– Колесников! – Вихляев обернулся.
Из постовой будки снова плеснул язычок пламени. Четвертый схватился за живот и, упав на колени, ткнулся лицом в снег. В ответ из ельника грянул залп полутора десятков ружей. От будки в разные стороны брызнула щепа.
И тут же еще около двух десятков вынырнуло из-за мохнатых ветвей. Турецкий капрал Карача под огневым прикрытием повел в бой пехотное подразделение.
– Огонь! – Вихляев вжался в каменный выступ и выстрелил. – Не сидеть на месте. Менять укрытие.
Но пластунам объяснять в таких вопросах было ни к чему. Покатился по горам треск от маузерных выстрелов. После двух-трех казаки откатывались на другое место. Быстро целились, спускали курки и снова меняли позицию.
Пока одна часть турок поднималась по склону, другая старалась поразить огневые точки неприятеля. Накрывали сразу из десятка винтовок, другой десяток уже стоял заряженным, третий перезаряжался. На группу Вихляева шел беспрерывный поток огня.
– Матерь родная! – Лыткарин схватился за колено.
– Шибко аль как? – спросил Карманов.
– Оцарапало. Я ужо тут пока. А ты ныряй, не сиди.
– Лежи покуда тихо! – Карманов выстрелил и перекатился за валун.
Едва успел, как десяток пуль взбили примятый снег. Противник уже наступал плотно, беря в обхват линию обороны пластунов.
– Зымаев, Карманов, отходите и уводите обоз. – Штаб-ротмистр присел и дважды точно выстрелил по наступающим.
Тем временем Плетнев, израсходовав боезаряд, быстрыми перебежками бросился в сторону поста. Одна пуля обожгла плечо, другая впилась под крестец… «А для меня кусок свинца. Он в тело белое вопьется. Эх, где ты, Федя, со своими песнями…»
Очередной залп прошил будку насквозь. В ответ – сразу поток выстрелов из образовавшейся бреши. Колесников уже был мертвым, а палец судорожно давил на спусковой крючок, заставляя неприятеля реагировать. Когда патроны в маузере кончились, мертвое тело пластуна вывалилось из будки и рухнуло в снег.
– Зымаев, Карманов, выполнять приказ! Отставить!
Черный вороной конь вынес Плетнева из-за выступа.
– Тыр-р-р, ия-яха!
Мелькнула змейка, и жало ударило в глаз турецкого лейтенанта. Он плеснул руками, высоко взлетела кривая сабля, вылетев из кисти. Неприятельская цепь остановилась точно вкопанная. Вторая змейка воткнулась в шею майора. Подъесаул рванул из ножен шашку и полетел на капрала Карачу. Сразу полтора десятка пуль впилось в тело Плетнева и его коня. Но ни тот ни другой не собирались останавливаться. Они летели под уклон, сбивая с ног, выбивая из седел неприятеля. Карача едва успел отскочить с дороги.
– Ура-а-а! – заорал Свистунов.
– Ура-а! – подхватили остальные казаки.
Горное эхо в несколько раз усилило боевой клич. Турки попятились за деревья, подумав, что на них обрушилась контратака.
А всадник и его вороной конь продолжали лететь под уклон. Уже мертвые. Далеко позади себя оставив боевые ряды неприятеля.
И вновь наступила тишина.
– Кажися, отбились, вашбродь! – сказал Свистунов пригнувшись, подходя к командиру.
– Кажися, – кивнул Вихляев, тяжело сглатывая.
– Пока есть момент, то уходить бы… А то ведь очухаются супостаты.
– Да, Федор. Да. Группа, слушай мою команду! – Вихляев чуть привстал из-за камня. – Отходим к посту. Нужно уводить обоз на более безопасное расстояние.
– Вашбродь, – сухо позвал Лыткарин. – Ты вот чего. Я тут остаюся. Мне теперь с ногой куды? Пусть Зымаев перевяжет.
– Прекратите.
– И поболе мне патронов оставьте. Гранаток еще. Я их тут попридержу. Ну а вы, как обратно домой пойдете, меня и заберете. А? – Лыткарин подмигнул штаб-ротмистру. – Так вот целехоньким и заберете.
Зымаев склонился над раной, несколько секунд ощупывал ногу.
– Тут кость раздроблена. Его теперь только верхом можно. Самому никак.
– Вот вишь, вашбродь, все, как я и думаю. А лошадок лишних нема, чтобы еще меня эдакого таскать.
– Хорошо. И… И простите меня! – Вихляев выпрямился, – Всех нас простите.
– Бог простит, вашбродь. Я-то чего… Ну ступайте. Турок скоро очухается, тогды поздно будет.
– Группа, к обозу! – Вихляев скомандовал. Дождался, пока последний скроется за изгибом тропы, и обнял раненого казака.
– Ну давай ужо, вашбродь. А то передумаю!
Они уходили к перевалу, а внизу гремел бой. Лыткарин яростно отстреливался. Даже весь изрешеченный пулями, продолжал сжимать маузер. Все закончилось после оглушительного взрыва.
– Ушел. Снова ушел от меня! – процедил сквозь зубы капрал Карача, глядя на разорванное тело русского казака. – Кавус!
Подбежал сержант и приложил руку к измочаленной феске.
– Наши потери? – резко спросил капрал.
– Двадцать восемь человек убитыми и полсотни раненых.
– Иссымлях! А он потерял только троих! Я буду думать час. Потом объявлю о своем решении.
