По вечерам наш ЗД любил читать и не скупился на керосин. Чтение давалось ему с большим трудом, но он не сдавался, напрягая зрение при тусклом свете керосиновой коптилки или слабо мерцающей керосиновой лампы со стеклом номер пять.
Читал, естественно, одну и ту же книгу — в то время люди не были избалованы изобилием литературы, но зато читали очень вдумчиво и внимательно, не так, как сейчас. Сядет ЗД, склонится над столом, и скоро в тишине начинают раздаваться тихие убаюкивающие звуки, будто кошка мурлыкает перед очагом. Эти звуки вскоре сменяются продолжительно-протяжной гласной, затем сливаются воедино, и вот как-то радостно и светло, таинственно и неожиданно рождается целое слово. И тогда ЗД произносит:
«Люди…»
Так, буква по букве, словно осторожно поднимаясь на скалы, осмотрительно обходя обрывы и осыпи, мой великий, несравненный дед образовывал слово, потом еще одно и, наконец, целое предложение. Давалось ему это с большим трудом, поэтому так мило-дорого было каждое предложение, с которым он тяжело расставался, чтобы перейти к следующей фразе. Поняв ее смысл и прозрев мысль, наш ЗД был не менее горд и доволен собой, чем почитаемый господин Шлиман, который растолковал людям египетские иероглифы. Итак, заглянув в бездну мысли, ЗД изумленно восклицал:
— Вот это да-а!
И обводил нас умным взглядом, в котором было все, и прежде всего упрек: мол, люди писали, а мы даже не удосужились прочесть их творения, и приходится ему нас просвещать. Что мы представляли собой на фоне мировой культуры и всего человечества? Ничего не представляли.
А что представлял из себя он сам?
Роста — среднего.
Волосы — светло-каштановые, почти русые.
Глаза — голубые, взгляд — доверчивый, не внушающий доверия.
Особые приметы: шрам на переносице вследствие падания со сливового дерева в нетрезвом состоянии.
Был ли судим? Да, общественностью, преимущественно за незначительные проступки.
Осуждаемый всеми своими соседями, он соответственно вершил суд над ними.
Основные черты характера: по природе дед никогда не унывал и в душе был очень счастлив. Но для этого ему нужно было периодически менять место жительства. Поэтому он переезжал в другое село, где ему было очень хорошо. Проходило известное время, и он переезжал на новое место.
Так что по сути дед жил в трех селах.
Как уже говорилось, расправившись с одним княжеством за нанесенную обиду, наш ЗД (знаменитый дед) определился в лесные и полевые сторожа, но произошло это не так гладко и быстро, как может показаться.
До этого ЗД, как выяснилось, был сельским пастухом, что по тем временам означало крайнюю бедность и полное бесправие, не то что сейчас. Нынешний пастух — нечто сродни бармену или начальнику бензоколонки, нынешний пастух может позволить себе сыграть свадьбу на двадцать пять тысяч и швырнуть молодым по пять тысяч. Наш ЗД был пастухом тогда, когда никто не допускал и мысли, что такие, как он, могут заткнуть за пояс бармена или начальника бензоколонки. И это наводит на мысль о том, сколько раз мы находились на волосок от… великих дел, но волосок рвался, а мы изображали, что не замечаем этого.
Итак, вместо того, чтобы терпеливо делать свое дело, пасти скотину и ждать наступления светлого для пастухов будущего, наш ЗД занимался тем, что ходил бить людей.
Говоря «ходил бить людей», мы хотим сказать то, что сказали. По вечерам наш ЗД принимал заказы и за две-три чарочки ракии (виноградной водки) появлялся на поле, на мельнице — там, где требовалось, и говорил своей жертве:
— Йото, ты знаешь, что привело меня сюда.
— Кто тебя послал? — спрашивала жертва.
— Меня послал Васил Сыбчовский.
— Что ему, цыгану, нужно от меня, будь он проклят…
— Вот из-за этого-то он меня и послал. Ты обозвал его цыганом. И я должен тебя поколотить. Так что, брат, не обессудь.
— Да как же его не называть цыганом, когда он и есть цыган! Что, я не прав?
— Не знаю, друг, это ваше дело, вам и решать, а мне заплачено за работу, и я должен тебя побить. Так что не серчай.
Сказав это (а может, чуть раньше или немногим позже — какое это имеет значение), наш ЗД замахивался крепкой крестьянской рукой, не знающей ни мотыги, ни лопаты, ни им подобного инвентаря, и опускал ее на спину, меж лопаток, на плечо или грудь — куда придется — стоящей перед ним жертвы. Все зависело от заказа. Случалось, просили повалить жертву наземь и забить до смерти, но наш ЗД таких заказов не принимал, потому что был против смертной казни и имел доброе, жалостливое сердце: он бил людей не по убеждению, а как профессионал. Никто на него и не сердился, зная, что он не вкладывает в битье душу. Может быть, потому, приняв полагаемую порцию побоев, жертва, кряхтя, поднималась на ноги и предлагала ЗД выпить вместе чарочку-другую:
— А теперь я хочу, чтобы Васил Сыбчовский держал язык за зубами…
— Нельзя за зубами. На это есть суд.
