— С большим удовольствием, — резко сказал он, — но сначала я хочу спросить тебя: как ты намерена действовать теперь, когда все высчитала.
— А что я должна делать? У меня и другие заботы есть, например фильм. Вы с Буллом можете думать, что теперь у вас все под контролем, но у меня есть для вас новость: я вам не позволю этого. Это мой фильм! — Она ударила себя в грудь и, не давая себе передышки, продолжала: — И я еще скажу тебе кое-что. Меня сводит с ума то, что кто-то использует мой фильм как средство для ввоза наркотиков, да еще убивает людей на моей съемочной площадке. Если я выясню, кто этим занимается — а я вполне способна на это, — мне за все заплатят! Поэтому уходи и оставь меня в покое, а то я снова передумаю и могу прийти к выводу, что самым вероятным специалистом по ввозу наркотиков вполне может быть бывший агент ДЕА, работающий независимо, имеющий свой собственный самолет и хорошо знающий болота. В данный момент у меня нет более подходящей кандидатуры.
По мере того как он слушал ее, его лицо становилось тверже. Затем он проговорил:
— Ну ладно, я ухожу. Но я бы хорошо подумал, прежде чем ввязываться в дела наркобизнеса. В следующий раз дело может не ограничиться змеей.
Она отшатнулась от него, скрестив руки на груди. Джулия слышала три-четыре удаляющихся шага, и потом все стихло. Он ушел.
Она сказала ему именно то, что думала. Ей должно было стать легче, но, напротив, ее стало знобить, она почувствовала невероятную усталость и тоску. Мысль о том, что надо возвращаться, снова видеть знакомые лица, пытаться закончить. «Болотное царство» так, как она хочет, и одновременно отстаивать свои идеи в спорах с Буллом, была ей противна. Сейчас ей казалось странным, что она вообще хотела делать кино, у нее было такое ощущение, словно она навсегда потеряла к этому охоту. Слишком много сил, сердца и души отдала она этому делу. Неудивительно, что такие известные режиссеры, как Булл и Джон Хастон, превратились в пьющих, не ведающих любви мужчин с садистскими наклонностями.
Солнечные лучи пробили сумрак болот. Воцарилось спокойствие. Она слышала отдаленный рокот генераторов и автомобильных моторов, отголоски чьих-то разговоров, но болотные звуки вокруг нее были совсем рядом: тревожный крик голубой сойки, звон комара, нежный шорох пробегающей ящерицы по опавшим листьям, скользнувшей хвостом по ее туфлям. В этом спокойствии было что-то неземное, мирное, чего нельзя было сказать о том, что происходило у нее на душе.
Глубоко вздохнув, Джулия расправила плечи и повернула в сторону площадки.
Именно в этот момент ей послышался шорох в зарослях пальметто. Кто-то продирался сквозь них, двигаясь не со стороны площадки, а с противоположного направления, как бы из глубины болот, — или же подходили кругами. Было ясно, что если он и слышал лекцию Рея, как надо тихо проходить заросли пальметто, то прочно ее забыл.
Крик голубой сойки стал громче и резче. Сухой треск пальметто приближался как звук барабана загонщиков. Сердце Джулии замерло и потом тревожно забилось. Она опустила руки и оглянулась, прислушиваясь. Затем сделала шаг в сторону площадки, еще один. Треск приближался. Она бросилась бежать.
Выстрел взорвал спрессованную тишину болот, подняв в воздух голубую сойку и прогрохотав раскатами эха.
Джулия почувствовала, как что-то ужалило ее в висок, перед глазами все покраснело, и она стала проваливаться в черноту. Плавно опустившись на землю, она прижалась щекой к подушке из листьев.
Глава двадцать первая
— Джулия!
Это был голос Аллена. Он говорил тихонько, прямо ей на ухо. Она осторожно открыла глаза. В голове была тупая боль, что-то давило, вокруг все кружилось. Эта подавленность — она знала — временное состояние. Ощущение действительности может вернуться в любую минуту, стать острой болью, режущей мозг.
В комнате было темно. Первое, что она отчетливо увидела — это огромный букет желтых раз, штук шестьдесят, стоящих в вазе с папоротником и другими цветами. Рядом стояли букеты фризий, лилий и горшки с зеленью. Гранитный выступ большого окна был похож на веранду. Стены были оклеены обоями приглушенного кремового оттенка с мелкими голубыми полосками, но все равно комната была похожа на больничную палату, где высоко на стене висел телевизор на кронштейне, а кровать, на которой она лежала, имела защитные поручни» и была покрыта белыми простынями.
Аллен стоял у кровати, обеими руками держа ее руку. Он выглядел усталым, хотя, возможно, такое впечатление создавалось из-за серого свитера с высоким воротом. Напротив него в кресле сидела пожилая женщина в белом халате, белой накрахмаленной шапочке на седеющих волосах и белом свитере на плечах. Она улыбалась Джулии. Встав со стула, она подошла к ней с противоположной от Аллена стороны и стала измерять пульс.
— Что это? — прошептала Джулия с тревогой. — Что случилось?
— У тебя трещина черепа и небольшое сотрясение мозга, — спокойным голосом ответил Аллен. — Не волнуйся, ты скоро поправишься.
— Но что случилось?
— Ты не помнишь?
Джулия покачала головой и сразу же побледнела от боли, пронзившей мозг.
