– Я не понимаю по-немецки! Не понимаю!
– Только что понимал… Ну, да и ладно. Начинаем.
– Что? Что?
Дикий, душераздирающий визг: связанный человек бьется так, что его с трудом удерживают двое полицейских. Потом держат уже трое, а один режет.
Покашливание сзади.
– Герр руководящий директор полиции?
– Да-да?
– Мы заявляем официальный протест от имени Комиссии. И бундестага в целом. Решительный протест.
– Очень хорошо. Еще что-нибудь?
– Да! Мы также заявляем официальный протест герру Рохау как начальнику Экстренной полиции Берлина. И требуем от него немедленно пресечь ваши действия. Требуем решительно.
– Герр Рохау?
– Я тоже услышал, господа. И тоже принял к сведению.
– Гм.
– Очень хорошо. Эй ты! Ты начал понимать немецкий? Нет?
Много мычания, мотание головой, кровь из прокушенной губы, кровь из пальцев, кровь, выступившая на повязках.
– Карл, может, другого?
– Как ни грустно. Или дадим последний шанс? Слышишь, ты? Начало доходить до тебя? Или все-таки нет? Жаль.
Снова визг, запах крови, запах рвоты, запах мочи. Парламентарии сзади и двое связанных спереди глубоко, натужно дышат. Удерживавшие изуродованного человека полицейские расходятся в стороны. Лица троих мрачны и неподвижны. Четвертый, с ножом в руке, зло щурится: это отлично видно в ярком свете люминесцентных ламп. Интересно, он тоже думает, что это блеф? Все нет, а это да?
Оглушительный грохот, почти непереносимый для ушей. Это потому, что помещение маленькое и закрытое. Интересно, слышно ли было снаружи? Понятно, что да, но насколько хорошо?
– О боже…
Снова рвота. Нет, не такие уж у парламентариев крепкие нервы. Или крепкие, но граница у их крепости все же существует. Запах пороха такой острый, что режет глаза.
– Ну что, кто из вас двоих? А?.. Кто из вас двоих понимает по-немецки?
– Га-а-авно.
– Что?
– Scheiße, – любезно и ненужно перевели сбоку. – Сказано по-русски.
– О, как вовремя сказано! Мы, значит, русские? Интересно, и пара документов в карманах найдется? Обыскали его?
Да, разумеется, обыскали: все из карманов было сложено тремя кучками на столе в дальнем углу кабинета. Патроны россыпью, запасные снаряженные магазины, бумажки, разноцветные пластиковые карточки. Вероятно, именно у этого имя на документах было русское: Сергей.
– Еще раз повтори.
– Га-а-авно.
– Почти правильно, молодец. Почти как москвич. Но большинство русских не слишком тянут первый слог этого слова и не так уж явно проявляют звук «а», скорей произносят нечто среднее между «о» и «а». Уж это слово я знаю. Так что нет, не верю. Ты прибалт или поляк?
Сидящий обвел глазами окружающих, несколько долгих секунд тупо смотрел на тело убитого минуту назад человека, а потом как-то обреченно мотнул головой.
– Нет, я словак.
– Что ж, значит, не совсем я угадал. Догадываешься, что будет дальше с вами, если будете молчать? Прямо сейчас и прямо здесь, в этой комнате?
– Я видел. Но ведь это… Это незаконно?
– Стрелять в полицейских четверть часа назад – тоже незаконно. Убивать вице-канцлера и стравливать нас с русским медведем – еще как незаконно. Наш мятеж незаконен: мы мятежники, ты слышал? Лично я совершил уже столько, что смертный приговор мне гарантирован. Насчет этого не беспокойся. Мне уж все равно. Тот тоже был не первый, понял?
– Да, тоже понял… Но вы же полицейский?
– Был полицейский. А теперь просто пользующийся последними часами безнаказанности мятежник в ожидании ареста и суда. Видишь этих джентльменов? Они меня используют. Нас. Они официально потребовали, чтобы мы немедленно прекратили вести себя несообразно. Но, видишь ли, от того, что я прекращу, что мы все прекратим, – не изменится уже вообще ничего. А силой они нас заставить не могут. И от того, что я сейчас сделал, и от того, что мы можем еще сделать, пока успеваем, нам не хуже будет, не лучше. Я вот могу убить одного его, могу одного тебя, а могу обоих. И мне за это одно ничего вообще не будет, представляешь? А могу ведь не сразу убить, а сначала помучить. Не из садизма, а для пользы дела. Чтобы узнать что-то новое, например. А заодно и они узнают – вот такая от меня и остальных польза им, таким чистеньким. Осознал? А ты?
Второй из мужчин сплюнул кровью на покрытый серым линолеумом пол, злобно сверкнул глазами. Полицейский с ножом в руке подошел молча, вытянул вперед руку, резанул наискосок лба. Сидящий забился и закричал, замотал головой – брызги полетели далеко в разные стороны.
– Ну, нет так нет. Тогда послушай пока. И готовься.
Он снова повернулся к первому.
– Ты знаешь по-русски что-нибудь еще?
– Мало. Пару десятков слов.
– Сколько тебе лет?
– Тридцать…
– Ага, русский в школе уже не учил. Учил немецкий. Знаешь, вот это имя «Сергей» в твоих документах… Лично я думаю, что тебя должны были прямо здесь оставить. Или ты сам уже понял? Даже если бы все для вас прошло удачно – тебя и наверняка еще кого-то просто оставили бы среди прочих, с пулей в спине. Есть такая вероятность. Согласен?
