Он смотрит на ее открытую грудь с жадностью, но не телесной, а другой – это ведь необыкновенно, когда малыш впивается в алый сосок. Он успокаивается. И успокаивается все вокруг. Этот сосок становится средоточием целого мира.
– Я даже боюсь спросить о ваших планах, Иола? – Майор не контролировал улыбку на лице.
Девушка ответила ему такой же открытой улыбкой.
– Мы не знаем. День пережили и на том Господа благодарим.
– Так-так. А если я заберу вас в город? Как вы на это посмотрите?
– Говорят, в Амисе сейчас тоже не любят греков. Мир сошел с ума.
– Да-да, верно. Мир сошел с ума. Но мы можем шуть-шуть перехитрить мир. Я скажу, что ви мой жена, а это мой ребенок.
– О, господин офицер! А что будет дальше? У нас никого нет. Даже если очень захотеть, до гор нам не добраться все одно.
– Дальше. Дальше. Мой увезет вас Германия. Там есть мой жена, но она, будем надеяться, поймет мой порыв. Так нельзя. Нельзя. Вас здесь оставить. Ви погибать тогда.
– Вы такой смешной и добрый, господин офицер. Вы видите меня несколько минут.
– Да. Несколько минут. А мне кажется, что уже много лет. И мне вас теперь будет сильно не хваталь.
…Карл, вот ночь. Она совсем недавно была чужой и холодной. А теперь она родная. Смотри, Карл, луна тоже теперь родная. А все потому, что нет ничего прекрасней молодой матери, кормящей ребенка. Они вдвоем подарили тебе сегодня свет. Нет, Карл, если бы старуха не умерла, то, возможно, ты бы их никогда не увидел. Значит, Акулини знала, что делает. Ведь и умереть можно специально, если того требуют обстоятельства. Старуха тоже умерла не просто так. Понимала: другого пути нет. Не делай ее смерть бессмысленной, Карл. Не делай. Ты много в жизни сделал не так, как надо. Тебе хватит мудрости для того, чтобы не только уйти от нелюбимой супруги, но даже бросить курить…
– Ви пойдем со мной в город. А там посмотрим.
– До города не меньше пятидесяти верст. И на дворе зима.
– Но здесь мы тоже остаться не можем. Не прятаться же теперь всем нам в хлеву! В любой день придет турецкий солдатн. И нам тогда крышка! Другое дело, если мы пойдем, тогда они поймут, что мы не беглецы. На дороге должен быть их разъезды. Я представлюсь, и они обязан доставить нас в город.
– Хорошо. – Иола кивнула.
Ребенок окончательно затих. Бекманн уложил их на свою лавку и накрыл кафтаном, а сам полез на печь, которая еще пахла старостью Акулини.
Глава 9
Гюрхан Далма очнулся под утро следующего дня. Приподнял голову: повсюду тела убитых башибузуков. Обобранные, вытряхнутые из своих кафтанов, лишенные сапог. Мокрый снег – сплошная алая жижа. Он помнил, что их неожиданно атаковала шайтан-машина капитана Челика. Взрывы, разорванные в клочья тела. Повсюду ошметки плоти и фонтаны крови. Они не успели даже выстрелить. Шахин в очередной раз поступил подло. Он даже не дал спокойно уйти. Но они за все заплатят: Шахин и этот Челик. Заплатят, потому что он, Гюрхан Далма, еще жив. И у него есть руки и ноги, острые глаза и бешеная ненависть. Его не убили гранаты, не изрешетили пули и даже не смогла сожрать январская ночь. Он из рода древних саблеклыких дэвов, и даже Аллах не идет против этого рода.
Он содрал исподнюю рубаху с одного из убитых наемников и обмотал ею лысую голову. Потом содрал еще несколько рубах и сделал из них обувь. Впереди темнело покинутое греческое село. Там много домов и наверняка что-то осталось: все забрать невозможно. Далма побрел в сторону гряды черепичных крыш.
В первом же доме он нашел то, что искал: плетеную обувь, пару изношенных кафтанов, а главное – еды. Да угощенье невелико – в чугунах излюбленное чечевичное варево с луком. Ел жадно и громко, прямо грязной от крови и земли рукой, царапая обломанными ногтями о звонкую стенку. Потом повалился навзничь на устланный сеном пол и провалился в сон.
Прошло несколько часов. По жидкой земле чавкали копыта лошадей. Не хотелось вставать, но внутри что-то подтолкнуло. Вышел. Десятки конников с зажженными факелами – они пришли сжечь село дотла. А ведь не хотел вставать представитель рода саблеклыких дэвов.
– Эй, я Гюрхан Далма, мейлазим отряда башибузуков! Не стреляйте. А вы кто?
– Мы из четвертого батальона Третьей армии. У нас приказ: сжечь село.
– Чей приказ?
– Подполковника Карадюмака Шахина.
– Где он сейчас?
– Вчера ночью прибыл в город из экспедиции.
– Понятно. Вы можете меня забрать с собой?
– Как прикажете, Гюрхан-ага.
Его уложили на телегу и накрыли овечьей шубой. И вдруг стало нестерпимо жарко – заполыхали дома. Завыли брошенные собаки. С пронзительным свистом стала лопаться черепица. Грохот падающих стен и стук раскатившихся бревен – славная музыка пожара. Жаль, что не он сейчас руководит этим пиром души. Но у него главный праздник впереди. Сладка будет месть!
Он вскочил в полный рост. Толстоногий тяжеловоз тронулся с места и покатил стоящего на телеге Далму между горящих домов. От жара на нем затрещала рубаха и встали колом штаны, кожа на лысой голове собралась в уродливые складки. Два кулака взлетели вверх: Аллах акбар!
