– Ты пунктуальна, госпожа, – сказал аль-Суки. – Увы, мы не смогли с тобой сравниться. Мы опаздываем весь день, и с каждым часом все больше.
– О чем ты, Эльвас?
Тот не стал ничего скрывать.
– Пока мы ждем, я надеялся показать тебе, какие успехи делает твой отец.
– Зачем? – Ей вовсе не хотелось здесь находиться, и все, что вызывало задержку, ее раздражало.
– Затем, что тебе следует это знать. Затем, что твоя развалина-отец – еще и Ученик, сияющая звезда для миллионов. Тебе следует видеть, каких трудов нам стоило воскресить провидца из человеческого праха.
– Все это очень интересно, Эльвас, – заметил Хабибулла. – А теперь давай к делу.
Просияв, Эльвас дал им знак следовать за ним.
Они вышли на открытую площадку размером пятьдесят на сто футов, над которой на высоте в двадцать футов нависал поддерживаемый шестами полог. Обстановка была крайне скромной. Пол покрывали опилки и щепки, смешанные с просеянным песком и глиняной крошкой. В лившемся сквозь полог кремовом свете они увидели нескольких мужчин, занимавшихся ритмической гимнастикой, вокруг которых расхаживали свами Фогедатвицу и его подобострастный переводчик. Иногда свами ударял кого-то хлыстом. Всю их одежду составляли набедренные повязки, и ничье тело не стоило того, чтобы выставлять его напоказ.
Ясмид не узнала отца.
Когда Хабибулла привез ее домой – казалось, целую эпоху тому назад, – Мика аль-Рами напоминал толстого слизня, наполовину ослепшего и едва сознающего, что он вообще жив. Опекуны поддерживали его в этом состоянии, чтобы он не вмешивался в то, что они творили от его имени.
Большинство этих паразитов теперь пребывали в обители зла. От них помогли избавиться Непобедимые и хариши.
– Госпожа? С тобой все в порядке? – спросил Эльвас, в голосе которого звучала искренняя забота.
– Все хорошо. Я вспоминала о своем возвращении из изгнания, когда впервые увидела, что стало с моим отцом. В это трудно было поверить.
– Я слышал.
Ясмид уныло взглянула на него. Он не проявлял к ней дружеских чувств, возможно, из-за ее глубокого к нему отвращения, и никогда бы не снискал расположения среди людей, считавших ее отца правой рукой Господа, сколь бы низко тот ни пал.
– Теперь он свободен от дурмана, – сказал Эльвас. – Тяжелые нагрузки – одно из самых острых орудий свами Фогедатвицу.
– Разве это лишь не усугубляет его страдания?
– Это лишь эмоции, выраженные через страдания, а не настоящие страдания. Он ощущает потерю твоей матери физически, а не эмоционально.
Ясмид кивнула. Подобные умозаключения казались ей странными, но выглядели вполне правдоподобно.
– Свами также учит умению справляться как с потребностью в дурмане, так и со страданиями, которые оправдывают эту потребность.
Ясмид глубоко вздохнула и выдохнула. Ее отец постоянно страдал от хронической боли. В начале своего служения он получил серьезные раны, и некоторые так и не зажили до конца. Боль, а позднее и опиум, с помощью которого он с ней справлялся, затуманили разум, что привело к бесчисленным и бессмысленным смертям.
– Я все же надеюсь, что он победит свое пристрастие, Эльвас, и постоянно об этом молюсь. Но он уже однажды его побеждал, однако вновь предался пороку, разочаровавшись в жизни.
– На этот раз все будет иначе. Надеюсь, ты позволишь свами, чтобы тот постоянно следил за здоровьем твоего отца?
Хабибулла презрительно фыркнул, но промолчал. Ясмид прекрасно его понимала – ей казалась чудовищной сама мысль, что здоровье и душевное благополучие Ученика окажется в руках мистика-язычника. Власть над Учеником была самым желанным сокровищем для любого злодея.
Эльвас бин Фарут аль-Суки, несмотря на молодость, был весьма хитер. К тому же он рос в обстоятельствах, когда умение читать мысли являлось весьма полезным и необходимым для выживания.
– Госпожа, меня нисколько не интересует власть над твоим отцом. Я участвую в этом лишь потому, что другие мои обязанности не отнимают много времени. Мы не воюем, и войны нам не угрожают. Мало какому юноше хочется готовиться к очередной войне.
Эльвас хотел сказать что-то еще, но такой возможности ему не дали. Свами Фогедатвицу закончил занятия и отправил пациентов выполнять некое новое задание. Облачившись в оранжевую мантию, скрывавшую жировые складки, он проворно подошел к зрителям, расплывшись в широкой улыбке.
Похоже, он был весьма доволен собой, и Ясмид это вполне устраивало.
– Ты меня впечатлил. Не помню, когда я в последний раз видела отца столь активным.
Улыбка Фогедатвицу превратилась в снисходительную.
– Спасибо, госпожа, – ответил он, слегка наклонив голову и демонстрируя прекрасные успехи в овладении языком.
– Ужин пока не готов, – сказал Эльвас. – Свами, не мог бы ты показать госпоже, как помогаешь нашему повелителю справляться с болью?
Фогедатвицу повернулся к переводчику. Тот что-то быстро затараторил на странном ритмичном языке. Ясмид решила, что свами тянет время, чтобы подумать.
