Киммерийцу стало известно, что Олвина попала в рабство, когда ей не было еще и пяти, и жизнь ее поначалу мало чем отличалась от жизни заморийца. Шли годы, девочка подрастала. Наконец ей минуло пятнадцать. Едва из симпатичной девчушки она превратилась в красивую девушку, ее хозяин решил, что она вполне подходит для сераля и где-нибудь в Туране за нее вполне можно выручить хорошие деньги. Олвина не стала дожидаться этого радостного события и бежала. Конечно же, была погоня, но поймать беглянку не смогли. Так она стала свободной, правда, радость ее длилась недолго. Когда первое опьянение волей прошло, она поняла, что рассчитывать отныне может лишь на себя. По счастью, при ней оказался прихваченный у хозяина меч, который сильно помог ей на первых порах, пока она не научилась обходиться и без него. Со временем ей открылась и другая печальная истина: она так и осталась в неволе. Просто клетка ее стала больше…
Калим оказался вендийцем, но, как и ожидал Конан, с сильной примесью зингарской крови. Из-за этого его не признали своим в Вендии, где он лишился состояния, как только отошел на Серые Равнины его отец. Тогда вдвоем с матерью они перебрались в Зингару, и путешествие это больше походило на бегство, которое окончательно подточило здоровье уже немолодой женщины. На второй родине хоть и обошлись с ними несколько мягче (небольшой родовой замок у отрогов Рабирийских гор никого не прельстил), но после смерти герцогини ее осиротевшему отпрыску ясно дали понять, что, появляясь при дворе, новоявленный герцог будет лишь зря терять время.
Вообще-то это были нормальные истории не избалованных жизнью людей, которые сами вершили свои судьбы. Собственно, таким же был и сам Конан. Одним словом, вечер не пропал даром. Благодаря проведенному вместе времени они почувствовали себя одной командой, пусть и временной, но семьей.
Когда подошло время ложиться спать, и Конан отправился наверх, остальные еще задержались ненадолго: слишком уж не хотелось им расходиться после столь хорошо проведенного вместе вечера. На втором этаже им отвели две двухместные комнаты, и Конан ушел в свою. Сон, однако, не шел, что случалось с киммерийцем совсем нечасто. Пытаясь понять причину, он прислушался к ощущениям, но не обнаружил и тени тревоги. Скорее уж бессонницу породило навеянное воспоминаниями странное состояние души, которое приходит нечасто, да и длится недолго.
Он понял, что услышанное вызвало непривычные мысли о странных превратностях судьбы, которая, следуя какой-то необъяснимой логике, делает родных людей чужими, кровными врагами всего-то из-за лишнего куска при дележе наследства… Куска, который на поверку зачастую яйца выеденного не стоит, а руку помощи порой протягивает какой-нибудь незнакомец, которому, казалось бы, и дела-то до тебя нет! Вот и сейчас четыре совершенно чужих человека вдруг почувствовали себя родными друг другу, едва ли не самыми близкими на свете людьми…
Ощущение это было необычным и вместе с тем необыкновенно приятным, ласкающим душу. Убаюканый им, Конан незаметно начал засыпать и уже сквозь дремоту услышал, как открылась дверь в комнату. «Наконец-то гуляки угомонились»,— подумал он.
— Это я, мой король!— услышал киммериец возбужденный шепот Олвины. — Пришла поблагодарить тебя за подарок!
Киммериец с трудом разлепил слипающиеся глаза.
— Да за что же, детка?
Он никак не мог сообразить, что за спешка не позволяет ей потерпеть до утра.
— За коня, мой король! За коня!— возбужденно шептала она, странно возясь посреди комнаты и смешно размахивая руками.— Я всегда мечтала о таком!— зачем-то сообщила она.
Конан уже почти уснул и теперь спросонья удивленно наблюдал, как в ночной полутьме к нему приближается девичья фигурка, постоянно меняющая очертания. Каким образом она собирается благодарить его, он понял, лишь, когда обнаженная женщина скользнула к нему под одеяло.
— Да ты что, милая? — только и смог сказать он.— Сейчас Бергон заявится.
— Не заявится,— ответила она, закрывая его рот поцелуем.
Конан парил в облаках, но сразу узнал Священную Рощу, что сокровенным заповедником чистоты и силы раскинулась там, внизу, посреди бесплодной пустыни, и насторожился, сам не зная почему. Впрочем… Он почувствовал исходившую оттуда неизъяснимую тревогу, так непохожую на привычное состояние умиротворенности, которая царила в обители Учителя, когда он сам бывал там. Внезапно крылья, что несли его сквозь облака, словно надломились, и киммериец камнем рухнул вниз, но не разбился, а как-то сразу увидел мир другими глазами, словно давно уже наблюдал за происходящим из этого места.
Прямо перед собой он увидел двоих…
Чей Чен испытывал истинное наслаждение от боя. Никогда еще ему не попадался столь искушенный во всех тонкостях владения мечом противник. Поначалу он работал лишь одним клинком, но древний полубог, которого Могильщики Митры звали Учителем, оправдывал свое высокое звание, ни в чем, не уступая ему, победителю Игрищ Сета среди мужчин. По крайней мере, так думал Чей Чен в начале схватки, прежде чем ему впервые пришла в голову мысль, что на самом деле старик, пусть даже и ненамного, превосходит его в мастерстве.