— Сейчас, сейчас, — сказала сиделка, — лежите спокойно, моя дорогая. Не расстраивайтесь, люди часто забывают то, что с ними было до такого происшествия.
— Какого происшествия?
— В тебя стреляли, — сказал Аллен. — Очевидно, ты бежала, поэтому не была удобной мишенью. Пуля неглубоко задела кожу черепа, повредив кровеносные сосуды. Похоже на то, что у тебя разнесло половину лба, но ничего, пройдет. Во всяком случае, у тебя рана на виске, шесть или восемь швов и перевязка как у Бориса Карлова в фильме «Мама».
— Неужели? — сказала она, освобождая руку, чтобы дотронуться до головы.
Он взял ее пальцы.
— Нет, нет, я только пытаюсь развеселить тебя, но все-таки это серьезно. Жалко, ты упустила комическую роль. Надо было видеть, как Булл подскочил, когда Табэри вышел из леса, неся тебя на руках. У тебя из головы шла кровь, и он был весь в крови. Видимо, он слышал выстрел и просто знал, где тебя искать. Я только вернулся после завтрака, когда начался этот фарс. Я думал, Табэри и Булл подерутся из-за того, кому везти тебя в больницу. Потом оба стали кричать на полицей-ских, пытаясь послать одну группу на поиски стрелявшего, а других отправить скорее сопровождать тебя в больницу. Бедный шериф и его люди были в таком замешательстве! Это была прекрасная сцена для кино, жаль, что ты не могла это видеть.
— Я рада, что ты видел, — сказала она с намеком.
— Я не хочу показаться черствым, но мне оставалось только наблюдать. Ни Табэри, ни Булл не подпускали меня к тебе, а тем более не позволяли ухаживать за тобой. Я был не очень-то этим доволен. Я бы хотел быть единственным спасителем.
Она улыбнулась:
— По крайней мере, сейчас ты здесь.
— Меня едва пропустили, Булл и Табэри бодрствовали всю ночь и часть утра. Мне кажется, врачи, в конце концов, отправили Булла домой, потому что он довел всех сиделок. Табэри ушел после того, как узнал, что твоя трещина не опасна, ты скоро придешь в сознание а сможешь в любую минуту проснуться.
Она оглядела комнату и цветы, посмотрела на сиделку, которая оставила ее руку в покое и теперь встряхивала термометр.
— Если трещина так незначительна, то зачем все это?
Он усмехнулся:
— Я не знал, насколько это серьезно, и должен был что-то предпринять. Во всяком случае, тебе надо сейчас побыть здесь.
— Как долго это продлится? — спросила она.
— Не волнуйся, несколько дней дела будут идти без тебя.
— Я должна закончить фильм, Аллен.
— Булл возьмет это на себя, разве ты не помнишь? Все во всем, этот маленький эпизод будет иметь свою цель. Это благовидный предлог ввести его в дело прямо сейчас.
Она пристально посмотрела на него.
— Я рада, что ты нашел какое-то преимущество, но я все же хочу поскорее выбраться отсюда.
— Хорошо, — сказал он, поднимая руки. — Они поддержат тебя и понаблюдают за тобой всего часов восемь. Ты сможешь выйти завтра, если только не возникнет каких-либо неожиданных осложнений.
— Хорошо, — произнесла она, закрывая глаза. — Хорошо.
— Я не знаю, насколько это хорошо: полицейский хочет с тобой поговорить.
Она нахмурилась. Едва раскрыв рот, она спросила:
— О чем?
— Конечно, о том, кто стрелял в тебя. Как это произошло и почему.
Она опять открыла глаза, на лице было написано удивление.
— Я не помню.
— Что ты имеешь в виду, как не помнишь?
— Я имею в виду, что ничего не помню, — ответила она с растущим беспокойством. — Провал.
— Успокойся, пожалуйста. Скажи мне, что ты помнишь?
— Ничего. Совершенно ничего.
— Как же это может быть? — проговорил он с настойчивостью в голосе. — Ты знаешь, кто ты, кто я?
Ее ресницы задрожали, выражение лица смягчилось. Голос стал спокойнее, она ответила:
— Да, я знаю. И я помню, как разговаривала вместе с Буллом и Геем, с инспектором, потом вышла из конторы. У меня осталось в памяти, как я иду к болоту короткой дорогой. Деревья, листья, птицы. А потом — провал.
— Ты не видела, кто стрелял?
Она тихонько покачала головой.
— Не беспокойтесь, — мягко сказала сиделка. — Такое обычно бывает после ушибов головы. Небольшая временная потеря памяти. Не напрягайтесь.
— Временная, — повторила Джулия дрожащим голосом.
— Я надеюсь. Мы скажем доктору, и он поговорит с вами об этом. Но я надеюсь, все пройдет само собой, может быть, сегодня, завтра или через несколько дней.
— Вы думаете, это пройдет? — спросила Джулия.
Сиделка погладила ее руки:
— С Божьей помощью. И не стоит попусту говорить об этом. Какое это имеет значение?
Это было правильно, какое это могло иметь, значение?
Но это имело значение.
Джулия не была уверена, говорила ли она эти слова вслух или они просто звучали у нее в голове. Она предоставила все судьбе, думая о букете из желтых роз, которые медленно превращались в плавающие, танцующие водяные лилии. Вскоре она почувствовала, как Аллен опустил ее руку.