Не особо частые проверки на блокпостах «миротворцев»: поляков, финнов, американцев, немцев, бельгийцев, британцев, голландцев, словаков, грузин, испанцев. Почти Вавилон…
– Это с нами. Гость из тыла. Нет, не журналист, просто гость. Представитель какого-то там Фонда по сохранению культурного наследия… Француз. Да, проверяйте, пожалуйста. Видите отметку на документе? Ну да, эту самую. 20 евро? Да вы что? Вчера еще 10 было!
Какие-то мелкие русские города, названия которых он помнил неточно. Потом сельская местность, потом крупный город. Ему нравилось чередовать впечатления, и он решил, что по возможности продлит «тур», пока сумма банковского кредита не станет совсем уж неподъемной. И еще ему нравилось, что здесь можно – все. В разорванной на части, покрытой пеплом, покоренной варварской стране царили анархия, голод, страх. Погибающие от голода в своих полусгоревших городах женщины отдавались за пачку галет или пару бульонных кубиков. Выходит то, что все русские женщины – шлюхи, было чистой правдой. Европейки никогда бы так не поступили, как бы тяжело им ни было. Они бы сказали: «Нет!». Матери умирающих от голода или вульгарной кишечной инфекции детей стоили еще дешевле. За початую банку сгущенки можно было купить покорность любой кормящей матери возрастом от 18 и выше. Но и это все было ерундой. Заплаченные авансом 75 тысяч евро позволяли ему стрелять, куда взбредет в голову, – только не в своих, конечно. Ну, и не перед объективами представителей международной прессы. Уж это он тогда понимал. Очередь за какой-то едой – за пойманными крысами, что ли? Останавливается машина, он выходит с парой посмеивающихся ребят из эскорта, смотрит. Русские женщины в серых тряпках глядят вниз: поднявшая глаза сразу привлечет к себе внимание.
– Эта!
Один из бойцов эскорта кивает, шагает вперед. Властно отстраняет нескольких, отпихивает с дороги самую медлительную. Сдирает платок с головы женщины, показавшейся ему молодой. Да, скорее даже девушки. Немытые и нечесанные волосы еще сохраняют светлый цвет.
– Пошла!
Несколько женщин визжат, кричат на своем глупом языке. Одна хватает бойца за руки – тот не глядя отмахивается, и она летит на землю. Светловолосую девушку выдирают из толпы. Вся эта толпа теперь целиком развернулась лицами к ним. Кто-то из русских старух кричит по-английски, потом по-немецки. Боец эскорта отвечает и хохочет. Кто он по национальности: американец, немец, украинец, грузин, русский? «Стрелок» не знает, да и не хочет знать. Это обслуга, выполняющая его желания за серьезные деньги.
Девушку тащат к машине, но это не все. В этот раз «стрелку» недостаточно того, что он устроил. Он обменивается с обоими бойцами эскорта взглядами, затем несколькими словами. Те оглядывают улицу и кивают: можно. «Стрелок» берет на изготовку «калашников», передергивает затвор, уже предвкушая то, что сейчас будет. Очередь начинает разбегаться, когда он открывает огонь. В его распоряжении довольно большой выбор оружия: и американские М-14 и М-16, и винтовки производства нескольких европейских стран, и пистолеты-пулеметы. Но ему рекомендовали именно «калашников», потому что меньше будет возможных проблем со всякими там экспертизами, если они вдруг по какой-то прихоти судьбы случатся. Ну и ладно, он не возражал. В магазине русской штурмовой винтовки 30 патронов, он выпускает их все несколькими длинными очередями, не особенно целясь: бойцы насмешливо хмыкают. Потом одобрительно улюлюкают, когда последней очередью он сшибает особенно быстро бегущую женщину, умчавшуюся уже на несколько десятков метров. Скольких он убивает в этот раз, скольких ранит – не имеет никакого значения. Расследований не будет, русским некуда и некому жаловаться. Во всех новостях – по всему миру, по всей Европе – только рассказы о том, что это русские сами убивают друг друга. Из врожденной жестокости и чего-то там еще. Они сами виноваты, что довели до этого свою жизнь. Никакой международный суд не примет жалобу от русского – просто потому, что их гражданство уже перестало признаваться. А никакой местный суд здесь свою юрисдикцию не сохранил.
И вот так либо как-то иначе – или каждый день, или через день, чтобы не приелось. Можно купить себе все, что хочешь, за еду или лекарства. Или не купить, а взять силой. И можно убивать, сколько хочешь, зная, что за это га-ран-ти-ро-ван-но не будет ничего, никакой кары. Другие, он знал, не просто брали женщин и детей и убивали, кого хотят. Кто-то занимался целевым подбором доноров органов, но в это ему твердо, настойчиво советовали не лезть: это очень дорогой и очень хорошо прикрытый бизнес. Его 75 тысяч евро и десятки раз по столько же от таких, как он, выглядели на этом фоне мелочью, старыми латунными сантимами в детских копилках… Кто-то другой занимался разделкой людей на учебные пособия для студентов-медиков. Это тоже был рынок, но много меньший; его в целом насытили еще во время войны в Югославии… Но большинство просто убивали. Это было просто. Очень просто – как сходить в туалет или почистить зубы. Никаких переживаний, кроме дрожи в животе. Сладкой, как…
Это все было можно, и постепенно стало ясно, что от этого реально сходишь с ума… Он мог все. Он был не просто ангелом в этом аду, он был почти богом. Обилие церквей в России «стрелка» изумило: он почему-то считал, что русские в своем большинстве мусульмане, а остальные вообще язычники. Это смущало, но потом он сообразил, что церкви с крестами у русских не настоящие: это просто их выдумка, попытка обелиться перед миром. На самом деле православные – это не христиане. У украинцев, и словаков, и хорватов, с которыми он общался на разных этапах своего маршрута, по этому поводу было очень четкое и ясное представление: точно такое же, какое создалось и у него. Очень правильное и удобное.
