– Эй, ты! Сколько таких было? Кто, ты говоришь, странно себя вел?
– Не знаю… Много. Каждый пятый, может быть.
– Крок, он твой.
– Ы-ы…
Охотник отвернулся рывком. Обидно ему, ясное дело. Остальные не стали, и сам Николай не стал. Обычное дело. Патроны слишком ценны в их краях, чтобы расходовать их по-глупому.
– Тридцать хватит?
– Сорок! Минимум!
Во-во, эти про то же. У охотника был СКС – самозарядный карабин Симонова, который ел те же самые патроны 7,62 39, что и старые «калашниковы». Бог его знает, этого Илью, где он взял СКС: выглядел карабин серьезно потертым, – значит, не в почетном карауле служил.
Расстались они как-то быстро: обе стороны явно считали, что зря потеряли время. Николай двигался там, куда его поставил комвзвода, делал все, что нужно, а сам мрачно и рассеянно продолжал думать. То, что сказал покойный зондер под самый свой конец, тоже вызывало смутно знакомые ассоциации. То ли он что-то такое похожее проходил еще в институте и прочно потом забыл, то ли… От всего этого он злился все больше, это отвлекало и раздражало. Особенно на фоне смертельной усталости, недосыпа, голода и вообще перманентной злости на все окружающее.
Уже к восьми утра в небе повис знакомый стрекот, потом вдалеке начало гудеть сразу с нескольких сторон. Было ясно, что они потеряли лишние 20–30 минут совершенно глупейшим образом. Повезло с погодой – дул довольно сильный ветер, да еще и порывистый. И все небо было в облаках. Да, в этих краях такое нон-стоп с октября по апрель включительно. Но сейчас это особенно к месту: беспилотник даже не удалось увидеть – он быстро делся куда-то сам и больше не вылезал. Большая модель выдержала бы и такой ветер, но этот, судя по звуку, был явно легким – ротного или батальонного уровня.
К десяти с небольшим комвзвода подтянул к себе все четыре дозора и сообщил нехорошую новость: ядро отряда в очередной раз пощипали с неба, а потом, очевидно, начали обкладывать все плотнее и плотнее. По сравнению с последним, относительно спокойным днем, дела были плохи. Командование пришло к выводу – кто-то им явно плотно сел на хвост. Разведвзвод был одним из немногих козырей отряда, если не последним к этому дню. Было ясно, что дела идут худо, однако это случалось не в первый раз, и они уже знали, что делать. Сомов расстелил самодельную карту, и минут пять сидел над ней с двумя другими офицерами и двумя самыми опытными своими разведчиками. Остальные, включая измучившегося от попыток вспомнить старые лекции Николая, использовали эти минуты по прямому назначению – легли и вырубились. Сориентировавшись, старший лейтенант поглядел на часы, на небо, на своих людей. Выругался и молча поднялся на ноги. Так же молча его разведчики начали приводить себя в порядок и поднимать товарищей.
Доктор столкнулся глазами с Викой – та посмотрела на него, как на пустое место, и продолжила шепотом общаться со своим парнем. Совершенно машинально он проверил крепление штыка – и поймал взгляд того же Крока, который рядовой Геннадьев. Очень понимающий взгляд, очень знакомый. Оба скалились друг другу, как две давно знакомые собаки – дворовые, не домашние. Привыкшие к дракам без правил, не раз дравшиеся рядом. Николай знал, что сейчас будет, как это знали и все. Гонка по пересеченной местности. Может, передадут одну или две ориентировки от штаба, если не откажет связь. Может, случится выход на хвост какой-нибудь преследующей ядро отряда пешей группе – или, наоборот, засада на идущую в охват мобильную группу. Короткий, злой, интенсивный огневой бой. Иногда непосредственно переходящий в ближний – теоретически выгодный разведвзводу, основу вооружения которого составляла легкая стрелковка. И уровень подготовки большинства бойцов которого допускал такое. А настрой даже и приветствовал. Теоретически, ага. Если абстрагироваться от того, из чего он складывается, как оно бывает. После ближнего боя люди реально сходят с ума, но почти все они и так были тронутые, так что, в принципе, какая разница?
– Давайте, славяне! Дружно!
Взвод ответил своему командиру невнятным угрожающим ворчанием, рычанием, опять же почти как свора псов. На окружающих его лицах Николай увидел то, что на секунду сделало его счастливым: если во всем этом возможно хоть какое-то счастье. Он был здесь свой. Он был таким же, как они.
И ровно в этот момент уже давно висевший где-то на границе слышимости свистящий вой начал резко, тяжело нарастать. Показательно, что никто не задумался ни на один момент, и команда старшего лейтенанта – тут же продублированная трижды – была совершенно ненужной. Все попрыгали, попадали в стороны, рассредоточившись как это только было возможно за остававшиеся им мгновения. Уставили в серое небо бесполезные стволы. Реактивный самолет пронесся ровно над их распадком; как показалось сжавшемуся в комок в ожидании неизбежной предсмертной боли Николаю – на высоте в считаные десятки метров. Снизу он был выкрашен в темно-темно-синий цвет с более светлыми на этом фоне пятнами. И тут же, даже менее чем через одну секунду, за ним и чуть в стороне прошел второй такой же.
– Наши!!!
