В общем, агрессоры, разумеется, сразу начали делить пирог и чистить площади. Мгновенное, деловитое разрушение гражданской инфраструктуры – вот этого не ожидал никто. Быстрое, конкретное разрушение насосных станций, больниц и травмпунктов, «опорных постов охраны порядка», пожарных депо – десятков самых разных учреждений, без которых не может жить ни один город и сельский район. И мирные люди, что еще более важно. Квалифицированный водопроводчик, пришедший на бывшую работу и что-то пытающийся наладить? Пуля тебе… Врач? Тебе тоже… Звучит как страшилка, правда? Этого не может быть, верно? Но это было… Пусть убитых по этому признаку оказалось в десять раз меньше, чем понявших намек вовремя и оставшихся в живых, – разрушаемая система быстро превратилась в осколки, по отдельности не способные ни на что.
Когда нет пожарных – любой пожар превращается в смертельную угрозу. От настоящих поджогов до неизбежных результатов использования самодельных «буржуек». И в двадцать раз больше, чем пострадавших от огня, будет тех, кого огонь выгоняет из привычного дома. На улицу, где его и ее ждут те бывшие соседи, для кого война стала праздником. Потому что, когда нет полиции и вообще власти, власть забирают те, кто сильнее и наглее. Мгновенно возникшие в каждом городском и сельском районе банды исчислялись сотнями. Людей они убивали тысячами и десятками тысяч. За кусок хлеба, за вязанку дров, за золотое изделие в несколько граммов весом, за блистер амоксициллина, за канистру солярки. За внешность, за не вовремя сказанные слова – за что угодно.
Когда нет водопровода, канализации, врачей на вызовах и в стационарах, да и просто аптек, – эпидемия уничтожает миллионный город за месяцы. Тиф, сыпной и особенно брюшной. Дизентерия, одна выкосившая с марта по июль столько людей по всей стране, сколько не вместила бы Москва. Непонятная хрень, очень похожая на туляремию, как Николай помнил ее по институтским учебникам, – только почему-то не очаговая, а повсеместная. Еще более непонятная эпидемия чего-то гриппоподобного. Без такой высокой температуры, какая бывает при гриппе, – просто усталость и выделения из носа, – но слишком уж долго, волнами. От этого вроде бы не умирали. Но болеющий две недели подряд человек превращался в ходячую мишень. И легко сдавался в драке, быстро погибал в стычке, не мог проявить достаточно настойчивости и агрессивности, чтобы обеспечить себя и свою семью продуктами и водой. Последствия были те же…
Попытки организовать местные отряды самообороны, вооружаться чем бог послал, давать отпор бандитам – они, разумеется, были. Причем повсеместные, и иногда очевидно успешные. Но вот как только отдельный городской или сельский район начинал вновь становиться пригодным для жизни, как только в нем начинала самоорганизовываться хоть какая-то перспектива, вот тут и начиналось самое жуткое. Приходила, а чаще прибывала на транспорте рота, иногда усиленная. Никогда не американская, не британская и не германская. Очень редко, только в исключительных случаях – польская, эстонская, финская. Обычно – и это самое страшное – украинская, или грузинская, или чеченская, или среднеазиатская. Или русская… И хуже не было ничего. Отряды самообороны уничтожались мгновенно, полностью, с максимально широким охватом по родственникам, по сочувствующим, просто по свидетелям и соседям. Логично же? Оружие населению иметь нельзя! С терроризмом надо бороться! Вот и боролись, о Господи… Термин «эскадрон смерти» не прижился, и такие команды называли почему-то «золотыми ротами» или просто карателями. Бандиты убирались с их дороги, и разве что иногда попадали под горячую руку. Целью «золотых рот» были именно организованные люди, совершенно законно не подпадающие под категорию «мирное население». Попытки оказать «ротам» серьезное, организованное сопротивление были, но заканчивались одинаково. Прибывали уже более тяжело вооруженные ребята, нормальные кадровые бойцы, и «гнездо террористов» выжигалось тяжелой армейской техникой. При четкой и эффективной поддержке с воздуха.
«Золотые роты», сформированные из граждан бывшего СССР, действовали так, что выжившие свидетели трогались умом. Грабежи и насилие не удивляли никого, но массовость убийств и без преувеличения звериная жестокость, с которой они уничтожали людей, просто поражали. Откуда такая ненависть? Мы же росли в одной стране, мы были или настоящими земляками, или по крайней мере говорили либо на одном и том же, либо похожем, братском языке. Учились по одним школьным программам, смотрели одинаковые фильмы в детстве. За что? За что могут нас так ненавидеть поляки, грузины, украинцы, русские? Другие русские, четко отделившие себя от нас и мстящие нам за наше же непонимание. Это было сюрреалистично: будто из-под кожи сто лет живших по соседству с нами и среди нас людей вылезли невиданные инопланетные твари.
