Для нее самым близким был Илич, а он теперь проводил с ней куда меньше времени, чем раньше. Когда же приходил к ней, все уроки сводились к новым правилам. Никому не говорить о верховном консуле. Не выказывать страха. Не покидать территории.
Она пробовала смотреть любимые фильмы и новостные каналы, но они не удерживали внимания. Она пыталась читать любимые книги, но слова выскальзывали из памяти. Она бегала дистанцию до окружной стены на полной скорости и столько раз, сколько могла выдержать, вытесняя все чувства и мысли болью и изнеможением. Это было ближе всего к покою.
А днем и ранним вечером она сидела с отцом. Он позволял Келли мыть и одевать себя, так что к ее приходу всегда выглядел опрятным и аккуратным. Она садилась рядом за его стол и на его дисплее доказывала простенькие математические теоремы или гоняла схемы древних сражений. Иногда он гладил воздух рядом с ее головой, словно что-то там видел.
Она поймала себя на том, что вглядывается в него. Пялится во все глаза. Щеки его были шершавыми от угревых шрамов. Волосы немного поредели на висках. Кожа на подбородке с возрастом одрябла. И еще кое-что было. Перламутровое сияние, то светившееся сквозь кожу, то почти исчезавшее. Темнота в глазах, похожая на грозовую тучу.
Чем больше она всматривалась, тем меньше он походил на ее отца – на великого человека, который шагами бога мерил вселенную и ее жизнь, – и тем больше казался… кем-то иным. Хуже всего бывало, когда он выглядел грустным. Или испуганным. На ее плач он никак не отзывался.
Илич делал все, что мог.
– Прости, что стал не так доступен, с тех пор как… ну, с тех пор.
Они сидели у фонтана, где он объяснял ей закон Архимеда. Что лодочка тяжелее воды может плавать, если она пустая внутри. Тереза смотрела на бурлящую воду и думала, что теперь и она, наверное, могла бы плавать.
– Ничего, – сказала она. – Я понимаю.
Кожа у него стала пепельной. Глаза слезились от усталости и напряжения. А улыбка была прежней. Раньше Тереза видела в этой улыбке знак, что полковник ее не боится. Теперь она просто казалась заученной.
– От этого не легче, – сказал он, – но некоторые твои нынешние чувства обычны. Рано или поздно их испытывает каждый, убеждаясь, что его родители – всего лишь люди. Что эти мифические фигуры тоже преодолевают трудности и действуют наугад. Делают, что могут, не зная наверняка, что надо делать.
В груди у Терезы стало горячо – первое тепло, которое она ощутила за эти дни.
– Мой отец – правитель человечества, – сказала она.
Илич хмыкнул. Раньше он так не хмыкал или она только сейчас заметила?
– Да, это кое-что меняет. Но мне хотелось, чтобы ты не чувствовала себя одинокой.
«А тебе не приходило в голову не делать меня одинокой? – промолчала она. – Или достаточно просто не чувствовать?»
– Я понимаю, что носить такую тайну тяжело, – продолжал он. – Мы пошли на это только потому, что твой отец и ты так важны.
– Понимаю, – сказала она, воображая, как топит его в фонтане. – Я справлюсь.
В эту ночь она не спала. Гнев нахлынул так неожиданно, словно она заразилась от Эльзы Син. Стоило опустить голову на подушку, закрыть глаза, и она принималась орать на Илича. Или на Кортасара. Или на Джеймса Холдена. На отца. На Мьюриэль. На бога. Стоило самую малость забыться, как она приходила в себя со стиснутыми до боли зубами. «Серьезно? Я таких сердитых, как ты, не видал, Кроха», – сказал в памяти Тимоти. Сейчас она чувствовала, что он прав.
После полуночи Тереза сдалась. Ондатра дважды стукнула хвостом по полу.
– Какого черта ты так радуешься? – огрызнулась на нее Тереза.
Ондатра бросила вилять хвостом, озабоченно подняла седые собачьи брови. Тереза включила какой-то из государственных каналов и понаблюдала, как профессиональные уста Лаконии издают успокоительные звуки. «Ремонт релейных станций при вратах уже идет, так что восстановление связи – вопрос недель. Вскоре после этого возобновится нормальное движение между мирами. До тех пор определять, какие корабли наиболее важны для жизни империи, и одобрять их переход в каждом отдельном случае будет верховный консул. Трагедия в пространстве колец, унесшая столько жизней верных Лаконии граждан, по мнению научного директората, не должна повториться». Ложь, полуправда, натяжки и откровенные выдумки.
Гнев боролся в ее душе с горем, а за ними, вырастая выше неба, стояло чувство, что ее подло предали, хотя она не знала, кого обвинить в предательстве.
Ондатра озабоченно фыркнула. Тереза оскалила зубы в улыбке.
– Мне не разрешают говорить правду. Мне не разрешают ничего чувствовать. Мне не разрешают покидать территорию, – обратилась она к собаке. – Ничего мне нельзя. А знаешь почему? Потому что я такая важная особа.
Поднявшись с кровати, она тихо подошла к окну, открыла. Ондатра боязливо отвернулась.
– Ну, – спросила Тереза, – ты идешь или нет?