Мужчина снова кивнул.
– Да. Я и сам уже догадался.
– Да ну? А как?
– Я не боец… Ну, учили и стрелять тоже, но я… Срочную я отслужил слесарем в мастерской… С работой дома плохо… Я завербовался, меня готовили на подрывника, а тут мне взрывчатки и прочего не дали, только автомат. Но приказали во время операции, ну… Непрерывно кричать по-русски грязные слова. Несколько слов всего. А я подумал…
– Извини, что перебиваю, – Эберт жутко ухмыльнулся. – Ты сказал «готовили» – готовили где? Готовил кто?
– В Братиславе, дома; и потом в Венгрии. «Курсы разминирования», но больше нас учили как раз минно-подрывному делу. Инструктора НАТО – сначала бельгийцы и американцы, потом канадцы и португалец. У меня получалось плохо, и платили нам меньше, чем обещано, – в общем, я думал отчисляться. Но потом начали отбирать для разных команд, и я вызвался – думал, будет лучше.
– Когда отбирали?
– Год назад.
– Ясно. В России был?
– Да, один тур.
– Заработал?
– Не очень… Много вранья, много приписок… Почти половина обещанных денег мимо нас так и проходила. А потери были, и вообще…
– Как ваша компания называлась?
– «Кодо-9».
– Не слышал про такую. Ладно, к этому мы вернемся. Когда в Берлин перебросили? Какая здесь была задача?
Мужчина замялся и снова обвел глазами окружающих, будто рассчитывал на помощь. Значительно показал глазами на второго пленного.
– Ой, да ладно. Он уже покойник, не хуже меня с моими ребятами. Только мы его прикончим до того, как нас возьмут. А что, ты тревожишься за него? Он тебе дорог?
В этот раз мужчина, отрицая, крутил головой так энергично, что это можно было счесть забавным. В какой-нибудь другой обстановке.
– Тогда продолжай. Пока для тебя все идет неплохо.
– В Берлин нас перебросили три недели назад. Сказали, надо быть готовыми ко всему.
– Кто сказал?
– Старший группы. Нас… В общем, нас же реально завербовали, и я потом понял, что реально спишут… Правда, я не вру… Сначала думал, что все нормально, что я нужен. А потом вдруг почувствовал, а дальше уже понял: нет, я им не для того нужен… Ну, это ведь как было? Когда после курсов и после России был вторичный отбор, мне показали фотографии того, как я… Я и не знал, что меня снимали. Мы много фотографировались там, конечно, но вроде все ведь свои были… Про некоторые случаи я и не помнил, но на фотомонтаж не похоже, и я решил, что это тоже правда… В общем, мне объяснили, что назад хода нет, что я не нужен никому и что из меня сделают публичного козла отпущения в любой момент, если я буду… Я согласился, потому что куда тут денешься? И тогда жизнь наладилась как-то. Меня и еще нескольких из наших сунули в охрану какой-то тюрьмы в Румынии. Там держали русских пленных, с которыми работали. Скучно, но платили уже ничего. Потом нас вернули назад. Пару месяцев нас всех учили еще, но учеба вообще странная была: даже про мины и взрыватели уже ничего не говорили, а сплошь о политике. Как русские во всем виноваты, еще с их царя Петра. Как они всегда мечтали весь мир захватить, и что Восточная Европа всегда была их жертвой… Как в школе, честное слово.
Все слушали очень внимательно: и Карл Эберт, и Фриц Рохау, и парламентарии, и полицейские, и даже почти уже не всхипывающий раненый, шею которого удерживала сзади чужая ладонь.
– Потом нас восьмерых сюда переместили. Привезли на микроавтобусе без окон, ночью. Поселили в каком-то общежитии. Выходить вообще запретили и не разрешали даже занавески на окнах открывать. Кухня оборудована была, холодильник с полуфабрикатами, телевизор. Компьютеров не было, Интернета не было, даже сотовых телефонов не было. Телевидение все на немецком, даже порнуха. Тьфу, скучно… Даже старший группы ничего не знал. Раз в два дня приходил один мужик, рассказывал, что в городе русская делегация и что немцы будут с ними сговариваться, чтобы выйти из войны. И что допустить этого нельзя. Делегация неофициальная, никакой легитимности у нее нет, но еще ничего не ясно.
– Оружие находилось прямо в общежитии? – глухо спросил Фриц. Ну да, чужая ячейка в собственном городе показалась ему чуть ли не страшнее происходящего в тысяче километров к востоку.
– Нет, никакого оружия не было. Когда сдернули нас, вот тогда дали. Приехали сразу четверо, провели инструктаж. У них были планы одного здания в центре, и оборудование, и всякое такое. Но оружия тоже не было, его еще позже дали. Мне это уже тогда странным показалось.
– Вас восемь человек было, говоришь? Все светловолосые? Все из Восточной Европы?
– Да… – несколько удивленно ответил «Сергей». Двое украинцев, остальные или чехи со словаками, или поляки. – А что?
– Ты знаешь, что русские в основном брюнеты?
– Конечно, знаю, я же там был. Девушек у них много светлых, а мужчины в основном темноволосы, даже странно.
– Это не странно, это нормально… Но то, что русские светловолосы и их зовут Саша, Дима или Сергей – это стереотип людей с не сильно широким кругозором. Так что да, вряд ли ты пережил бы эту операцию. И вообще все вы, все восемь. Рассказывай дальше.