— Тогда отделай его так, чтоб ни одна больница не приняла!
— Тоже нельзя. Могу треснуть его, чтоб прокатился кубарем метра три…
— Лучше метров пять!
— Хорошо, пусть будет по-твоему, — говорил ЗД и опрокидывал еще одну чарочку, а у побитого глаза искрились радостью: есть правда на этом свете, есть кому отомстить за него и заставить обидчика лететь вверх тормашками.
А в это время скотина мирно щипала травку, резвилась на приволье или дремала под полуденным солнышком, и всюду в природе царила вечная гармония. Господи! И находилось же время для всего этого!
Выиграв дело у князя Фердинанда Саксен-Кобургготского, наш ЗД стал гонять скот на выпас, прихватив ружье, и требовать, чтобы при его появлении люди вытягивались во фрунт. Не все, конечно, лишь те, кого он раньше лупил, выполняя заказы, причем жертва должна была принимать уставную стойку и держать руки по швам. С ружьем на плече наш ЗД останавливался и осыпал жертву пощечинами и затрещинами. Плохо приходилось тому, кто не выполнял его уставные требования. Заметив, что жертва не стоит по стойке «смирно» или проявляет непокорство, ЗД обращался к ней со словами:
— Ну-ка, подержи ружье!
И, освободившись от лишнего груза, он обрушивал град ударов на голову бунтаря, дерзнувшего ослушаться приказа.
Следует отметить, что и в те времена наши люди опережали свою эпоху. А эпоха была таковой, что за всякую обиду люди вызывали друг друга на дуэль, подсыпали яд в торт или же затевали кулачный бой. Наши люди говорили:
— Да разве Нако Добрин виноват? Мы должны знать, кто стоит за его спиной. Нако Добрин — несчастный горемыка.
Опередившие эпоху люди ясно понимали: за Нако Добриным стоит, почитай, все село, и поэтому каждый судил каждого, ибо каждый был бит другим и посылал нашего ЗД бить обидчика.
Утвердившись в селе в качестве официального мордобойца, ЗД стал еще небрежнее относиться к вверенной ему скотине, но не хотел отказываться от своей исконной должности. И надо вам сказать, в этом отношении он опередил свое время не менее как на половину или три четверти века, однако не смог удержать фору и извлечь из нее пользы.
Все сказанное стало бы намного понятнее читателю, знай он, что наш ЗД был не только пастухом в родном селе Новачене, но и лесным и полевым сторожем в селе Гурково.
Но самое интересное, чти в селе Литаково он был учителем французского языка.
Медленно текло время в ту пору, очень медленно. Только этим можно объяснить, что Знаменитый человек поспевал выгнать скот на выпас в одном селе, отлупить кого следует в соседнем, а к полудню появиться в третьем и спросить у детей:
— Кес ке се?
— Се ля фнетр! — хором отвечали те, кто сейчас мирно посиживает на скамеечках, грея дряблое тело на солнышке, глотает раунатин или посасывает валидол.
— А это кес ке се?
— Се ле табле нуар! — отвечали будущие старики и старушки. Разумеется, их произношение отнюдь не привело бы в восторг Дидро или Вольтера. Однако не будем забывать, когда все это происходило: в далекое и поистине беспросветное время…
Четвертый рассказ о моем деде.
Пишу, читаю, переписываю, перечитываю, расставляю знаки препинания, снова читаю и не могу поверить написанному. Неужели возможно, чтобы в ту дикую, беспросветную пору существовала такая неудовлетворенность достигнутым? Что заставляло пастуха быть еще и сторожем, заниматься обучением сельской детворы, при этом самостоятельно в известной мере изучить великий язык, на котором говорили — каждый в свое время — Дени Дидро, Франсуа Рабле и Максимильен Робеспьер (последний, впрочем, не столь блестяще, как другие, но я упоминаю его здесь по политическим причинам и как «экзампль», то есть в качестве примера)?
Отрывки, кусочки, фрагменты его жизни я предлагаю вашему просвещенному вниманию. Отрывки — по причине отсутствия связи, а отсутствует она, потому что знаменитый дед (ЗД) обычно сваливается, как снег на голову, появляется как мысль, как воспоминание, как голос, исходящий из глубин межклеточного пространства генов. И за это я не вправе на него сердиться — человек давно мертв и уже не может ответить на вопросы, осмыслить сказанное и прийти тебе на помощь. Умершие — чрезвычайно бескорыстны: не поддаются на подкуп и увещевания. Эти качества делают их намного добрее и независимее нас, живых, плавающих по океану сделок с совестью, компромиссов.
Если он долго не появляется, я говорю себе: «Ну что ж. Может быть, то, чего нет рядом, таится внутри самого тебя? Ведь хоть наши деды и покоятся в земле, они присутствуют и в каждом из нас».
И тогда все потихонечку увязывается и становится понятным.
С реалистических позиций абсолютно исключается, чтобы наша родная бабушка Гена не преминула сказануть нечто вроде: