все учителя мужчины.
– Я своей тоже не помню, – сказал Тимоти. – Но потом я кое-как собрал себе семью. Неплохую семью для выросшего на улице паренька. Ее хватало – пока она не кончилась. Но что я тебе скажу: каким бы хреновым ни было мое детство, до твоего ему далеко.
– У меня идеальное детство, – сказала Тереза. – Я получаю все, чего захочу. Стоит только пожелать. Со мной все хорошо обращаются. Отец дает мне подготовку и образование, чтобы я могла править миллиардами людей и тысячами планет. Таких преимуществ и возможностей нет ни у кого другого.
Она замолчала, с удивлением уловив ожесточение в собственном голосе.
– Угу, – кивнул Тимоти. – Видимо, потому-то ты и озираешься через плечо всякий раз, как улизнешь со мной повидаться.
В ту ночь, вернувшись к себе, она не смогла уснуть. Тихие ночные звуки здания государственного совета почему-то стали отвлекать и пугать ее. Даже легкое потрескивание стен, излучавших дневное тепло, представлялось настойчивым постукиванием, словно кто-то добивался ее внимания. Тереза переворачивала подушку прохладной стороной к щеке, ставила тихую успокаивающую музыку. Не помогало. Стоило закрыть глаза и велеть себе засыпать, как через пять минут обнаруживалось, что она лежит с открытыми глазами, увязнув в воображаемом споре с Тимоти, Холденом, Иличем или Коннором. Далеко за полночь она сдалась.
Ондатра встала вместе с ней и проводила хозяйку из спальни в кабинет, но, когда Тереза села на табурет у конторки, собака свернулась в ногах и захрапела. Пса ничем не смутишь – во всяком случае, надолго. Тереза нашла старый фильм о семье, поселившейся на Луне в доме с привидением, но фильм удерживал от мыслей не лучше подушки. Тереза подумала, не выйти ли прогуляться в сад, но и от этой мысли только рассердилась. А когда поняла, чего ей на самом деле хочется, оказалось, что хочется-то довольно давно. Только признаться в этом было все равно, что признать поражение.
– Доступ к журналам наблюдения, – произнесла она, и система сменила полные призраков коридоры Луны деловым пользовательским интерфейсом. При всем почете и внимании к ее персоне доступ у нее был не ко всем журналам. Например, записи из боксов открывались, наверное, только отцу и доктору Кортасару. Это нормально. Да и она искала сейчас другое. О приватности Холдена никто не побеспокоился. Раз ей захотелось, можно было посмотреть, как он спит.
Она приказала системе собрать все по Холдену за последнюю неделю и включила ускоренный просмотр. Тереза знала, что в здании установлено повсеместное наблюдение, но ей любопытно было, где именно расположены микрообъективы и сколько они могут ухватить, оставаясь невидимыми. Перебирая прогулки Холдена по зданию и садам, она подумала, что могла бы подсмотреть и кое-что еще. Например, за Коннором с Мьюриэль.
На одном из экранов Холден сидел на траве, глядя в сторону горы, где жил Тимоти. При ускоренном просмотре его небрежные жесты и движения выглядели судорожными. Как будто его трясло. А вот рядом с ним появилась Ондатра. А вот и она сама. Ей не понравилось смотреть на себя через камеру. Тереза полагала, что волосы у нее лежали глаже и осанка была лучше. Она невольно шевельнулась на табуретке, выпрямила спину. Холден шлепнулся на траву, потом поднялся с мокрой спиной, а потом они с Ондатрой пропали из кадра. Тереза, забыв про свою осанку, подалась вперед. Холден поерзал на экране, затем поднялся и заспешил прочь. Прокрутка шла в двадцать раз быстрее реальной съемки. Целый его день укладывался в неполный час. Холден за обедом, читает что-то с наладонника. Холден проходит через общую комнату, где собирался ее класс, задерживается поговорить с охранником. Холден в спортзале, занимается на устаревших тренажерах, какие устанавливают на кораблях. Холден сидит за столом на веранде с видом на город, с доктором Кортасаром и бутылкой вина…
Она стукнула по управлению, вернув нормальную скорость, и нашла аудиозапись.
– …и медузы, – говорил Кортасар. – Классический пример – Turritopsis dohrnii, но наберется и еще полдюжины. Взрослые особи при стрессе возвращаются к форме колонии полипов. Как если бы взрослый человек обращался в зародыш. Мы используем другую модель, но эта доказывает, что максимальная продолжительность жизни не запрограммирована в организме.
Он щедро отхлебнул из бокала.
– А какую вы используете модель? – спросил Холден.
– Первый толчок к этой работе дали трупы, доставшиеся ремонтным дронам. О реальном бессмертии речь не идет, но новые организмы значительно усовершенствованы. Здесь и открывается возможность прорыва. На этом нам и следует сосредоточиться, невзирая ни на какие жертвы. Здоровые объекты с полностью зафиксированной базой вместо нынешних… полевых наблюдений, – презрительно выговорил он. – Способ добиться более здорового гомеостаза. Да, это сложно, но с научной точки зрения достижимо.
– Значит, противоестественным это не назовешь, – заметил Холден, подливая доктору вина.
– Бессмысленное выражение, – заявил Кортасар. – Человек возник в рамках природы. Все, что мы делаем, естественно. Сама идея, что мы принадлежим к иной категории, – сантименты или религия. С научной точки зрения это несущественно.
– Следовательно, если мы добьемся вечной жизни для всех, это не будет противоестественно? – В голосе Холдена слышалась неподдельная заинтересованность.
