Герганы, героини Славейкова, бабушка, вроде бы, подала надежду инженеру прямо с ходу. А может, и не подала. Впрочем, это их дело. Важно, что несколько месяцев назад я получил известие о том, что я являюсь обладателем каких-то акций, связанных с Суэцким каналом. Это французский инженер позаботился.
Что тут скажешь — жизнь прекрасна! С таким известием в кармане человек начинает гордиться своим прошлым, да и вся история ему видится совершенно по-иному.
В связи с упомянутым известием мне понадобился один пустяк — сертификат д’идентите или идентите де сертифике — что-то в этом роде. Словом, потребовался документ, удостоверяющий, что я — это я. И ничего более.
Опьяненный от счастья и исторически обусловленной радости, я подал заявление в контору, где служит товарищ Найденов из соседнего подъезда. Стал ждать.
Даже самое приятное ожидание все-таки надоедает, и ты начинаешь нервничать. Короче, во мне что-то закипело. Я ринулся прямо к товарищу Найденову из соседнего подъезда. Пожаловался на его учреждение. К моему удивлению, он тоже посетовал на свою контору. По его мнению, народ в ней работал никудышный. Пока не прикрикнешь, пока не стукнешь кулаком по столу, пока не дашь взбучку — ничего не делают. Мне он пообещал, что надавит на кого следует, и мой вопрос будет решен.
Прошло еще какое-то время, у меня больше не было сил ждать, я снова отправился к товарищу Найденову. Вместе с ним мы пошли к министру. Такое времечко на дворе. Надо выходить на уровень не ниже министра, если тебе, конечно, время дорого. Не вообще, а свое и читателей подобных историй.
Узнав, в чем дело, министр взорвался — пресс-папье на пол полетело. Он процедил сквозь зубы, чтобы ему немедленно доложили, как могло затеряться мое заявление и документ о наследовании акций сейчас, когда Суэцкий канал представляет собой столь важный стратегический объект. Он распорядился, чтобы мой сосед по подъезду товарищ Найденов лично занялся этим делом, держал его в курсе вплоть до окончательного решения вопроса.
Из приемной министра мы отправились в отдел делопроизводства, затем — в административный отдел, и наконец — в отдел справок, где и нашлось мое заявление.
Самые остроумные читатели, наверно, уже догадались: справка, заявление и все остальные бумаги, в том числе и готовый сертификат, покоились в столе моего соседа по подъезду товарища Найденова.
Я знаю людей, которые на моем месте дальше не пошли бы. Они взяли бы найденные документы и отправились в сторону Суэцкого канала. Но я не из таких.
— Значит, это ты! — прошипел я.
— Э-э… Видишь ли, так получилось.
— Не понял?
— Э-э… В жизни всякое случается.
— Что случается?
— Э-э… Случается… Вернее, получается, что моя вина.
— Получается. И что же, так оно и есть?
— Как тебе сказать, братец… — его усы, густые, торчащие в стороны, как ружейные дула, задергались, он покраснел, влага заблестела в невинных глазах. — Получается, я умышленно затягивал дело с твоими документами. А ведь на самом деле я тут ни при чем. Я их даже не читал. Честное слово. Уж твоя-то фамилия бросилась бы мне в глаза…
— В таком случае, почему задержал?
— Видишь ли, братец… я по принципу все задерживаю. Пожалуйста, не сердись. Да, задерживаю. В этом моя слабость. Что поделаешь, жизнь — штука сложная. Постарели мы. Не все нам понятно. Вот, например, твои бумаги. Откуда я знаю, кто такой Фердинанд Лесепс и где этот твой Суэцкий канал и с чем его едят? Всякое в этой жизни бывает. Тут я себя и спрашиваю: сколько голов полетело лишь потому, что пропускали то одно, то другое… Вот мой зять. Его сняли с должности директора мебельного магазина за какой-то гарнитур — без очереди продал… А за задержку справки пока ни одна голова не полетела. Поэтому я и задерживаю, понимаешь, принцип у меня такой. Нет, против тебя я ничего не имею, боже упаси!