бы на него оказывали давление своим авторитетом те, кто не раз зарекомендовал себя в расследовании летных происшествий.
Петриченков улетел, а Гусаров склонился над документами. Тяга руля высоты — улика, разумеется, существенная. Но то, что она вылетела не от удара о землю, а в результате халатности авиаспециалистов, — еще доказать надо. И этот изгиб тяги… Он-то явно от удара о землю…
Сколько прошло времени от момента, когда самолет взмыл, и до удара о землю? Секунд пятнадцать-двадцать. Летчик, увлеченный пилотированием, мог и не успеть доложить на землю о случившемся: о том, что отказало управление. Но ведь он не такой уж желторотик, чтобы не среагировать, когда самолет полез вверх, не слушаясь ручки управления: у него имелся триммер руля высоты, которым он только что пользовался, создавая определенное давление на руку; он должен был, обязан крутнуть колесико от себя…
В какое время произошла катастрофа? В 18.12. А заход солнца? В 18.20. Значит, летчик заходил на посадку, как раз когда солнце било ему в глаза, — посадочный курс на этом аэродроме 272°.
Но и это еще не доказательство. А какая погода была в тот день? Ага, вот она, метеорологическая сводка. «18.00. Малооблачно. Перистые облака 2–3 балла, ветер юго-западный, 7–8 метров в секунду, видимость 10 километров».
Так. Значит, самолет сносило вправо и летчик создавал левый крен и держал курс градусов 260–265. На посадке он смотрел чуть влево, как раз против солнца. В такую ситуацию Гусаров попадал не раз и, несмотря на свой опыт, чувствовал себя довольно неуютно и напряженно. Один раз даже такого «козла» отхватил, что командир чуть было от полетов не отстранил…
Логичная версия. А какие доказательства?.. Их надо искать.
На первый раз надо сделать вот что… Гусаров снял трубку и набрал номер кабинета командира полка. Тот был еще на месте.
— Слушаю вас, товарищ генерал-майор.
— Запланируйте, пожалуйста, на завтра мне два полета по кругу на «элке» во второй половине дня.
Подполковника, видимо, удивила такая вводная, поскольку час назад Гусаров отдал приказ ни одну «элку» в полет не планировать, пока не будет тщательно проверена на каждом самолете система управления руля высоты и не будет дано заключение по тяге потерпевшего катастрофу. Наконец командир полка догадался, для какой цели полет, и ответил: «Есть!»
ТРЕВОГИ КОНСТРУКТОРА ВЕДЕНИНА
Где же, когда и в чем он допустил ошибку?
И он стал прокручивать в памяти все сначала, с того первого дня, когда принял решение на испытание «Супер-Фортуны».
Ясноград. Летно-испытательный центр. 16 сентября 1988 г.
Солнце било прямо в окно, на письменный стол, на котором Веденин разложил схемы, графики, расчеты последней проверки катапульты на стендах и с манекеном; яркое, не по-осеннему припекающее солнце, и Веденин встал, чтобы задернуть шторы. Подошел к окну, глянул по привычке на небо и не смог отвести глаз: чистое голубое небо, без конца и края, волнующее, зовущее. Как любил он вот такими погожими утрами кружить на вертолете в зоне или ходить по маршруту, отрабатывая технику пилотирования! Мечтал быть летчиком, а стал изобретателем. Что ж, каждому свое. Хотя грех ему жаловаться на судьбу — в тридцать два года он главный инженер средств спасения летно-испытательного центра, известный конструктор; многие завидуют ему, считают счастливчиком. Если бы они знали цену этого счастья…
Над новой катапультой с программированным электронно-вычислительным устройством он трудился, как и над первой, с упоением. Хорошие отзывы на «Фортуну», спасшую не одного летчика, придавали ему уверенность, вдохновляли. И отношение к Веденину в министерствах, в КБ, среди командного и инженерного состава ВВС стало другим: его встречали с почтением, слушали с пониманием и помогали в финансировании, в выполнении заказов. Лишь Коржов, генеральный конструктор самолетов, соперник по унифицированной катапульте, здоровался по-прежнему с непременной подначкой: «Какие гениальные планы зреют в голове юного Гефеста?» Эта кличка каким-то образом дошла до центра, и там тоже так его величают с подчеркнутым уважением. Коржову Веденин отвечал в его тоне: «Гениальные планы зреют в головах генеральных, дело юных не мешать им, а помогать».
За последние три года в летно-испытательном центре мало что изменилось: Арефьев по-прежнему трудится на приемке летно-спасательных средств, они сдружились, а вот Батуров, вернувшись неделю назад из отпуска, вдруг ни с того ни с сего написал рапорт, просит перевести его на инженерную работу. Странный, взбалмошный человек. С женой не ужился, с любимой не сошелся, теперь, говорят, привез с курорта третью. Неделю с ней в городке, а разговоры только о них, вернее, только о ней. Мужчины восхищаются ее красотой, женщины негодуют: курортная шлюха, а нос дерет как королева; на всех посматривает свысока, не здоровается и будто бы знаться ни с кем не желает.
