– Не гнется! – расстроенно сказал Шахин. – Такие долго не живут.
– Нет-нет, – подтвердил торговец и ладонью ударил девушку по щеке. – Плохой товар. Отдал бы за бесценок. Да никому не надо. И этих корми зазря, – посмотрел с брезгливостью на остальных. – Плохие времена, Карадюмак-ага. Не слышно, когда освободят дорогу?
– Скоро, Мехмет.
– Вон и греки, набранные в амеле-тамбуру потихоньку разбегаются по домам. Уже меньше половины осталось. – Мехмет кивнул на толпу новобранцев, сидевших кружком около костра. – Совсем страх потеряли. Жгут огонь прямо на площади. Греются, собаки. А ты с чем к нам пожаловал, светлейший визирь?
– Да так. Вспомнилось.
Шахин вспомнил, как пришел под этот навес больше года назад и увидел Аеллу. Она сама решила себя продать в рабство, что, в общем-то, было вполне обычным делом. Бедняки нередко выставляли своих детей на продажу, надеясь, что те попадут в услужение богатым семьям, разорившиеся крестьяне предлагали себя в качестве невольников, обесчещенные, изгнанные женщины, потерявшие жизненную опору, одинокие калеки. И конечно, невольники, которых пригоняли крымцы или привозили на баркасах из-за моря цыгане. Последние обычно выставляли ворованных детей из Малороссии.
Аелла стояла согнувшимся стебельком, низко опустив голову. Платье из грубой ткани волнующе обхватывало изгибы ладной крепкой фигуры. Грубая ткань только сильнее подчеркивала достоинства товара. Он загляделся и почувствовал, как волна страсти покатилась от живота до одеревеневших щек. За сколько он ее купил у Мехмета? Не помнил. Но торговец потом еще целый год рассыпался в низких, раболепных поклонах.
– Покорные живут дольше и здоровее выглядят. Не пожалеешь, Карадюмак-ага! – так и стояла в ушах фраза Мехмета. И до сих пор стоит… А эта не гнется стебельком. Ну и пусть подыхает…
– Эх, горе, горе, – причитал торговец. – Ибрагим таких деток привез два месяца назад, пальчики оближешь. Никто не взял. Так и попередохли все. И плакали мои денежки.
– Два месяца назад путь в Каппадокию еще был открыт. Небось цену ломил от жадности, Мехмет?
– Так и взял не за понюшку! Ибрагим задешево не отдает.
Шахин резко обернулся к солдатам.
– Хотите девку? Куплю для потехи! Ну?
Солдаты попятились, пряча глаза.
– Ну, как хотите.
– А ты ее для албанцев купи, светлейший визирь! – вывернулся из-за локтя Шахина Мехмет.
– Для башибузуков?
– Да, уважаемый. День назад кавалеристы на телеге привезли Гюрхана Далму.
– Кого?! – Страх жестоко вырос внутри Шахина трясущимся, дряхлым деревцем от ступней до макушки. – Он живой?!
– Живой. Но какой-то безумный, словно на него гора упала. Так вот, я слышал от людей, не подумай ничего плохого, что он ругал тебя! И грозился со своими албанцами пойти к твоему особняку и сжечь вместе со всеми потрохами. Да-да, так и говорил, сын шакала. А ты к нему возьми да заявись с подарком! – Торговец мелко кивнул на пшеничноволосую. – Вот и помиритесь. Албанцы ой как любят с девками развлекаться. Сейчас, знаю, с деньгами у них не очень. Ходят да облизываются кругом. Я уж было хотел им по дешевке ее. Но у них и этого нет. А мне товар жалко.
– Мехмет, ты умирать будешь, а от прибыли не откажешься. Плохая новость!
– Ты про Далму?
– Да. Мехмет, я хочу, чтобы ты организовал мою встречу с ним.
– Но я слишком маленький человек, Карадюмак-ага, чтобы организовывать встречи визирю. Я не очень понимаю тебя.
– Не скромничай, Мехмет-эфенди. Люди твоей профессии могут иной раз больше, чем падишахи. Отряд башибузуков попал под обстрел, отчасти из-за меня. Я должник Гюрхана – ну и живуч оказался! А ты говорил, что есть что-то получше из товара? Возьму за любые деньги.
– Я для себя берегу на черный день.
– Я же сказал, за любые деньги! Или ты врешь, торговец?
– Я-я… – Мехмет жалко закрутился юлой вокруг Шахина.
– Значит, врешь. Нет у тебя ничего. Но ты ведь можешь мне добыть? Свеженьких. Молодых. Закажи Ибрагиму не детей, а молодых наложниц. И он привезет.
– Но это будет не скоро.
– Найди выход, Мехмет. Мне нужен подарок для Далмы. Хороший подарок. Выше женщины он ничего не ценит. А денег я отвалю и тебе и ему сколько надо.
– Хорошо, господин. Я все сделаю.
– Их должно быть не меньше десятка. Свежих, молодых, способных обнаженными танцевать на пиру. Но, Мехмет, никто из чиновников города не должен ничего знать. Особенно санджак-бей. Организуй мне этот праздник. И я тебя озолочу. А эту покорми. Мне она еще может пригодиться! – Шахин вложил золотой в скользкую от жира ладонь торговца.
– О, твоя щедрость, наимудрейший визирь всего Самсуна, выходит за границы простого человеческого понимания.
– И вот еще что, Мехмет. Ты знаешь старого кузнеца, который продает свой товар на улице низких тополей?
– Ну конечно, Карадюмак-ага. Кто же его не знает.
– У него есть кольчуга, работы прошлого века. Как ты думаешь, сколько она может стоить?