Статус ангела, статус бога, хозяина десятков, а хочешь – и сотен жизней… Это было нечто невероятное. Он участвовал в расстрелах пойманных инсургентов, которым иногда не было даже шестнадцати лет. Ему говорили:
– Думаешь, это просто мальчишка? Знаешь, что он сделал или такие, как он? Это они сожгли миссию Красного Креста в том городе, как его… Проезжали позавчера… Угу, было расследование, он во всем признался. Давай, закончи это. Смотри как уставился, волчонок. Сейчас зарычит или укусит. Давай, пора уже ехать.
Были и большие расстрелы. Полицейское охранное подразделение, скомплектованное из каких-то кавказцев, проводило акцию, ставшую ответом на действия русских террористов. Которые, говорят, кого-то там застрелили прямо в зеленой зоне. Взятие заложников, обращение к жителям города с требованием выдать стрелявших на беспристрастный суд. Потом, когда собственно заложников кому-то показалось мало для нужного масштаба, привезли несколько грузовиков с людьми из ближайшего фильтрационного лагеря. Взятыми раньше или вообще военнопленными. Впрочем, собственно понятие «военнопленный» распространялось на весьма малую долю русских военнослужащих, взятых в плен. Российские Вооруженные силы слишком долго и слишком густо пятнали себя преступлениями – против народа Чечни и так далее… Всякие там гуманные принципы распространялись вовсе не на всех, носивших русскую военную форму, надевавших ее хоть когда-то в своей жизни. В итоге получилось сто человек или чуть больше. Сто десять, может быть. Полтора часа всяких приготовлений – рытье могил, последние допросы, последние насмешки. И потом, за одну или две минуты, – все. Три пулемета.
После этого раза он не мог спать – проглядывал фотографии и видеоролики; до середины ночи, раз за разом, по кругу. Фотографировали и снимали здесь много – стараясь, чтобы в кадр не попали лица «миротворцев», но иногда снимали всех подряд. И он снимал, и его снимали. Цифровые фотокамеры позволяли быстро удалять неподходящие снимки. Он тогда не подумал, что существует программное обеспечение, весьма легко позволяющее восстанавливать даже удаленные файлы, если карточка памяти не отформатирована.
Все это появилось потом в Сети, в журналах, на телевидении – «Пожалуйста, уведите от экранов детей». Передовица того самого желтоватого «Ле Пойнт» была посвящена расшифровке видеороликов и кадров этой конкретной акции. В целом журнал оказался полон имен, ссылок на прошлые события; статьи, заявления, комментарии – все это было как с другой планеты. Выдранное из контекста. Но и оставшегося хватало. И довольно цельной была передовица, с редакторскими комментариями. Один конкретный расстрел: 116 человек, из них минимум 30 женщин и минимум 10 детей и подростков в возрасте от приблизительно девяти до приблизительно семнадцати лет. Почти половина расстрелянных имела на себе элементы русской полевой военной формы, часть – отчетливо видимые знаки различия. На нескольких фотографиях выделены офицеры разного ранга; по крайней мере одна женщина-офицер. Бойцы конвоя и члены собственно расстрельной команды также с ясно видимыми эмблемами на униформе; лица тоже различимы без труда. Официальная дата начала расследования – сегодня, в день сдачи статьи в печать. Еще вчера до этого никому не было дела.
И это все было правдой. Это все оказалось правдой, от которой столько месяцев все отворачивались. Которую игнорировали с самоуверенностью, доступной только современному обывателю. «Россия, в России» – да, это где-то там, далеко, на востоке… Они совсем другие, они сами это все, наверное… Ну да, трагедия, но что тут можно…
И набранные огромными, кричащими буквами заголовки: «ВСЕ БЫЛО РАДИ ЭТОГО?» И пять, десять, пятнадцать комментариев об одном и том же: «Неужели вся эта пропаганда, все безудержное поливание грязью России в последние годы, насмешки над каждым сказанным русскими словом – все это, чтобы дать нам право так вести себя на их территории? Кто нам это право дал? Кто сделал так, что это стало можно? Давайте вместе вспомним эти имена!»
В неновом уже журнале было написано, что правительство Французской Республики в полном составе, оказывается, подало в отставку еще 8 августа. Яркий жест, произведший, несомненно, большое впечатление на Европу. Если не знать, что к этому времени Национальное собрание уже выразило недоверие правительству, приняв предложенную «резолюцию порицания» тремя четвертями голосов. Просто не истек еще срок вступления резолюции в силу – следовательно, отставка формально являлась все же добровольной.