– Понимаю. – Он видел расчеты.
Друзья королевы перестали делать пожертвования.
– Уже скоро сюда сможет ворваться Дэйн и все забрать, Джозайя. Я не смогу ему помешать. Мне нужно что-то предпринять или распрощаться со всем навсегда.
– Ты могла бы помириться с двоюродным братом.
– Нет.
Для Дэйна Грейфеллса примирение означало бы захват им власти.
У Гейлса безвольно обвисли плечи. Она была права.
– Джозайя, я не позволю, чтобы Фальк стал марионеткой моего двоюродного брата.
– Да, ваше величество.
– Сюда должен прийти любой, кто готов встать на мою защиту. Да, я не смогу заплатить им прямо сейчас, но их будут хорошо кормить. – (В отличие от солдат с ее родины, у итаскийцев не было семей, которые приходилось бы содержать.) – И мне нужен Бабельтоск.
– Как пожелаешь.
Гейлс не сомневался, что чародей обязательно явится. На том настоял бы Грейфеллс.
Неумолимо приближалась минута, когда Гейлсу пришлось бы сделать выбор. Откладывать больше было нельзя. Каждая сторона, которой он хранил верность, ожидала, что он предаст другую. Ни те ни другие по-настоящему ему не доверяли, и он не видел никакой возможности избежать вражды. Да и дружеские отношения не могли длиться долго.
Следовало бы бросить и тех и других на произвол судьбы – пусть змеи пожрут друг друга. Но поступить так он не мог. Его предательство, как бы ему ни хотелось, не определило бы будущее. К концу года в замке Криф не правил бы никто – ни Ингер, ни Дэйн.
Гейлс считал, что северные соседи Кавелина, как бы те ни пострадали во время Великих Восточных войн, не смогут устоять перед искушением. Об ужасах войны начали забывать, так же как женщина забывает о страданиях при родах.
Джозайя Гейлс упоминал об опасности как Ингер, так и герцогу, но никто не хотел его слушать.
– Если мне предстоит отправиться в путь, ваше величество, мне еще необходимо кое-что сделать. – Его уже тошнило от путешествий, и он жалел, что не знает другой жизни. – Вернусь вечером.
– Мне нужно, чтобы завтра ты уже ехал в Дамхорст.
– Как прикажешь, – вздохнул Гейлс.
Гейлс был экономным человеком, и ему хорошо платили в те времена, когда солдаты получали регулярное жалованье. Он решил потратить часть сбережений на то, чтобы напиться.
Военачальники Анстокина и Волстокина оказались не столь подвержены искушению, как опасался полковник Гейлс. Да, Кавелин лежал перед ними, словно нагая девственница, привязанная к серебряному матрасу. Но над этой соблазнительной приманкой таился во тьме жуткий страж, чудовищный младенец внутри прозрачного розоватого магического заменителя плаценты, ужас, прославившийся своими злодеяниями во время Великих Восточных войн.
Нерожденный появлялся каждый раз, когда фантазии королей воплощались в сборе войск. И большего пока не требовалось – появление Нерожденного не только обещало нечто ужасное, но и намекало, что ужас этот вполне реален.
Именно это обеспечивало мир среди воинственных Малых королевств. А там, где нет войны, начинается процветание.
Джозайя Гейлс был не слишком привычен к горячительным напиткам, потребление которых в больших количествах не поощрялось среди высшего офицерства. Вино за ужином, немного пива за завтраком, изредка вечерняя рюмочка бренди с друзьями – такова была его норма. Даже дети иногда за день выпивали больше. В последний раз он напился до беспамятства в день похорон двоюродного деда Дэйна, к убийству которого были каким-то образом причастны люди, имевшие отношение к Кавелину.
Гейлс точно не знал, как он в конце концов оказался в «Кривом Вывихе», – возможно, потому, что здесь часто бывали во внеслужебное время солдаты гарнизона. Даже если бы его узнали, никто бы не возмутился.
Выбрав угол потемнее, он отмахнулся от тех, кто пытался составить ему компанию. Не ввязываясь в разговоры, он не выдал бы свой акцент. Но как-то само собой получилось, что он вошел в ту роль, которую когда-то играл под прикрытием.
Он стал склонным к чудачествам сержантом Гейлсом. Изменилась сама его поза и наклон головы, он оживленно жестикулировал, несмотря на угрюмую необщительность, а когда все же приходилось говорить, речь его звучала крайне простонародно.
Людей в таверне было немного. Хозяин тосковал по тем временам, когда королем был Браги и повсюду полно было солдат.
В «Кривом Вывихе» чувствовался дух ностальгии. И недовольства тоже.
У Ингер имелся шанс, но она растратила его впустую.
Вина в том, однако, не лежала целиком на ней – другая итаскийская банда пользовалась куда худшей репутацией. Некоторые даже считали, что королева неплохо справилась бы со своей задачей, если бы не ее двоюродный брат.
Кристен совершила блестящий стратегический маневр, уйдя в тень. Ее никто ни в чем не винил, и ей лишь сочувствовали. Смерть Криденса Абаки, в свое время ужасавшего Ингер, теперь воспринималась как некое проклятие, на фоне которого те, кто оставался на виду, выглядели не лучшим образом.
Марена-димура больше не бунтовали – они стали невидимыми. Никто теперь не мог обвинить их во всех неприятностях королевства.
