– Позови его обратно.
Хабибулла вышел и вскоре вернулся.
Ясмид жестко взглянула в глаза аль-Суки. Тот сразу же потупился, непривычный к подобному взгляду женщины.
– У тебя сто дней, чтобы продемонстрировать мне реальные успехи, – сказала она. – Если Фогедатвицу – мошенник, его труп присоединится к ста тысячам, уже удобряющим почву Себиль-эль-Селиба. Разговор окончен. Хабибулла, распорядись насчет жилья и еды для этих людей.
Она специально поручила эту задачу Хабибулле, чтобы указать обоим на их место. И отчего-то почувствовала себя при этом крайне малозначительной.
Аль-Хабор, словно отстойник, притягивал к себе все неприкаянные души пустыни. Отчаянию поддались даже мухи и паразиты. Потрепанные ветераны длившихся десятилетиями войн бродили по аль-Хабору, трясясь, бормоча или глядя куда-то в ведомую только им одним даль. Особой разговорчивостью они не отличались. Все они существовали за счет благотворительности шейха Ханбы аль-Меди аль-Хабора, местного племенного вождя. Ханба сам носил на себе отметины войн, стоивших ему руки, глаза и трех сыновей. Казалось, невозможно обеспечивать всех, в чем тоже были повинны войны, и тем не менее это как-то ему удавалось.
В свое время аль-Хабор стоял на перекрестке главных дорог и до сих пор сохранял некоторое, пусть и небольшое, значение. Торговля оставалась ограниченной, поскольку война могла вернуться в любую минуту, а надежный, отличавшийся приятным климатом оазис имел стратегическую ценность.
Половина глинобитных зданий была заброшена, а те, что сохранились лучше всего, самовольно захватили их нынешние обитатели.
Появления Гаруна никто не заметил, и мало кто обратил бы на него внимание, даже если бы он заявил о себе. Аль-Хабор был тупиком, из которого не вели никакие дороги в будущее. Аль-Хабор навсегда оставался в душах тех, кого он собирал, хотя Гаруну он казался достаточно унылым даже в яркий весенний полдень.
Никого не волновал еще один бездомный, свалившийся в общий котел. Гаруну мало что удалось узнать – где нет интереса, там нет и информации. Лишь путники могли бы поделиться настоящими новостями, но мало кто стал бы тратить время на опустившегося бродягу, единственным желанием которого наверняка было что-нибудь украсть.
Коварные щупальца отчаяния проникли и в душу самого Гаруна. Следовало двигаться дальше, пока он не опустился окончательно и не стал добычей других. Особенно страшен был рослый тупица по прозвищу Бык, который всегда ходил в компании робкого убийцы, известного как Жук.
Ночь была необычно холодной, и Гарун объединился еще с двоими, чтобы набрать топлива для небольшого костра. Они уселись вокруг огня, не глядя друг другу в глаза.
Появились Жук и Бык.
– Бык хочет жрать, – проревел Бык.
Никто не ответил. Что-то съедобное имелось только у Гаруна, но делиться он ни с кем не собирался.
Бык пинками разбросал костер.
– Я сказал…
Гарун вонзил нож сзади в правую голень Быка и резанул вниз, потом вбок. Бык даже не сразу ощутил боль и попытался повернуться, но нога его не слушалась. Гарун уклонился, чтобы тот не свалился на него.
Взревев, Бык попытался подняться. Нож Гаруна вонзился в его правый глаз.
– Только шевельнись, и я выколю другой. Твои старые дружки смогут отлично поразвлечься со слепым Быком.
Бык попытался сделать некую глупость, но Гарун его разоружил и присел рядом, глядя на кровь, стекающую с частично отрезанных пальцев.
– Хочешь провести остаток своих дней, полностью завися от доброй воли Жука? – (Бык издевался над своим приятелем лишь с чуть меньшей страстью, чем над остальными.) – Нет? А ты не так глуп, как я думал. Так что оставлю тебе один глаз. Но только попробуй меня обидеть – и второго тебе не видать.
Бык посмотрел в глаза Гаруна и не увидел в них жалости, зато узрел мрачное будущее для тех, кто разозлит этого человека. Медленно поднявшись, он захромал прочь, поддерживаемый Жуком.
– Я тебя помню, – сказал сосед-бродяга и, опустив голову, заснул.
Второй молча кивнул и, вздрогнув, подбросил верблюжьего навоза во вновь разожженный костер, после чего улегся на левый бок.
На следующее утро Гарун заметил перемены. Известие о случившемся успело разойтись, и все теперь его сторонились. Неужели сосед у костра в самом деле его узнал? Если так, определенно пора было уходить. Большинство здешних живых мертвецов были последователями Эль-Мюрида.
Осмелится ли он забрать своих животных и снаряжение? Захочет ли хозяин конюшни вообще иметь с ним дело после того, как его стало не отличить от тех, кого он пытался из себя изображать?
Однако ничего не произошло, если не считать распространявшихся шепотом слухов. Гарун сам трижды услышал новость. Но никто не упомянул его имени – человек у костра то ли передумал, то ли не поверил. И то и другое Гаруна вполне устраивало.