Что это, о всевидящий! Между огней и потоков черного дыма возник крест. Далеко. И в то же время совсем близко, словно заглядывал прямо в глаза. Крест на вершине изогнутой скалы. Вокруг него вооруженные люди. Они стреляют, но не спускаются вниз. Шахин не просто так отправил кавалерию – против нее повстанцы бессильны, поэтому вынуждены лишь наблюдать, как сгорают их жилища. Но что-то во всем этом не так. И вот он – гул самолетного двигателя. Нарастает. Приближается. Крылья выныривают из облаков пожара. Совсем низко. Наклон вправо – на борту нарисована Черная кобра. Шайтан многогорбый! Опять он. Полетели сразу две связки гранат точно в гущу кавалеристов. Дайте мне оружие! Я пристрелю этого взбесившегося змея. Я, Гюрхан Далма, потомок саблеклыких дэвов, не боюсь тебя.
Аллах акбар! Нет никакого Аллаха. Есть только я! Спустись на землю и давай сразимся, как мужчины. Страшный взрыв опрокинул Далму на телегу. Он видел, как на воздух взлетели оторванные человеческие конечности и лошадиные кишки. Еще взрыв. Еще. Турки опомнились и начали палить из ружей. «Фоккер Таубе» Челика качнулся, удерживая крыльями равновесие. Сделал разворот и полетел в сторону Красной реки.
– Вы видели? Он полетел туда. Значит, там совершит посадку. За ним! – Далма схватился за повод.
– Такого приказа не было, уважаемый мейлазим. Башибузуки нам не подчиняются. Я не смею задерживать, но телегу придется забрать! – Старший лейтенант твердо посмотрел на Далму.
– Значит, вы не будете его преследовать? Ведь он ранен!
– Нет. Такого приказа не поступало. У нас есть потери. А какую ловушку могли они приготовить, одному Аллаху известно.
– Глупая собака! – выругался наемник.
– Что, простите?
– Я говорю, что его нужно преследовать. Он ранен. Ему нельзя возвращаться в лагерь. Ему никуда нельзя. Только в горы. Но в горах самолет не посадишь. Значит, он его прячет здесь. Где-то здесь. И мы можем поймать эту железную змею.
– Вы тоже видели изображение кобры на борту самолета? – спросил младший лейтенант.
– Да. Это Черная кобра пустыни. Яд ее смертелен. Во всей империи нет страшнее гада, чем она.
– Я понял, о ком вы, Далма. Но ведь кобра нападает редко. Только тогда, когда не видит иного выхода.
– А ты неплох, солдат. Размышляешь о кобре в то время, когда кругом куча разорванных трупов.
– Я только что с фронта. Там каждый день подобное. Уже привык. Нам лучше возвращаться в город. Пусть подполковник высылает стрелковый батальон при поддержке пулеметных расчетов. А у нас слишком мало сил. Боюсь, погибших придется оставить. Очень велик риск возвращения самолета.
После слов лейтенанта Далма навзничь повалился на телегу. Кругом полыхал пожар, поднимаясь до самого неба. А там, в небе, зарывался в январские облака самолет Ахмета Челика.
«Фоккер Таубе», долетев до скалы, сделал разворот над крестом и взял курс вдоль Красной реки Халис в сторону одинокой хижины.
Он посадил самолет, едва удержавшись на самом краю обрыва. Левая рука повисла плетью. Вытащил одеревеневшее тело из кабины и ступил на крыло. Мария уже бежала к нему, не обращая внимания на платок, слетевший с головы, уносимый ветром под берег. Челик спрыгнул на землю и тут же повалился на бок, из-под рукава на кисть текла струйка крови.
– Мария!
– Ахмет. Боже! Что с рукой?
– Ерунда! – выдохнул капитан, пытаясь стряхнуть с глаз пелену тумана.
– Я тебя больше никуда не отпущу!
– А как же ключ?
– Какой еще ключ, глупый?
– Тот, что висит на стене. Такой большой и ржавый! – слабо улыбнулся и понял, что теряет сознание.
Она втащила бесчувственного Челика в дом и уложила на свою кровать.
Он вдруг очнулся:
– Женское ложе. Нет ничего более недосягаемого, чем… Нельзя вот так класть на него тело какого-то немытого летчика.
– Помолчи, Ахмет. Прошу тебя. – Аккуратно стащила с него летную куртку и, разрезав рубаху, обнажила рану. – Она не глубокая. Пуля завязла в плече. Мы ее достанем, и ты поправишься.
Он ее слышал сквозь стену, вставшую между реальностью и угасающим сознанием. И понимал: раз она так говорит – значит, так и будет, потому что его Мария всегда права. А он готов ей подчиняться.
– Ахмет, тебе нужно сначала выпить этого. – Она поднесла глиняную кружку к его губам. Прохладные, чуть шершавые края, а вкуса никакого. Выпил и через несколько мгновений оказался внутри огромной спирали, которая кружила и поднимала его вверх. Выше. Выше. Скала. Крест. И – белое царство. «Почему так много соли?» – «Потому что рядом море, Ахмет». Голос Марии ровный и тихий. «Всем, кто оказывается или живет в наших краях, загробный мир представляется в виде белого соляного царства. Так устроен человек. Мы все разные, а видим одно и то же». – «А я по-другому представлял себе загробный мир». – «Он и есть другой, просто ты его таким сейчас видишь». – «Почему я вообще его вижу?»