Гейлс постепенно накачивался спиртным. Ему нравилось, что он столь многое может узнать. Возможно, уже было слишком поздно, чтобы от полученных сведений вышла хоть какая-то польза, но теперь его рука лежала на пульсе королевства.
Он пожалел, что раньше не совершал подобные вылазки. Знай Ингер больше, возможно, она была бы повеселее.
Никому не приходило в голову поинтересоваться, что думает простой народ – в Итаскии его мнение мало кого волновало. Но здесь – Кавелин. Здешние монархи прислушивались к народу в течение многих десятилетий. Возможно, могла бы и Ингер, тоже успевшая заразиться кавелинской лихорадкой.
Даже сам Гейлс в легкой форме страдал той же болезнью. Дав знак принести очередную порцию, он погрузился в размышления.
Потом он забеспокоился из-за времени. Ему следовало бы уже вернуться. Ингер наверняка устроит скандал, увидев его пьяным.
Но уйти он теперь не мог.
Приходили и уходили знакомые ему люди, но никто не обращал на него внимания, поскольку он специально рассчитывал свои походы до ветру так, чтобы его не заметили. Стратегия работала, пока не ввалился отряд лучников. Похоже, «Вывих» был далеко не первой их остановкой за этот вечер. Гейлс удивился, как им хватает денег на выпивку, учитывая, что им давно должны.
Лучники расположились именно там, где пришлось бы пройти Гейлсу по пути в нужник. И уходить они не собирались.
В конце концов боль в мочевом пузыре сподвигла Гейлса на решение. Он предпочел помочиться на пол, прямо там, где сидел, чего никогда бы не сделал, будучи трезвым.
В итоге он весь оказался мокрым, а остатки мочи протекли сквозь щели в полу. Запах ничем не выделялся на фоне прочих ароматов «Вывиха».
Внезапно над ним возникла лохматая фигура во главе троицы основательно набравшихся господ.
– Мать моя женщина! – пьяно взревел тот. – Кого я вижу! Сержант Гейлс, старый козел! Как дела, а, мать твою? Эй, да ты совсем хреново выглядишь. Что, жрать нечего? Тоже выгнали, а? Ну-ка, расскажи-ка этим придуркам про былые времена. Ну, знаешь – про войны Эль-Мюрида, когда ты плыл на том корабле в Хеллин-Даймиель или куда там еще, мать твою. Со всеми теми бабами. Вам стоит это послушать, парни. Смешнее я в жисть не слыхал.
Гейлса била дрожь. Мужчину, густо дышавшего ему в лицо перегаром, он не узнавал, а история, которую тот хотел услышать, была откровенной чушью. Ее сержант Гейлс из личной охраны королевы в свое время раз за разом повторял наизусть.
– Ну, давай же! Девять баб за день!
Вся таверна притихла, – по крайней мере, так показалось Гейлсу. Впечатление было такое, будто все хотят услышать великую сагу, включая лучников, которые пытались вспомнить, где они уже слышали все это раньше.
Гейлс огляделся, понимая, что если хоть кто-то близко знал полковника Гейлса, то ему пришел конец, окончательный и бесповоротный.
– Это было в Либианнине. Угу. Девять баб. Я не вру. Угу. Я тогда был молодой, и мы провели две недели в пути. Когда высадились на берег, у нас члены до подбородка стояли. Я поимел девять баб. За один день. Сами понимаете. За сутки. Две недели в пути. Я ни одной бабы не видел. Угу. Вы не поверите. Никто не поверит. Но это правда. Девять баб за один день.
Гейлс не стал повторять жесты и ужимки, которыми сопровождались рассказы прежнего сержанта Гейлса. Для этого просто не было места, к тому же он не хотел, чтобы кто-то увидел его обмоченные штаны.
– С тобой все хорошо? – спросил его неведомый знакомый. – Что-то ты стал совсем слаб. Раньше ты рассказывал все в деталях, дружище.
Гейлс поднял кружку.
– Слишком уж много этих деталей. Угу. – Он посмотрел на остальных. – Это правда. Спросите его. Две недели в море. Я был готов. Сколько баб можно поиметь за день? Я не хвастался. Я трудился. Угу. Никогда не забуду седьмую. Она стонала и царапалась – и кричала: «О! О! Гейлс! Гейлс! Не могу больше, Гейлс! О! Нет! Не останавливайся! Не останавливайся!» Угу. Это правда. Каждое проклятое слово. Девять баб за день. Я тогда был молодой. – Сделав вид, будто с трудом пытается удержать в себе содержимое кружки, он добавил: – Только теперь я не настолько молод. И пожалуй, пойду отсюда, пока меня кто-нибудь не обворовал. Но еще одна кружечка не повредит. – Он достал кошелек, оказавшийся пустым. – Вот дьявол. Кто-то уже постарался. – Он повернулся к тому, кто его узнал. – Не видел, никто не крутился тут рядом? Кто-то стянул у меня деньги.
– Мы только что пришли, сержант.
– Уверен, что уже их не потратил? – спросил приятель лохматого. – Не бесплатно же ты получил последнюю кружку?
Гейлс нахмурился, с трудом напрягая память, и решил, что пора обратить на пользу свои мокрые штаны. Снова изобразив приступ тошноты, он встал.
– Мне пора.
Мокрые штаны были видны всем, даже самым пьяным. Пошатываясь, он поздравил себя с тем, как сумел обезоружить даже тех, кто наверняка его узнал.