Учитель действительно был стар, как окружавшие их скалы, как исполинские деревья, взметнувшие свои кроны на немыслимую высоту, жадно протянув пальцы-листья к воздушным потокам, несущим драгоценную влагу, но, несмотря на прожитые годы, движения его были отточены и выверены с невероятной точностью. Старый мастер предугадывал каждый удар Чей Чена еще до того, как тот его наносил, и Безымянный понял, что это будет нелегкий поединок. Он выхватил второй меч: в таком бою не следует пренебрегать ничем, если, конечно, сам не желаешь расстаться с жизнью.
Непонятно откуда у старика в руках также оказался второй клинок, и оба бойца начали замысловатый танец, целью которого было выяснить стиль и любимые приемы каждого из них, выявить сильные и слабые стороны обоих, и это священнодействие грозило затянуться надолго.
Конан услышал смех и невольно посмотрел вправо.
Прекрасная амазонка развлекалась с совсем молоденьким мальчишкой. Своим хлыстом она владела не менее виртуозно, чем Безымянный мечами, и всякий раз, когда парень пытался поднять валявшееся в паре шагов от него оружие, гибкий хлыст змеиным жалом бросался вперед, на доли мгновения опережая его рывок. Раздавался щелчок, и меч оказывался в другом месте. После этого следовало наказание за неповоротливость, и кровавый рубец появлялся на нежной юношеской коже. Тело парня уже несло на себе отпечатки пары десятков «укусов», глаза его горели ненавистью, унизительные слезы бессильной ярости текли по щекам — он ничего не мог сделать.
Амазонка смеялась, от души потешаясь над неумелым мальчишкой. Как ему хотелось убить ее, чтобы прийти на помощь своим друзьям, и какую муку причиняло сознание, что он не может сделать это! Она вспомнила, как долго их четверка готовилась к визиту в Священную Рощу, к встрече с Учителем и его учениками, настраивая себя на серьезную битву, показалось, что все так просто, так весело! И она смеялась. Она тоже получала удовольствие, ведь вовсе не так приятна смерть врага, гораздо сладостнее предвкушение ее!
Слева от киммерийца что-то захрустело, как снег под ногами ясным морозным утром, но Конан сразу понял, что это натягивается тетива, изгибая дугу исполинского лука. Конан хотел повернуть голову, но не смог этого сделать, лишь боковым зрением увидел, как…
Горбун натянул свой лук и тщательно прицелился. Он стоял в стороне и не спешил, потому что не привык понапрасну расходовать стрелы. Конан не знал, в кого тот целится, но сердце его болезненно сжалось. Стиснув зубы, он бросился вперед, но его обдало жаром, словно пламя кузнечного горна вырвалось наружу, намереваясь спалить дотла, а с места он не сдвинулся ни на ноготь. Это было ужасно, но в то мгновение Конан даже не задумался, почему так произошло: смертельно ли он ранен или просто связан по рукам и ногам и дожидается своего часа.
Родгаг — откуда-то он знал имя лучника — отпустил тетиву, и черное древко с красным оперением со скоростью молнии унеслось вперед, неся страдания и смерть. Мгновение спустя киммериец услышал девичий крик, показавшийся ему мучительно знакомым, и чужая боль горячей волной прокатилась по его телу.
Конан невольно прикрыл веки, стараясь побороть в себе бессильную ярость, а когда открыл глаза, то увидел, что амазонка оставила мальчишку в покое и направилась к Чей Чену, явно намереваясь помочь ему, но Безымянный лишь покачал головой, давая понять, что справится и сам. Белокурая красавица пожала плечами и вернулась к своей жертве. Ее рука взметнулась в ударе, но кого ужалил хлыст, Конан так и не увидел.
Отвратительный хруст раздался совсем рядом, но где Конан не разглядел. Родгаг второй раз спустил тетиву, и стрела понеслась к Учителю. Лучник довольно ухмыльнулся, но в следующее мгновение его словно вырубленное топором из дерева лицо вытянулось от удивления: стрела пронзила пустое пространство, кованый наконечник выбил сноп искр из стоявшего позади валуна, и черное древко, переломившись пополам, упало на землю.
«Учитель!»— закричал киммериец, но с губ его не сорвалось ни звука…
— …Нет!— вскрикнул Конан и сел на постели.
Могучая грудь его тяжело вздымалась, тело блестело от пота, взгляд лихорадочно метался по комнате. Олвина сидела рядом на постели и тревожно всматривалась в его лицо — в глазах девушки светились испуг и растерянность. Лишь когда она поняла, что Конан видит ее и понимает, кто перед ним, она решилась взять его за руку.
— Что с тобой, милый?
Она по-прежнему с тревогой следила за лицом Конана, пытаясь понять, что происходит.
— Сон!— выпалил северянин.— Мне снилось…— Взгляд его понемногу прояснился, а дыхание успокоилось.— Но почему ты не спишь?
— Я уже давно проснулась,— ответила она.— Ты так беспокоился, метался во сне, все время порывался что-то сказать, но никак не мог.