Рапорт Батурова Веденин подписал: если испытатель сам просит освободить его от дела, резона нет удерживать — испытывать технику по принуждению — все равно что женить на нелюбимой…
Пришло же ему в голову такое сравнение. А сам-то он как женился? И разве не счастлив?.. Счастье ли это?.. Несомненно. Что может быть лучше доброй, умной, понимающей тебя жены? Да, Тая — замечательная женщина, таких чутких, заботливых жен мало. Но когда она ластится, ему почему-то становится не по себе. Может, потому у них и детей нет?.. Тая все берет на себя, вот решила поехать полечиться сакскими грязями. Измайлов достал путевки в санаторий. Ей и своей жене — чтоб не скучно было. Вот тебе и врач, а детей тоже нет, и тоже не знает, в чем и в ком причина…
Пусть отдохнут, полечатся. И Веденин отдохнет. Правда, сейчас не до отдыха, пора приступать к испытанию нового варианта «Фортуны», а тут Батуров со своим рапортом… Есть, конечно, и другие испытатели, но «Фортуна» с характером, и никто ее так хорошо не знает, как Батуров и Арефьев… А Игорь Андреевич, как назло, поясницей мается — остеохондроз, профессиональное заболевание испытателей, три дня назад только из госпиталя выписался… И все же придется поговорить с ним. А вначале с Измайловым.
Веденин вернулся к столу, нажал на кнопку селектора.
— Слушаю, Юрий Григорьевич, — тотчас отозвался доктор.
— Зайди на минутку, Марат Владимирович.
Кабинет врача находился на первом этаже, Веденина — на третьем, пять минут хода, но Измайлову с его профессиональной неторопливостью и профессорской важностью — врач он действительно хороший — потребуется не менее десяти; и, чтобы не терять времени, Веденин в который раз достал расчеты своего детища. И хотя новая «Фортуна» мало чем отличалась от старой — усилен защитный щиток, укорочены, из более прочного металла телескопические трубки, другая ткань и размеры стабилизирующих парашютиков, более совершенная автоматика притяжных ремней и еще с десяток мелких деталей, — условия работы катапульты будут совсем иные: не просто на сверхзвуковой скорости, а вдвое превышающей ее — хождение за два звука, как сказал генерал Гайвороненко. А новые условия — новые и неожиданности. Веденин научен горьким опытом, какие могут возникнуть неприятности. Надо все предусмотреть, предугадать…
К прежней «Фортуне» Веденин относился если не как любящий отец к своему непослушному, но обожаемому ребенку — такого чувства он еще не познал, — то, во всяком случае, как к интересному, загадочному и дорогому сердцу созданию; к этой же «Супер-Фортуне», навязанной ему вместо «Феникса» — катапульты с программированным устройством, — он испытывал двойственное чувство: понимал, что она необходима для уже внедряемых суперсамолетов, способных «ходить за три звука», и все-таки она была для него падчерицей, иногда раздражавшей его.
Поначалу он даже хотел отказаться — пусть изобретают конструкторы суперсамолетов, но Гайвороненко пристыдил: зачем же свою работу отдавать кому-то на совершенствование? Надо уметь подавлять мелкие обиды, не заслонять ими важные цели…
Обидеться ему было на что и на кого. Три года напряженнейшей работы! И одна фраза Коржова перечеркнула все…
Обсуждение его проекта происходило в том же кабинете главного инженера ВВС и, можно сказать, с теми же людьми — новых, не знакомых Веденину конструкторов и инженеров было человек пять. И слушали Веденина с прежним интересом и вниманием. Когда он кончил, ему громко зааплодировали. Потом выступили главный инженер средств спасения, конструктор из бюро Сухого, главный инспектор безопасности полетов, главный инженер ВВС. Все говорили о «новом слове в технике средств спасения», о преимуществах новой катапульты, о перспективах ее применения.
Веденин наблюдал за присутствующими и на многих лицах видел одобрение проекта, восхищение. Лишь лица Коржова да еще двух его помощников оставались непроницаемо-холодными. Казалось, они не собираются принимать участия в обсуждении проекта, но когда главный инженер ВВС после своего выступления спросил, кто еще желает высказать мнение или задать вопрос автору, Коржов заворочался в кресле и тяжело поднялся. Откашлялся и заговорил своим насмешливо-скептическим басом:
— Здесь все выступающие сосредоточили внимание на достоинствах новой катапульты Веденина, на новизне технического решения проблемы спасения. Не скрою, меня подкупает смелость автора, его умение заглянуть в завтра. Я еще раз повторяю: в завтра. Почему — в завтра? Давайте теперь на проблему спасения посмотрим с другой стороны. Сколько в году у нас разбивается самолетов? Недавно на военном совете вы слышали эту цифру. Теперь подсчитайте, сколько это стоит. — Коржов сделал паузу. — Прикинули? — Повернулся к Веденину. — А сколько ваша катапульта вместе с программированной машиной стоит, Юрий Григорьевич? Помножьте эту цифру на количество выпускаемых за год самолетов. Вот теперь и прикиньте, в какую копеечку станет это государству. Это, так сказать, в материальном плане. А в другом, моральном? Что несет с собой думающая катапульта? Бездумность летчика. А зачем нам такие летчики? Дешевле строить управляемые самолеты или сажать в них роботы…