– Полежи. Подумай перед смертушкой! Може, минуток еще две и проживешь. – Перешагнул через поверженного противника и побежал догонять командира.
– Всем оставаться на местах! – выкрикнул Вихляев, вбегая в зал.
Он смотрел на лежащих на полу людей, пытаясь понять, кто из них представляет в данный момент наибольшую угрозу.
– Ты! – ткнул он сапогом санджак-бея. – Кто такой? Встань, когда с тобой разговаривает русский дворянин.
– Русский! – высоким и шепчущим голосом удивился Озтюрк. – А форма немецкая. Я губернатор Озтюрк Саид. За мной нет никаких плохих дел, господин. Это все устроил подполковник Шахин. Очень плохой человек! Очень-очень. Он туда побежал. – Озтюрк указал пальцем на коридор. – Там есть другой выход. А я не убегаю, мне нечего бояться, потому что за мной нет плохих дел.
Вихляев презрительно посмотрел на Озтюрка.
– Вот так пчелочка! – сказал подошедший Свистунов, глядя на гору человеческого жира.
– Свистунов, проверьте всех на наличие оружия.
– Слушаюсь, вашбродь. Турок уперся. Стреляет, как заведенный. Ну счас я яму.
– Что вы задумали? – спросил Вихляев.
– А на кой тому драчуну голова топерь! Пойду срублю ее да выкину турку. Пущай оружие складают. Он, поди, их командир!
– Поступайте, как считаете нужным. Я тут сам разберусь. Похоже, оружия ни у кого нет. Ведь так? – обратился он к санджак-бею.
– Так, господин. Ну совсем чуть-чуть, только у самых именитых гостей. И то не оружие, а так, игрушка.
– Покажи игрушку!
– Карадюмак Шахин очень плохой человек, господин. Туда побежал. И он очень не любит русских. Сам учился в немецкой академии. А я верный санджак-бей своего народа. Никому ни разу плохого не сделал. Вот могу доказать тебе свою дружбу. Вон видишь того башибузука – это албанец из отряда Гюрхана Далмы, настоящий шайтан. Видишь, он как зло смотрит.
Вихляев посмотрел по линии взгляда Озтюрка. И едва успел отпрыгнуть в сторону.
Абдул бросился на него с голыми руками. И, если бы не мгновенная реакция, то лежать бы штаб-ротмистру со сломанной шеей.
– Мустафа! – визгливо крикнул Озтюрк, точно тренированному псу. – Убей его!
Из-за широкого пояса Мустафы блеснул клинок. И пошел чертить по воздуху замысловатые рисунки, заставляя пятиться Абдула. Албанец вскинул руки с растопыренными пальцами, пытаясь рефлекторно закрыться. Но острое, как бритва, лезвие полыхнуло синим огнем – и несколько отрубленных пальцев полетело на пол. Абдул взвыл и скрючился от боли на корточках. Садовник обошел его сзади, схватил за подбородок, потянул вверх. Вспышка синего пламени. Из перерезанного горла фонтаном рванулась кровь.
– Он мой садовник! – закивал головой санджак-бей. – Умеет отрезать все лишнее.
– Я вижу. – Вихляеев опустил руку на кобуру маузера.
– У тебя там нет ничего! – заулыбался Озтюрк. – Наверно, потерял по пути. Но зато у тебя есть я, храбрый русский господин. И мой садовник. В нашей империи не держат палачей, их функции выполняют садовники. Между ними глубокая невидимая связь: и те и другие занимаются тем, что отсекают лишнее. Вот мы и решили: зачем нужно держать еще и палачей, если все может сделать садовник. Я предлагаю дружбу русскому господину, крепкую и надежную. О, понимаю, что одного подвига мало. Но будет и второй. Вон, под столом от страха трясется грязный ублюдок, работорговец Мехмет! Мустафа! Отрежь ему ухо. Он продал девку из Русии Шахину. Пусть теперь страдает собака.