Фогедатвицу что-то сказал, и переводчик ответил:
– Хорошо. Прошу следовать за мной.
Быстро преодолев небольшое расстояние по некоему подобию коридора, свами вошел в пустое, размером шесть на десять футов, помещение со стенами из ткани.
– Требуются следующие условия, – сказал переводчик. – Вы должны молчать и ничем себя не выдавать. Понятно?
Ясмид кивнула, зная, что до этого ее отец занимался физическими упражнениями.
Фогедатвицу отдернул тканевую занавеску, за которой оказались трое мужчин в набедренных повязках, лежавших ничком на обитых мягким материалом столах. Все трое выглядели старыми и исхудавшими, морщинистую кожу покрывали шрамы. Мужчины той же расы, что и Фогедатвицу, массировали и растягивали старческие тела, тихо задавая вопросы и ставя с помощью кисточки на их коже чернильные точки.
Снова дав знак молчать, свами присоединился к остальным. Ясмид собралась спросить, что делают чужеземцы в шатре ее отца, но Хабибулла схватил ее за руку. Эльвас шагнул к ней, и лицо его исказилось от ярости, словно в немом вопросе: «Ты вообще соображаешь, что творишь?»
Кричать и злиться она могла позже. Но сейчас ей ничего не оставалось, кроме как стоять и молчать. Она попыталась выдернуть руку, но Хабибулла крепко ее держал.
Она снова раскрыла рот, но Эльвас вновь возник перед ней, на этот раз настолько близко, что они едва не столкнулись носами. Развернув Ясмид, он подтолкнул ее к выходу. Хабибулла не вмешивался.
– Что с тобой, госпожа? – негромко, но рассерженно спросил аль-Суки, когда они оказались в коридоре. – Ты поклялась, что…
– Это было до того, как я увидела…
– Ты должна была понимать, что увидишь нечто необычное. Иначе зачем ему прилагать столько усилий, чтобы сохранить тайну?
– Он втыкал в отца иголки, Эльвас! Как, по-твоему, я должна была себя вести?
– Молчать и смотреть. Как ты обещала.
– Но он втыкал иголки в…
– Она была права, когда предпочла держаться от этого подальше, – сказал аль-Суки Хабибулле. – Нам не следовало рисковать. Она не готова.
– Возможно, – кивнул Хабибулла, уставившись в земляной пол.
– Значит ли это, что вы участвуете в некоем… – начала Ясмид.
Эльвас с трудом пытался сдержать злость.
– Госпожа, свами использует восточные методы, чтобы избавить твоего отца от пристрастия к опиуму. Только не говори, будто разбираешься в этом лучше, чем, скажем, в строительстве – что-то я не замечал, чтобы ты вмешивалась в работу плотников или каменщиков. Хотя наверняка тебя интересовало, почему что-то делается так, а не иначе.
Каждое слово будто давалось ему через силу, источая правду. И она его за это ненавидела.
А потом она вздрогнула, будто на нее снизошло внезапное озарение, помогшее постичь разум человека, чье особенное безумие привело ко многим поколениям войн и отчаяния.
– Эльвас, проводи нас туда, где мы будем ужинать с отцом. Мы подождем там. А ты попотчуешь меня рассказами о том, как в стариков втыкают иголки.
Ужин с Учеником не особо порадовал. Отец Ясмид был мрачен и малоподвижен, словно страдающий аутизмом ребенок. Он не встречался ни с кем взглядом и все время молчал, слегка просветлев при упоминании жены и дочери, но так и не признав в Ясмид последнюю.
Ясмид пришла к выводу, что Фогедатвицу сотворил чудо, восстановив здоровье Эль-Мюрида хотя бы настолько. Возможно, сейчас Ученик смог бы научиться ориентироваться в окружающем мире и начать общаться с людьми.
Но этот человек не был ее отцом.
Ясмид же отчаянно хотелось увидеть того, кого она знала в детстве.
Приземленная и практичная Ясмид бинт Мика знала, что отец, которого она помнила, на самом деле существовал лишь в ее голове.
Свами неоднократно поблагодарил ее за интерес к его усилиям, но сверх этого сказал лишь одно:
– Предстоит еще немало работы.
Вартлоккур, за которым подобно хвосту кометы следовали дети, вошел в заново обставленную мастерскую, тщательно скрывая магические пассы, отпиравшие дверь, – у Скальцы вполне могло возникнуть искушение тайком сюда проникнуть. В последнее время мальчик проявлял к этой комнате чрезмерное любопытство, повсюду бродя за Вартлоккуром и надеясь научиться его искусству. За ним таскалась и Екатерина, которую интересовало все, что интересовало брата.
А потом за дедом увязался и Этриан. Зачем? Что-то изменилось. Этриан начал познавать мир, что безмерно радовало его мать.
– Что будем сегодня делать, дядя? – спросил Скальца. – Снова шпионить за нашей мамой?
– Что касается тебя, то ты не будешь путаться под ногами и говорить лишнего, а я займусь до крайности занудным обслуживанием Зимней Бури.
– Здорово! А когда ты начнешь учить нас?
– Не дождетесь.
Скальца собрался возразить, но появилась Непанта с весело агукающей Смиреной. Дети потеряли интерес ко всему, кроме нее. Этриан озадаченно поколебался и тоже подошел к матери.
Вартлоккур удивленно наблюдал за ними. Непанта обладала нескончаемым запасом тепла и любви к детям, и он не мог понять, как у нее это получается.