У Николая стала разваливаться обувь, у Вики начались женские дела, и, хотя с нее сняли ее небольшой груз, ей стало трудно поддерживать нужную скорость. Впрочем, скорость и так упала: они окончательно оголодали. И постепенно перестали верить в то, что скорость марша имеет большое значение. Шли уже почти просто, для того чтобы выйти хоть куда-то к людям. Генеральным курсом на северо-запад, потому что именно там проходили все дороги, если они действительно протопали много мимо своей цели на восток. В лесу так и оставалось тихо, хотя лес стал глуше. Все сошлись на том, что это действительно странно и неправильно, и без какой-то химии точно не обошлось. Но даже медик Ляхин и химик Петрова не могли предположить, что такое можно было применить, чтобы передохли либо по крайней мере замолчали и залегли по норкам, дуплам и гнездам все зайчики, белочки и птички. «Борьба с кормовой базой», – предположил кто-то вслух, и они невесело посмеялись. Понятно, что попасть в зайчика даже из автомата Калашникова непросто, да и что от него останется при попадании… Но есть хотелось уже просто невыносимо.
К вечеру очередного из дней пути, оборванные, едва переставляющие ноги, они вдруг вышли к раздолбанному, отдельно стоящему зданию без крыши, напоминающему барак. Сложено мрачное здание было из серого силикатного кирпича, но по торцу красным огнеупором было выложено «1984». Николай безошибочно определил здание как коровник и закрутил головой во все стороны. Метрах в трехстах обнаружился второй такой же остов, до половины высоты заросший давно оставшимися без листьев кустами. Ага.
– Вон туда, – предположил он, и они побрели чуть более весело. Говядины не предполагалось, но хоть какое-то жилье могло быть совсем рядом. Посреди леса коровники или свинарники не ставили, наверное, даже в 80-е.
На ходу он оглядел своих. Замызганные, с царапинами от веток на бледных мордах, в расчесах от комаров, в прыщах от авитаминоза. Но чистые, и в чистой одежде, за этим он следил. И с оружием. Все же военные, а не чмошники. Лично у него хлюпало уже в обоих ботинках, а не в одном правом, как еще вчера. И болели пальцы ног, и вообще непрерывно ныли мышцы, и мочился он с кровью. Ничего, зато никто их до сих пор не нашел. А простые шутки про «вот так вот и до своих дойдем» до сих пор вызывали улыбки, а не раздражение.
– Боже ты мой… Дым.
– И правда. Причем нормальный, деревянный. Почти правильно идем пока.
Глупое слово сказалось, но своим понятно. Да, дым бывает вовсе не только «деревянный». Дым от горящих домов пахнет совсем другим. И от горящей техники – тем более, какая бы эта техника ни была и что бы там у нее ни было внутри. А тут просто дрова.
Нюх у всех обострился. До жилья они брели еще километра два минимум. Тоже логично: кто будет ставить жилье вплотную к коровникам? Или, наоборот, строить коровники вплотную к жилью?
Несколько улиц: две или три. Несколько домиков, выкрашенных в темно-зеленый и синий цвета: наличники белые или желтые. Заборчики, садики, сараи разных размеров. Вот тут реально пахло жильем. Живыми. И собаки брехали в несколько голосов, и жизнь чувствовалась прямо по запаху. Но людей видно не было.
– Вроде тихо. И давно тихо, наверное… Ну что, попробуем? Вот этот, с краю.
– Есть… Крок, чуть сзади будь. Улочка эта…
– Вижу. Понял.
– Эй, хозяева! Есть кто-нить, отзовитесь?
В калитку они стучали с силой, но без излишней грубости. И так было понятно, почему никто не высовывается. И даже в окна не выглядывает.
– Люди, да не будьте же вы свиньями! Мы ж не ломаем ничего! По-доброму просим! Мы военные!
За стеклом что-то мелькнуло, качнулась и снова обвисла белая кружевная занавеска.
– Правду говорим! Вика!
Вика уже лезла через забор, подсаживаемая своим Костей. Сторожевая собака внутри уже просто заливалась, поддерживаемая дальними соседками. Николай счел, что это хороший признак. Если бы деревню хотя бы раз посетили каратели, собак бы в ней не было точно. Да и людей оставались бы единицы.
Вика тяжело спрыгнула с другой стороны забора, крякнула. Неторопливо прошла метр к калитке, лязгнула крючком, приоткрыла. Так же неторопливо подошла к крыльцу. Вежливо вытерла ноги. Аккуратно постучала. Хрипло прокашлялась.
– Дорогие хозяева!
Голос у девушки был поставлен уже ничего себе. Нормальный такой сержантский голос. Не по тембру, разумеется. По интонациям.
– Как сказал товарищ лейтенант, не будьте вы свинями. Откройте добрым людям двери. Люди воюют который месяц подряд, люди совершенно не в себе уже.
Николаю понравилось это «свинями». Именно не «свиньями», а «свинями». Большая часть их пятерки была уже во дворе, разглядывала надрывающуюся псину. Кудлатенькая, милая такая… Геннадьев и Фокин ждали снаружи: во-первых, по привычке рассредоточились и распределили сектора стрельбы, а во-вторых, трезво оценивали свой внешний вид.
Дверь отворилась наружу, выглянуло испуганное женское лицо. Женщина была старше среднего возраста, но называть такую бабкой было рано.
– Здравствуйте, – вежливо сказала Вика. Николай повторил то же самое слово, а Костя просто кивнул. Женщина молчала. – Пу́стите нас?
– У меня дети, – глухо сказала женщина.
– Мы не зондеркоманда. Мы свои. Партизаны.
Женщина посмотрела тяжелым, нехорошим взглядом.
– Были тут такие… Окруженцы. Партизан искали… Тоже стучали вежливо. Не тронули никого. А глаза смотрят…
– Давно были?
– В середине лета. Значит, месяца два прошло, – осторожно и так же глухо произнесла женщина.
– И что?
– А ничего. Сроду здесь не было партизан. Никому мы не нужны, слава богу.
– Нам нужны.
Женщина перевела взгляд с Вики снова на него.
– Мы так же выглядим? – спросил Николай, не давая ей сказать что-то еще.
– Нет. Пожалуй, нет. Те были грязнее. Но такая грязь… Не настоящая. Вы вроде и чище, но… Да, пожалуй, вы не те, кто они. Те были…
– Мы понимаем, – сказала сбоку Вика. – Те были не те. С ними кто-нибудь вызвался пойти, добровольцами?
– Дураков не нашлось. Соседи сказали, они тоже что-то почуяли.
– Молодцы… А чужаков в деревне?..
– Никого не было. Больше ни единого раза… Да уж… Ладно, заходите. Раз пришли.
Уже в сенях было тесно, а в доме еще теснее. Единственную комнату поперек перегораживала сколоченная из деревянных планок и фанеры детская кроватка, в которой молча стоял малыш лет двух, без штанов. Еще один ребенок, девочка лет четырех, так же молча сидела на накрытом покрывалом сложенном диване, с какими-то игрушками в обеих руках.
– Здрасте, – машинально сказал Николай детям, которые неподвижно смотрели на него, не издавая ни единого звука. – Это что, ваши?
– Нет, – спокойно ответила женщина. – Сына.
– А сын где?
Она посмотрела на него, как на дыру в пространстве. Никак.
– А как нас зовут?
Это влезла Вика. Костя стоял за ее спиной, почему-то с открытым ртом. Было такое ощущение, что он стал ниже ростом.
– Петя и Людочка.
– Ой, глазки какие…
Вика вдруг заплакала. Крутанулась на месте, отворачиваясь от всех, наклонила голову, сжалась.
– Тихо, тихо…
– На моей сестры дочу похожа…
Николай с женщиной стояли у дверей, глядя, как Костя успокаивает плачущую Вику, а дети смотрят на это с открытыми ртами: мальчик в самодельной кроватке и девочка на буро-зеленом клетчатом мягком покрывале.
– Меня зовут Вера Сергеевна.
– Лейтенант Ляхин… Медицинская служба Военно-морского флота. Очень приятно… Это сержант Петрова, снайпер. Это ее второй номер, Костя… Рядовой Титов… Снаружи еще двое наших.
Женщина кивнула, продолжая посматривать то на детей, то на Вику с Костей, то на Николая.
– Мы… Дней уже десять как одни. Отряд разбит. Мы выходим к своим, чтобы драться дальше.
– Я поняла, – эти слова женщина сказала тихо и очень устало. – Я вижу. Мой сын тоже ушел. Оставил детей мне.
– А их мать?
Сказав эти слова вслух, Николай тут же пожалел об этом, но было уже поздно.
– Она не доехала. Они поздно сообразили. А город… Мы слишком далеко живем. Раньше казалось – это плохо, а теперь вот…
– Вера Сергеевна, а как называется это место?
– В каком смысле?
– Ваша деревня. Как она называется?
Женщина посмотрела с недоумением.
– Шапша. Вы не знаете? Куда ж вы шли?
– К Доможирово.
– Ого!
– Далеко это?
– Если через Люговичи, то километров с полсотни будет. Но туда лучше не ходить. Там база отдыха была для ненормальных каких-то, типа русских буддистов. И там сейчас, говорят, какая-то полицайская база. Ну, сейчас не знаю, но раньше была точно. Вначале.
– А если напрямик?
– Откуда мне знать? Напрямик короче, конечно. Я так не ходила, а вот вы…
Николай подумал, что они уже давно проскочили мимо своей цели на маршруте: на второй, наверное, день. Что странно, потому что монастырь стоял на довольно крупной реке, вдоль берегов которой располагалась целая цепочка населенных пунктов. На полтора с лишним десятка километров: от Александровщины на западе до Имочениц и Акуловой Горы на востоке. Не снесли же их все вровень с землей? Не заровняли же реку?
Николай решил подумать об этом позже – и правильно сделал. Вера довольно равнодушно предположила, какой у них был возможный маршрут, – последние километров восемь он, вроде бы, вел вдоль речки с тем же названием – Шапша. Потом она спокойно назвала еще один возможный маршрут, потом третий, и он бросил думать об этом вообще: как уж вышло, так и вышло.
Первую ночь они провели у нее, не решившись пойти куда-то еще. Несмотря на тесноту, спали прямо на полу в этом маленьком доме, на половичках, ежечасно просыпаясь от детского ворочанья и хныканья и уговаривающего шепота хозяйки. Зато в тепле. Часовых меняли четырежды за ночь, гремя в незнакомых сенях жестянками, ругаясь на шипящую в темноте кошку. Дети от этого просыпались окончательно и подолгу потом хныкали уже вдвоем. Наутро Вера уговорила Вику пройти по деревне, осмотреться. И то, что она сказала им правду, подтвердилось быстро: чужаков в деревне действительно не было сейчас и не было давно. Зато в деревне работало от батарей радио, кто-то из молодых время от времени на велосипеде добирался до соседних поселений покрупнее – вроде Бора или Ратигора, и, в общем, жители были более-менее в курсе общей ситуации. Средний возраст взрослого населения Шапши был за 60, – большая часть молодежи и нестарых мужчин ушла воевать в первый же месяц. Не вернулся пока ни один, и весточек от ушедших не было тоже ни одной. У многих жителей были родственники в городах Ленобласти, но своих и чужих беженцев в деревню прибыло мало, а из прибывших часть не задержалась, пошла и поехала дальше. Рассказы от оставшихся и проходивших были самые печальные. Все это вместе взятое сформировало очень четко очерченное «общественное мнение», и впервые за долгое время измученные бойцы почувствовали, что находятся в надежном месте. Даже странно.