Садовник выволок из-под стола трясущегося Мехмета. Встряхнул за шиворот и придавил жирным лицом к стене. Один точный и быстрый взмах. Синее пламя и бурая кровь. Мустафа разжал хватку, и торговец, визжа от боли, поехал вниз по стене.
– Заберешь его ухо? – спросил Вихляева санджак-бей. – Я скажу Мустафе, и он засолит его для тебя.
– Заткнись! – Вихляев устало опустился на пол.
Шум боя резко начал стихать.
– А там вот больше не стреляют. Знаешь почему? Потому что мой подчиненный отсек лишнее у одного очень сильного турка.
– Вашбродь, ну все, кажися? – Свистунов вошел, бросил короткий взгляд на убитого албанца, словно на ненужную вещь, брезгливо поморщился на визг работорговца. – Успели ужо тут без меня.
– Дурное дело нехитрое, Свистунов. Пойдемте на воздух.
– А с этими что, вашбродь?
– К черту их всех! С ними со всеми пусть разбирается Анфопулос. Мы свою работу сделали.
Вихляев вышел на крыльцо. Достал трубку Ляхова и начал не спеша набивать ее табаком. Жандармы складывали оружие. Где-то вдалеке еще были слышны выстрелы. Но они уже не сотрясали густые чернила понтийской ночи. Низко и огромно висели виноградные гроздья звезд, луна, похожая на местного санджак-бея, раздувала желтые, нездоровые щеки.
– Давайте познакомимся! – услышал неуверенный голос Вихляев. – Я доктор Панайотис и, в общем-то, третий Карл Бекманн.
Вихляев расхохотался.
– Вот вы, доктор, когда-нибудь слышали про псинки? – сквозь выплеснувшийся откуда-то из глубин нутра смех спросил Вихляев.
– Что, простите? – Панайотис оторвал надоевший бакенбард и швырнул в сторону.
– Эх, вы, доктор! – продолжал смеяться штаб-ротмистр. – Такие вещи знать бы надобно. Вот ежли псинки завянут, не дай бог, конечно, то ни о какой любви и думать нельзя будет. Псинки! Ну надо же!
– Ничего не пойму. Вы все, русские, такие? – посмотрел он на Свистунова.
– Эт из него смрада пошла. Пущай идеть. В теле ее держать не надо. – Казак похлопал по плечу Панайотиса. – А русские, парень, как и все люди. И псинки у их такия жа. – Свистунов тоже захохотал во все горло.
Панайотис какое-то время сдерживался, но потом тоже разразился смехом. Откуда он взялся, смех этот? Чего смешного-то? – думал доктор, а сам с каждой минутой смеялся все громче.
Никто не заметил, как из-за черного ствола плеснул язычок пламени. Выстрел заставил всех замолчать.
– Вот же ж, как вы там говорите, Свистунов?
– Ты чего это, вашбродь? Чего, а?! – Казак подхватил на руки закачавшегося Вихляева.
– Пуля – она ведь дура, Федор! Вот и досмеялись!
– А ты чего это, вашбродь? Чего, а?! – возвысил голос Свистунов, так что поднялся ветер.
– Не надо, Федор. Лучше опустите на землю! – Штаб-ротмистр еле выговаривал слова, схватившись за грудь.
Между пальцами быстрыми струями текла кровь.
– Ты чего, вашбродь. Куды ж мы тут без тебя! Без тебя мы тут сгинем, пропадем, вашбродь. Не отдам я тебя ей. Хрен ей с луковкой. Тама Зымаев в горах еле живой, ждет тебя. Не надо, Ляксей Константиныч. Ты вот посмотри-ка, я те чё покажу. Не хотел, покуда домой не вернулись. Да уж не удержусь топеря. – Свистунов пошарил по карманам. – А вот оно, етить его разъетить. Вот посмотри-ка, вашбродь. Это меня Мишка Плетнев просил вам передать. Но не сразу, а как воротимся. На-ка, погляди. – Свистунов развернул платок.
Вихляев улыбнулся. На платке лежало то самое кольцо, которое Плетнев выиграл у генерал-лейтенанта.