Вот такого вопля они не слышали уже давно. Орать, реветь, выкрикивать что-то они не могли – не привыкли, потому что всегда было нельзя. Но даже привыкшие говорить на выходе, в поле, мало и тихо – теперь они не сдержали себя, почти никто. На обеих плоскостях жутких, смертельно опасных машин, способных прихлопнуть их всех походя, были вырисованы четко различимые красные звезды с белой окантовкой – с детства знакомая эмблема.
– Наши, наши! Вы видели? Господи боже, это наши!
Рев уже затихал впереди, а разведчики все не могли успокоится.
– Тихо, я сказал! Тишина всем!
Ну да, замаскировавший их неожиданный вопль звук уже истончился, кончаясь. Пара ушла куда-то на северо-запад, растаяв под серостью глухо затянутого облаками неба. Все переглядывались и перешептывались, не до конца еще осознав увиденное, не полностью еще поверив.
– Петрова!
– Я!
– Что это было?
– Самолеты?
– Умная, а? Я сам видел, что не жопы с ручками! Я спрашиваю, что это было? У тебя же отец летчик!
– А я что, Светлана Савицкая? Я-то не летчик. А снайпер! И химик!
– Ну на что хоть похоже? Ну не будь ты вообще уже!..
– На истребители вроде. На папины не похожи были. У него светлые были, и…
– Блин, ну вот женщина, а? Ты машины, в смысле автомобили тоже так различала: «Вот эта красненькая»?
– …И еще, папины «Сушки» были больше, – закончила Вика. – Даже вблизи.
– Это вроде бы «МиГ», а не «Сухой».
Все повернулись синхронно, посмотрели на сказавшего, и тот живо изобразил лицом междометие «а че?».
– Я думаю, это истребители, – заключила Вика. – И действительно похожи на наши «МиГи». Они грубее…
– Что?
– Папины… Папины бомбардировщики были вроде побольше, я говорила… И еще они были гладкие, скользкие какие-то на вид. Как коты… Дикие, страшные, но явно коты. А эти грубые и будто из конструктора сложенные.
Секунду все переваривали странные слова девушки, потом старший лейтенант заключил:
– Раз не «Сушки», значит, точно «МиГи». Раз «МиГи», какие бы они по модели ни были, значит, истребители. Раз истребители… – Он обвел всех взглядом. – А черт его знает. Но в любом случае: значит, не все так плохо. Значит, летают. Реактивному самолету это… Готовить его надо, обслуживать. Наводить. Не знаю, что еще. И вот они тут. Истребители. Истреблять.
Говорил он оборванными, грамматически неправильными фразами, но все понимали, что Сомов имеет в виду. Особенно про «истреблять». Они тоже были здесь именно для этого. А не сидели по домам, выращивая морковку на зиму: то ли себе, то ли незакомплексованным чужим дядям.
– Давайте, собрались. Нас ждут.
Они наконец-то перестали переглядываться и возбужденно обмениваться междометиями, как первоклассники на перемене. Привычно попрыгали на месте, проверяя, как подогнано снаряжение, и сначала зашагали, потом затрусили, а потом и побежали вперед. Скупыми жестами и еще более скупыми словами команд старший лейтенант распределил людей в головной и боковые дозоры. Несколько минут спустя, когда они уже втянулись в бег, выделил и замыкающую пару. В нее он поставил младлея Сивого с кем-то из молодых, и Николай подумал, что это нехарактерно. И подумал не равнодушно, а весело. После произошедшего настроение у них было уже совершенно другое. Ситуация «самолеты, как обычно, вражеские, и прошли мимо, никого не убив» тоже была бы позитивом, но она была простой и привычной. Но вот такое… Своих самолетов они не видели уже бог знает сколько времени. Лично он – с начала войны. Страшно подумать, что сейчас ощущает и что думает Вика. Жив ли ее отец? Доживет ли она до победы, чтобы увидеться с ним? Сумеет ли остаться неискалеченной?
Ровно дышащий, тяжело бегущий вместе со всеми остальными лейтенант Ляхин даже не понял, что впервые назвал сейчас про себя это самое слово, которое они еще ни разу не упоминали вслух. «Победа». Они дрались столько уже месяцев, но ни разу не произносили его в разговорах между собой, ни разу не слышали в не особо пафосных командирских и комиссарских воззваниях. Весь их риск, потери, успехи, поражения, боль и многочисленные смерти рядом – все это было не ради победы. А скорее от отчаяния, от гордости, от злости и обиды на судьбу и на чужаков. Нагло, бессовестно пришедших, чтобы отнять у них все: дом, жизнь, свободу. Какие ни есть – не самый богатый дом, не самую легкую жизнь, не самую полную и очевидную свободу. Но свои, добытые своими руками, переданные им руками и сердцами родителей, дедов с бабками и так далее, до самого упора, до самой тьмы веков. На победу они не рассчитывали, потому что слишком уж явным было неравенство сил. Слишком уж быстро, как подкошенная, рухнула система власти, которой они столько лет столь многое прощали, лишь бы она объединяла колеблющуюся страну. Слишком уж умело и деловито враги нанесли поражение настоящей, кадровой армии, далеко не самой худшей на земле. Слишком уж их было много и слишком уж жуткими оказались потери потом, когда остатки разбитых бригад и отде