Привыкший к профессиональному хладнокровию Николай зверел, думая обо всем этом. Он мог по-бритвенному четко отделить «за что» от «зачем». Но не мог размышлять об этом спокойно. Хотелось не просто убивать – хотелось рвать врагов зубами. «За что» – он не понимал, как ни заставлял себя понять. Не укладывалось в голове. Украинцы и грузины были настоящими братьями всегда, сколько он себя помнил и сколько помнили себя его родители, деды и прадеды. Каждый четвертый солдат в Отечественную был украинцем; каждый, может быть, сороковой – грузином. Украинцем был Хрущев – далеко не худший лидер за последние сто лет. Грузином был Сталин, в конце концов. С ним СССР стал силой, с которой не мог не считаться весь мир. За что они нас возненавидели? Ну не могут же взрослые люди действительно верить всему этому бреду, про «кровавую русскую оккупацию», отбросившую и тех и других от неких сияющих европейских вершин? Ни разу им не удалось взять представителя любой из «золотых рот» живьем, чтобы по душам поговорить. И, может быть, понять. Это было до сих пор коллективной несбывшейся мечтой. Чем-то, к чему хотелось стремиться.
А вот с «зачем» или «почему» было гораздо проще. До обидного проще. Принесшие нам «демократию и права человека» «миротворцы» совершенно не несли ответственности за действия «золотых рот». Создав их, вооружив, быстро оттренировав, снабжая их всем необходимым, помогая разведкой и целеуказаниями, – не несли ответственности, никакой. Русские убивали русских – это было, с их точки зрения, отлично. Украинцы, кавказцы и среднеазиаты с большим энтузиазмом участвовали в этом – еще лучше. Они имели на это историческое право. Геноцид? Что вы, какой геноцид? Вот когда Советский Союз оккупировал там, репрессировал… Все по привычному длинному списку… Вот это был геноцид. И Прибалтики, и Кавказа, и Украины, и всех прочих – до Польши и Чехии включительно. В том же Интернете миллионы ссылок на всех основных языках мира: «Геноцид свободолюбивого чеченского народа… Эстонского народа… Литовского народа…» А теперь – это был совершенно не геноцид. Просто восстановление исторической справедливости. Пусть несколько грубоватое, но совершенно обоснованное…
По поводу судьбы бойцов карательных подразделений, даже в полностью победном для агрессора будущем, у Николая были весьма темные предчувствия. Как только необходимость в них отпадет, их сделают козлами отпущения за все подряд… Но до этого было далеко, до этого нужно было делать что-то самим.
– Чш-чш…
Их пара вбилась в землю одновременно, синхронно, как пара прыгунов в воду в этом новомодном виде спорта. Предохранитель «калашникова» клацнул почти бесшумно. Патрон давно находился в патроннике, почти с самого начала. Николай был в курсе, что это ослабляет боевую пружину, но так делали все. Просто потому, что, когда кому-то не хватит половины секунды для приведения оружия в готовое к стрельбе положение, ему будет уже наплевать на состояние боевой пружины.
– Ы?
– Нет еще…
Было даже удивительно, как много информации можно передать одной выдавленной шепотом гласной буквой или вообще не произнеся ни звука. Если свои. С молодым офицером, носившим необычную фамилию, они воевали бок о бок уже который месяц. С поздней весны, точно. За такое время учишься понимать друг друга по междометиям. Это как немолодые супруги общаются в стиле «Слушай, Киса, где там эта штука?» – «Так она же…» – «А, точно, спасибо!»
Головной дозор поменялся с момента выхода уже два раза. Свой черед они отработали без событий и теперь были на правом фланге. Фактически группа уже вышла в правильный район, но до нужного места еще полчаса ходу минимум. И потом два-три часа ожидания, как и положено. К моменту появления команды, которая осматривает участок работы саперов, все они будут качественно и привычно прикидываться ветошью.
– Пс.
Ясное дело, что тихо. Как же еще идти? С барабаном и развернутым знаменем? У их отряда не было знамени. Так и не было названия. Даже когда он вновь начал расти после последнего разгрома и на каждого обстрелянного бойца пришлись по 2–3 новичка – все равно было не до того. Ну и правильно.
Растоптанные ботинки были удобными и ступали по жухлой, сухой траве тихо и твердо. Попадающиеся под ноги ветки Николай переступал привычно, много больше глядя по сторонам и вверх, чем вниз. Подгибался под нависающие над тропинкой ветки, обходил крупные кусты. Лезли в глаза совершенно не нужные сейчас пятна черничника и семейки ранних грибов, и от этого он иногда улыбался. Движение по лесу походило на старое, привычное занятие – на тихую грибную охоту. Только тяжесть была другой: не два объемных кузовка с горами подберезовиков, а оружие, и боеприпасы, и аптечка на группу. В ножнах не потертый «Южный Крест», а штык-нож и нормальная русская финка, какую носит шпана в деревнях. Над этим не шутили уже даже новички, хотя в ближний бой доктор с Кронштадта принципиально не вступал, работал со средней дистанции. В обязанности отрядного врача входил, в частности, именно инструктаж молодых – как и по каким участкам тела работать холодным оружием. Каждый этого боялся, каждый понимал, что ему может спасти жизнь усвоение слов, сказанных совершенно не добрым и не смешным доктором.