– Спасибо, Федор! А вы от меня Евсинее Спиридоновне поклонитесь и привет передавайте. Как вы там сказали, чья баба крепче любит, тот и живым приходит! Выходит, что ваша… Не могу я говорить. Тяжело что-то.
– А ты лежи спокойно да попусту не говори, вашбродь. Силы береги. Еще пригодятся. Мы ужо по псинкам-то посмеемся. Ты только держись, вашбродь! Держися только, Ляксей Константиныч! – Свистунов аккуратно приподнял под плечи штаб-ротмистра и положил его голову себе на колени.
– Давайте я посмотрю! Я врач! – твердо сказал Панайотис.
– Он врач. По себе знаю! – спрыгнул с лошади Бекманн и подбежал к раненому.
Но у Шахина был еще один вариант выхода из ситуации в запасе на тот случай, если два первых провалятся. У причала его ждал патрульный катер, на котором можно было вполне сбежать по воде куда угодно.
Когда шум стих, он осторожно вышел через черный вход ресторана «Водопад девственниц». Но уже не в военной форме, а в женском платье с паранджой. Быстро миновал опасные участки, где только что кипели бои. Его не останавливали и ни о чем не спрашивали. Город был потрясен настолько, что никому не было ни до кого дела. Золото, деньги, украшения – все было собрано и запаковано. А пошло бы иначе, то распаковать обратно нетрудно. Но случилось самое худшее – тот самый третий вариант. Он прошел всю восточную часть города, скользя бесшумной тенью в плотной понтийской ночи, потом вдоль берега около километра, запрыгнул на пирс.
– Все, отдавайте концы! – скомандовал он.
Цыган Ибрагим кивнул и тихо свистнул. Палуба пришла в движение.
– Я хочу переодеться!
В ответ немой кивок от цыгана.
– Я еще вернусь. – Шахин посмотрел на Ибрагима. – И щедро вознагражу преданных мне людей.
Он переоделся в гражданскую одежду и стал выглядеть как вполне обычный европейский буржуа. Во внутреннем кармане пиджака его новые документы. Он открыл паспорт и с удовольствием прочитал: Карл Бекманн.
…Интересно, как давно они его пристрелили? Забавный был немец. И повезло мне, что смуглый. Завтра надо непременно наклеить баки. Ну уж Бекманн, так совсем Бекманн. Жаль, что прямо сейчас не наденешь его форму – в любой момент могут появиться русские патрули. Но ничего. У вас все еще впереди, дорогой Карл. Вся жизнь еще впереди! В пятьдесят она только начинается. Хотя для верности надо было, конечно, шлепнуть этого Бекманна. Но кто же знал, дорогой Карл, что вот так все повернется. Кто же знал.
Он стоял на носу, вглядываясь в непроглядную даль. Ему было легко. Главное, он ушел целым и невредимым. А еще богатым! С богатством можно все. Без него тоже можно все, но не так красиво и интересно.
Изрешеченный насквозь пулеметными очередями «Фоккер Таубе» горел. Огонь вот-вот мог перекинуться на топливный бак. Но и сам бак был многократно пробит, и топливо черными струями уходило вниз на мечущийся в пороховом дыму город.
Челик уже несколько раз терял сознание. Но оно упорно возвращалось вновь и вновь. А вместе с ним возвращалась боль в раздробленных костях и разорванных мышцах. Тело. Его тело было буквально напичкано свинцом. Кровь заливала зрение. У него не было сил, чтобы стирать ее. Руки судорожно сжимали штурвал, а он не слушался, плясал и жил по своим правилам. Куда он летит? Прямо к самому Всевышнему на исповедь. Туман. Все, хватит сопротивляться. С тобой все кончено Ахмет Челик. Руки скользнули вниз, опять не удержавшись на штурвале. Не поднимай их больше. Пусть самолет летит сам по своему маршруту. Дай ему хоть раз в жизни почувствовать себя свободной личностью. Туман. Звуки исчезли. Какая невероятная тишина! Чего бы ты хотел сейчас больше всего: услышать ее голос! Мария! Только одно слово. Одно.