Кортасар подался навстречу пленнику, принялся жестикулировать левой рукой, правой взбалтывая вино в бокале.
– Нас ограничивают только наши возможности. Искать личной выгоды – вполне естественно. Вполне естественно добиваться преимуществ для своего потомства, отнимая их у других. Вполне естественно убивать врагов. Это даже не маргинальное поведение. Все это укладывается в среднюю часть колоколообразной кривой.
Тереза обхватила голову руками. Она не сомневалась, что Кортасар пьян. Сама она никогда не испытывала этого состояния, но не раз наблюдала у взрослых такую же размытость внимания и блуждание мысли.
– Однако вы правы, – говорил Кортасар. – Вы именно что правы. Основание должно быть широким. Это верно.
– Бессмертие – игра с высокими ставками, – произнес Холден тоном согласия.
– Да. Пробраться в глубину протомолекулы и всех открытых артефактов – труд на сотни жизней. Допустить смерть исследователей и заменять их другими, менее продвинувшимися в понимании ее природы, – дурная – именно дурная идея. Но это политика. Это путь вперед. Значит, это наш путь.
– Политика, принятая Дуарте, – вставил Холден.
– Потому что мы – приматы, любой ценой сохраняющие все для продолжения своего рода. Бессмертным может быть только один. Так он сказал. А потом изменил правила. Включил и ее, нашел оправдание. Мол, она – продолжение его самого. Я не злюсь. Такие уж мы организмы. Я не злюсь. Но не в том дело.
– Это хорошо, – кивнул Холден.
– Дело в том, как нам получить хорошие данные. На одного или на многих, все равно. А неудачный план эксперимента? Вот это действительно грех, – мутно тянул Кортасар. – Это тоже не я. Природа постоянно пожирает младенцев.
Холден шевельнулся, взглянул прямо в камеру, словно знал, где скрыт объектив. Словно знал, что она подглядывает. «Смотри на меня». У Терезы мурашки поползли по загривку при мысли, что, даже когда отвел глаза, он продолжал видеть ее так же ясно, как она его.
Она выключила запись, закрыла журнал и вернулась в постель, но не уснула.
Глава 15. Наоми
Как получишь то, чего хотела, тут тебе и конец.
Наоми уже десяток раз пыталась отогнать эту мысль. Убежище свое она разрушила без труда. Наоми многие годы провела в невесомости: случалось, и сама занималась грузом, и гоняла контрабандистов, служа АВП и Союзу перевозчиков. Все приемы были ей известны. Чтобы разобрать на части амортизатор и систему, у нее ушло два часа. Все ее имущество, разборное, легко вбрасывалось в круговорот деталей на корабле под видом запчастей. Его можно было растворить в корабельном имуществе, так чтобы все представлялось всего лишь мелкими упущениями в инвентарной описи.
С пустым контейнером было труднее, но не слишком. Согласно описи, он считался заполненным теми же земными бактериями, микробами и первичной почвой, что и остальные семьдесят контейнеров в грузовом отсеке.
Чуть проредив содержимое дюжины других, она набрала достаточно, чтобы наполнить свой. К тому времени, как груз достигнет пункта назначения, ее уже здесь не будет. А если Лакония отследит несоответствие, наверняка спишут на «утруску» в пути.
Настоящую проблему представляло время. Ну, первую из настоящих проблем.
Лаконский корабль уже начал торможение. Восемнадцати оставшихся до рандеву часов не хватало на все, что предстояло сделать. Эмма очень помогала. Она проработала на транспортах дольше Наоми и погрузочным мехом управляла, как собственными конечностями. И все равно укладывались впритык. А каждый час, когда шипели и лязгали мехи, когда в трюме пахло промышленной смазкой и кости ныли от нагрузки, увеличивал шанс, что кто-то из постоянной команды заметит что-то необычное. Под конец Наоми отослала Эмму проверить, не появились ли новые сведения относительно общей картины. Может, задержали еще какой-то корабль? Совпадение это или истребитель действительно идет за Наоми?
Пока не узнаешь, можно надеяться. Это стало новым девизом ее жизни.
Она задвинула последние упаковки в стенки из стали и керамики, служившие ей домом в последние месяцы, закрыла и загерметизировала двери и приклеила на герметичный шов бирку планового осмотра. Оставалось еще поставить на место погрузочный мех и вернуть такие же бирки на вскрытые контейнеры, но это дело нескольких минут. До инспекции еще почти полсмены. Чуть больше четырех часов, чтобы обрести новую личность и смешаться с корабельной командой. Вот тут и вставала вторая реальная проблема.
Добьешься, чего хотела, и тебе конец.
Они сидели в баре Паллады-Тихо, вскоре после объединения двух станций. Кларисса тогда чувствовала себя сравнительно неплохо. Во всяком случае, ей хватило сил выбраться выпить. Наоми не помнила, как назывался бар, но в нем присутствовало тяготение, значит, располагался он в жилом кольце Тихо. Джим, как ей помнилось, тоже сидел с ними. Они обсуждали, как быть с Алексом после его надвигающейся женитьбы. Приведет ли он новую жену на корабль, или возьмет отпуск, чтобы побыть с нею, или еще что? В каждом варианте были и плюсы, и минусы. Оглядываясь назад, Наоми думала, что в глубине души все они понимали: этот брак обречен. Кларисса откинулась в кресле, держа в руке рюмку виски. И задумчиво проговорила: «Добьешься, чего хотел, и тебе конец. В тюрьме я только и мечтала, чтобы выбраться оттуда. Потом выбралась».