Гарун неожиданно проснулся, почувствовав, что кто-то подошел к нему слишком близко. Никакого злого умысла он, однако, не ощутил и продолжал притворяться спящим, ожидая дальнейшего развития событий. Он сидел в тени, прислонившись к глинобитной стене, и сквозь приоткрытые веки наблюдал в лунном свете за происходящим. Легкий ветерок гнал по земле похожий на скелет высохший куст.
Кто-то устроился справа от Гаруна. От этого человека исходил знакомый запах, – похоже, это был один из его молчаливых товарищей.
Гарун ждал. Прошло немало времени, прежде чем послышался заикающийся шепот:
– Прибыл гонец из Аль-Ремиша. Он велел слуге шейха собрать еды для двадцати лошадей на четыре дня.
Кто-то собирался приехать из столицы, и вряд ли причиной тому был Гарун. Немногочисленные неумелые шагуны Мегелина не стали бы тратить время на слежку за малозначительными поселениями, полными отбросов общества. Вероятно, это лишь означало, что здесь должна была проехать группа роялистов, намеревавшаяся доставить кому-то неприятности где-то дальше.
Гарун не ответил. Собеседник ничем не намекал, что ему требуется хоть какой-то ответ.
На следующее утро пришли люди шейха в поисках работников. Гарун вызвался добровольцем. Некоторые отправились искать корм для лошадей, а Гаруну и еще нескольким поручили чистить конюшни и загон шейха. Он не видел в том никакого смысла и не узнал ничего полезного.
Его товарищам, похоже, было все равно, таскать конский навоз или заниматься чем-либо еще. Чем медленнее они работали, тем дольше эта работа у них имелась.
Гарун не раз норовил уйти прочь, изображая глубокую задумчивость на лице, но люди шейха находили его и приводили обратно в загон. Он так ничего и не узнал о том, что скрывается за глинобитной стеной, окружавшей резиденцию шейха, которая напоминала сложенную из глиняного кирпича небольшую крепость.
Орудуя вилами, Гарун размышлял, откуда взялось желание как следует изучить это место. Потому что кто-то намекнул, будто скоро должно случиться нечто важное? Или у него самого возникло некое подсознательное предчувствие?
Подобное с ним бывало нечасто. Он научился обращать внимание на подобные предчувствия, но и доверять им в полной мере тоже не следовало. В свое время такое же предчувствие заставило его убить невинных принца и принцессу.
Сюда ехал кто-то со свитой. Кто именно – оставалось тайной, но этот некто наверняка был твердо убежден в собственной значимости.
После захода солнца работники получили еду и разбрелись по аль-Хабору. Как и остальные, бин Юсиф наелся до боли в животе и унес с собой то, что сумел спрятать на себе.
Он заснул у той же стены перед очередным крошечным костром, тепло которого делили с ним те же люди. Оба работали вместе с ним, и сегодня они были богаты – в том смысле, в каком это понимали обитатели аль-Хабора.
Гарун задремал, размышляя, не ввергают ли сейчас все трое в слишком большое искушение Быков аль-Хабора.
71017 г. от О.И.И.Восточная империя
Лорд Сыма Шикай, командующий Западной армией, второй человек в Империи Ужаса, устроил себе небольшой отпуск.
Воспользовавшись порталом, о котором знал только он сам, Шикай шагнул на остров, лежавший невероятно далеко на востоке. Когда-то, возможно, он назывался Эхелеб, но Шикай не был точно в том уверен. Эхелеб был загадочным местом и вполне мог находиться где-то еще.
Хотя Шикай к этому вовсе не стремился, он добился своего положения благодаря дотошному вниманию к любым деталям, чувству долга, собственным талантам и безупречной репутации полностью аполитичного человека. А также потому, что в свое время воспользовался благосклонностью политиков, которые ставили его в пример.
Шикай считал, что благодаря чертам своей личности он идеально подходит для того, чтобы объединить Шинсан после недавних самоубийственных внутренних конфликтов. Ключевой фигурой империи теперь была дочь Принца-Демона, но Сыма Шикай, сын свинопаса, являлся символом, девизом и гарантом новой эпохи. И сейчас, чтобы подтвердить эту свою роль, ему хотелось вернуть человека, которого он когда-то изгнал, в сообщество тервола. Го Вэнчинь мог стать невероятно ценной фигурой, если обуздает свои амбиции.
Сыма Шикай был в долгу перед Го. Вэнчинь выдернул его из забвения, в котором он пребывал как командир учебного легиона, и бросил в бой против ожившего божества востока. После этого триумфа он продолжил путь к славе, уже на западе.
Го нигде не было видно. Крепость, построенная вокруг старых лабораторий, пустовала. Несмотря на утро, лучи солнца едва касались Шикая. Факелов не было. Повсюду лежал толстый слой пыли, взмывавшей в воздух при каждом шаге. Он снял маску кабана и чихнул.
Он никого не звал – даже аполитичный тервола не осмелился бы выкрикивать имя обреченного, которого он спас. Кто знает, чьи уши услышат, как он обвиняет сам себя?
Неужели Го сбежал?
Вряд ли, хотя этот человек был настоящим гением. И прецедент уже имелся – Избавитель сбежал отсюда, добравшись вплавь до материка, а затем отправился пешком на запад, взяв себе в союзники древние, ужасающие силы. Теперь этот путь был закрыт – никто больше не смог бы снова преодолеть его живым. Единственным выходом оставались порталы.