– Очень немало. – Торговец пощелкал языком. – Изделие, достойное фигуры султана. Старик никому ее не продает.
– Она мне нужна, Мехмет.
– Э-эм-м…
– Эй, ты, – Шахин повернулся к одному из солдат, – сейчас ты пойдешь с Мехметом и заберешь кольчугу, которую выкупит многоуважаемый человек.
– Слушаюсь, господин подполковник!
– Держи, Мехмет. – Шахин вложил в скользкую ладонь еще несколько золотых. – Добудь мне ее. Что еще любит Гюрхан Далма?
– Так, – почесал лысую масляную голову торговец, – Женщин назвали, деньги – понятно, холодное оружие… Вроде все.
– Отлично.
– Да, ты прав, светлейший, такая кольчуга не должна находиться у простого небогатого кузнеца. Во всем Самсуне ничего подобного не сыщешь. И как-то несправедливо получается: у какого-то кузнеца есть то, чего нет у самого визиря. Да к тому же он грек.
– Он еще и грек?!
– Да, один из тех греков, которые разговаривают на нашем языке, а свой давно забыли. От Самсуна до Пафры включительно вы не сыщете грека, знающего язык своих предков.
– Так ли важен язык, если вера другая?!
– Нет-нет, совсем не важен, мой господин. Да и по вере он мусульманин. – Торговец замотал головой, отступая назад на несколько шагов, испугавшись того, что опять ляпнул что-то лишнее.
– Все греки в Самсуне используют наш язык, но большинство молятся своему Богу. Значит, считают нас чем-то другим. Вот поэтому, Мехмет, они не пускают турок в мир своих финансов, своих тайн, своих хитроумных планов. И пока мы не уберем их отсюда – никогда не начнем жить нормальной жизнью. Будем у них вечными слугами, работающими на их интересы. – Шахин выдохнул. – А я хочу быть хозяином на своей земле.
– Но ведь… э-э… до нас именно греки здесь… э-э… Ой глупость какая. Опять из моего рта льется пустая вода.
– Да она еще и вонючая, – сверкнул глазами Шахин. – Мехмет, ты ведь знаешь всех и многое можешь. Я прав?
Торговец в ответ пожал плечами и низко переломился в поясе.
– Не стоит, Мехмет. Так вот, мне нужно, чтобы на этом пиру, который ты организуешь, присутствовали все греческие старосты Самсуна.
– Греческие старосты?! – переспросил торговец.
– Да. И так Гюрхан Далма должен подумать, что пир устроен в его честь, что старосты всех сел Самсуна несут ему дары и просят о помиловании. Ты понял?
– Да, о великий!
– Тогда действуй. А эту хорошо корми и дай ей теплую одежду. Она мне очень пригодится. – Он снова показал хлыстом на девушку.
– Да-да, почтенный Карадюмак-ага. – Торговец вновь переломился в поясе, на этот раз так, что чалма оказалась ниже золоченого кушака.
Шахин снисходительно щелкнул его по пояснице хлыстом и направился вдоль рыбного ряда в сторону Старого города. В голове его вихрем проносились будущие сюжеты коварных замыслов. Сердце ликовало от предчувствия скорой победы. Интрига, которая неожиданно родилась в голове, стала источником головокружительного счастья и немыслимой бодрости.
Тощий и черный как уголь пожилой грек вывернулся из-за угла дома с корзиной форели на голове. Подполковник ударом хлыста опрокинул несчастного в свинцовую лужу. Подождал, пока тот выкарабкается из нее и соберет рассыпавшуюся рыбу. Как только грек вновь водрузил корзину на голову, Шахин снова ударил.
– Живей, собака. Тебя ждут покупатели.
Грек снова рухнул в грязную лужу. В серой воде появились замысловатые рисунки, выведенные струйками крови. Подполковник смотрел на то, как медленно шевелилась кровь в ледяной воде, а грек ползал, собирая рыбу. И снова удар хлыстом. После которого грек разумно решил не вставать, а остаться лежачим в луже.
– Подними голову, собака.
Грек поднял из лужи лицо, стараясь не смотреть на Шахина. Ручейки сбегали по щетинистому тощему лицу. Шахин плюнул, стараясь попасть в глаза.
– Отвернешься, пристрелю!
Грек, дрожа от холода и страха, смотрел прямо перед собой.
– Вот так. Вы все будете делать то, что хочется мне. И попробуйте только хоть в мыслях допустить вольность!
Он пошел дальше, пощелкивая хлыстом по голенищу краги, ища глазами очередную жертву. Три пехотинца, вжав голову в плечи, ковыляли за ним на одеревеневших от холода ногах. Он буквально летел над зимним бездорожьем в приподнятом настроении. Когда хлыст и пуля находили цель, сердце Шахина пело от восторга. И только резкий окрик за спиной остановил звериную пляску хлыста.
– Шахин-эфенди! – Мехмет махал руками, прося внимания.
Подполковник раздраженно обернулся.
– Шахин-эфенди! Тот кузнец умер. – Торговец отчаянно семенил по грязи, задыхаясь, поднимая полы сального халата.
– Вот как! – Шахин вскинул бровью – эта весть стала очередным приятным событием сегодняшнего дня.
– Он умер. Естественной смертью. Вы тут ни при чем!
– А жаль. Я хотел сам насладиться тем, как смерть заползает в его поганые глаза. Чего же ты бежишь за мной, как ошпаренный?
– Я забрал кольчугу.
– Так и радуйся, Мехмет, тебе не пришлось платить за нее. А я денег назад с тебя не требую. Скоро у меня их будет еще больше.