Глава 11
Правитель всего Самсуна санджак-бей Озтюрк Саид лежал на подушках перед накрытым столом. Он уже давно не мог сидеть, почти не ходил – его жирное тело стало настолько неповоротливым, что с трудом шевелило головой. Но отказываться от излюбленных блюд правитель не собирался. Напротив, аппетиты только крепли. Лишний вес давно подавил волю и силы. Даже разговаривал Озтюрк тихо, чуть пришепетывая.
– Карадюмак-ага! Я слышал, греки подняли бунт? Как же так, кюмакам?
– У них откуда-то появилось оружие. Мы понесли существенные потери. Но я вернусь и покараю этих собак, санджак-бей, клянусь!
– Да ну! Вот вы любите, чтобы вас называли подполковником, а не кюмакамом. Вот и вы называйте меня губернатором. Как все это странно.
– Виноват, господин губернатор. Я готов исправить свои ошибки.
– Мне тяжело говорить. Тяжело двигаться. А ты заставляешь меня устраивать тебе допрос. Нехорошо, Шахин.
– Винов…
– Помолчи. Я и так знаю, что ты виноват. Я бы мог тебя казнить, но у меня нет другого. Помнишь, когда мы были молоды, санджак-бей, который был до меня, сказал такое: если идешь вдоль кромки кем-то засеянного поля, то ничего не узнаешь о том, как растет хлеб. А если засеешь или пожнешь своими руками, то станешь человеком, способным управлять другими. Вот я и хочу спросить тебя, Шахин: ты своими руками сражался? и своими глазами видел греков с оружием?
– Почему ты сомневаешься, Озтюрк-ага?
– Я всегда в тебе сомневаюсь, Шахин. С того самого дня, как ты разжалованным в солдаты, жалким щенком приплелся в Самсун. Помнишь? Двадцать лет прошло.
– Да, Озтюрк-ага. Ты спас меня тогда.
– От виселицы тебя спас не я, а те греки. Если бы дети, которых ты держал в подвале своего измирского дома, были турки, то тебя бы отправили на виселицу. Но тогда правил, как ты помнишь, султан Абдул Халид Второй. Он не любил греков, поэтому тебя всего лишь разжаловали в солдаты и сослали сюда. Ты ведь их насиловал? Развлекался? И развлекал друзей?
– К чему сейчас об этом? – Лицо Шахина покрылось красными пятнами.
– Тот санджак-бей был мой отец. Но я хотел власти. Не спорю. И кто-то отравил моего отца. Ты быстро проделал путь от солдата до офицера. Разве бывают проблемы у того, кто с деньгами. И разрешение на твою карьеру в армии тоже пришло быстро. Как сейчас помню эту бумагу, где говорилось, что рядовому Карадюмаку Шахину дозволяется получать воинские звания за верную службу. Лишь с одной оговоркой: тебе нельзя получить звание выше того, из которого ты был разжалован. Тебя уже тогда игнорировали и не хотели видеть в свете. Но ты все равно поднялся, стал практически визирем Самсуна, несмотря на низкое звание. Ты ловок, сумел вскочить на генеральскую должность. Конечно, не без моей помощи. Я ведь тоже тебя боюсь. Ты слишком много знаешь. Скажи, почему ты не справился с легким заданием? Нужно ведь было всего-то собрать сорок молодых греков для амеле-тамбуру. Взять деньги у тех, кто хотел откупиться. Наказать розгами дезертиров. Из-за этого греки бы не подняли мятеж. Но ты устроил казнь старосты, повесил ни в чем не повинных людей. И этим самым сделал из разбойника Василеоса Анфопулуса героя всех угнетенных. Ты дал ему мотивацию и оправдание, а остальным – ненависть и право на благородную месть.
– Всю грязную работу делали албанцы Гюрхана Далмы.
– Ты хотел переложить вину на башибузуков? Ну и как? Получилось? Я хочу лишь понять: зачем? Кому ты мстил на сей раз? Или тебя до сих пор держит в своих клещах история двадцатилетней давности? Ты не можешь простить грекам, что в свои пятьдесят ты всего лишь подполковник? Теперь в горах целая армия вооруженных греков.
– Я оставил в лагере хорошего офицера, капрала Калыча. С ним еще взвод пехотинцев при поддержке пулеметного расчета и моноплана капитана Челика.
– К чему ты мне это сейчас рассказываешь? Я не военный и то понимаю, что лучше бы ты не оставлял на съедение целый взвод. Зачем? Если сейчас надо идти на Анфопулоса. Атаковать неприступные горы. Скажи мне, как ты собираешься действовать? Или я, клянусь Аллахом, прикажу тебя повесить.
– Нужно собрать все силы, а при необходимости попросить у Третьей армии подкрепления. Блокировать тот участок в горах. Не нужно атаковать, иначе понесем большие потери. Они сами сдадутся, когда кончится продовольствие.
– А если у них продовольствия больше, чем во всем Самсуне?
– В любом случае в горах нет пастбищ для выпаса скота, нет теплых жилищ для зимовки. Первыми умирать начнут дети, потом старики. Женщины погонят своих мужей на прорыв. Вот тут мы и разделаемся с ними.
– Сейчас довольно часто прибывают корабли из Европы. Это конечно же торговые суда. Под видом коммивояжеров, экономистов, инженеров и прочей требухи прибывают военные специалисты из Германии. Я предлагаю обратиться к кому-нибудь из них за помощью в стратегии.
Шахин вдруг вспомнил смешного немецкого офицера в чайхане.
– Видели бы вы этих храбрых вояк с приклеенными бакенбардами! Откуда они здесь взялись? А главное, для чего?
– Кстати, пока тебя не было, произошла еще одна неприятность. Ограбили банк «Тукиш-тревел». На торговой площади перед банком произошла целая свалка. Кто-то видел немецкого офицера, палящего из револьвера в воздух.