Она впервые выбиралась за территорию ночью. В темноте все казалось больше. Рои крошечных букашек ползали по земле, загораясь мерцающими полосами там, где она проходила, как будто от ее ступней разбегалась сухая рябь. В голых ветвях шуршал холодный ветер. Вдали кто-то кричал певучим голосом флейты. Ему отозвались два других голоса, дальше отсюда. Ветер нес запахи острого перца и ванили. Илич однажды объяснял ей, что химия Лаконии настолько отличается от той, в какой эволюционировали люди, что органы обоняния, не в силах в ней разобраться, изобретают запахи, которых на самом деле нет. Однако Тереза здесь выросла, и ей они казались самыми обыкновенными.
Ондатра рысила рядом, то и дело заглядывая ей в лицо, словно хотела спросить: «Ты уверена?» Дорогу к горе Тереза знала' как собственную ладонь. Сбиться с тропы она не боялась.
Воображаемый Илич яростно отчитывал ее. Он говорил, что для каждого правила есть веская причина. Что это ради ее безопасности. Что нельзя же просто взять и делать что вздумается когда вздумается. Что она нарушила его правила. Отчасти ради того все и было затеяно. Что он мог сделать? Запереть ее в комнате? Когда отец очнется, Иличу придется отчитываться за все, сделанное без него. Отец наверняка знал, что она уходит за ограду. Раз он ее не останавливал, Илич тоже не смеет. Он только задает правила, а навязать их не в его силах. Закон без последствий за нарушение – не закон. Пустое место.
О том, что она уже близко, первыми предупредили шорохи в кустах и выпученные глазки ремонтных дронов, виновато поглядывающих на девочку. Они, как всегда, выдавали три щелчка по нисходящей гамме – явный вопрос, но у нее не было ни ответа, ни времени на него. Ондатра обычно облаивала их, приглашая поиграть, но сегодня смотрела только на Терезу.
Дроны проводили их до каньона. Здесь было темнее, и тропа различалась с трудом, но Тереза все равно продвигалась вперед. Только теперь, когда она зашла так далеко, ее стали одолевать сомнения. Что, если она ошибется пещерой и разбудит какое-нибудь местное животное? А если Тимоти нет дома? Высоко над ней переливалась огнями орбитальная строительная платформа. Если взглянуть на нее краем глаза, вроде бы можно различить «Вихрь» – третий корабль класса «Магнетар». Нет, теперь уже не третий, а второй. Снова прозвучал голос флейты – в этот раз ближе. Тереза пожалела, что не захватила фонарь. Не думала, что звезды дают так мало света.
Она высмотрела самую глубокую тень, в которой угадывался скальный выступ. И нырнула под него, вытянув руки перед собой. Всего через несколько шагов она увидела свечение пещеры. Пещера была ярче ночи снаружи. И теплее. Провожавшие ее ремонтные дроны тоже вошли, или это были другие, здешние. Она их не различала.
Сердце забилось быстрее. Она уже не сомневалась, что, свернув за последний поворот, не увидит ни Тимоти, ни его лагеря.
– Тимоти? – дрожащим голосом позвала она. – Ты здесь?
Справа металлически щелкнуло, и из тени показался Тимоти с пистолетом в руках. Он покачал головой.
– Ты бы поосторожнее, Кроха. Глаза у меня уже не те, что прежде.
Он скроил такую рожу и оружие держал так небрежно, что Тереза не могла не засмеяться. А когда начала, ей было уже не остановиться. Смех как будто жил своей жизнью, выплескивался из нее волнами неукротимого, веселого мятежа. Озадаченное лицо Тимоти рассмешило ее еще сильнее. Тереза взвыла и опрокинулась на спину, держась за бока, и только спустя какое-то время заметила, что уже не смеется, а плачет.
Тимоти смотрел на нее так, словно она собралась рожать, а он совсем не разбирался в медицине. Сознавая, что надо бы чем-то помочь, ио понятия не имея, что делать. Кончилось тем, что Ондатра подошла и прижалась к ней тяжелой мохнатой мордой. После яростного всплеска эмоций Тереза обессилела и почесывала собаку за ухом, пока дроны тихим хором выщелкивали запросы: видели неполадку и не знали, как ее исправить.
– Ну-ну, – помолчав еще немного, заговорил Тимоти. – Неудачная ночь. Понял. Пошли-ка обратно. Не знаю, что можно сделать, но мне хочется присесть, так что пошли обратно.
Ноги у нее отяжелели, зато на сердце полегчало. Как будто она только за тем и шла сюда, чтобы сорваться у кого-то на глазах и, хотя ничего бы не изменилось, сразу почувствовать себя лучше.
Великан Тимоти сел на свою койку и кулаками потер глаза. Тереза опустилась напротив на металлический ящик, сложила руки на коленях.
– Ну вот, – сказал Тимоти. – Я этого на самом деле не умею. Но, по-моему, сейчас тебе неплохо бы рассказать, что тебя растревожило, а?
– Так много всего случилось.
– Да?..
И она рассказала ему. Все. Об отцовском плане сыграть в «око за око» с теми, кто скрывается во вратах, о гибели «Тайфуна», о заговоре, чтобы скрыть болезнь отца, и о том, каким он стал пустым и жутким. Рассказ с каждым словом давался легче. Тимоти почти не отвечал, лишь время от времени задавал вопросы по ходу дела. Он просто дарил ей внимание и ничего не просил в ответ.
Наконец слова у нее иссякли. Грусть осталась в груди и по-прежнему причиняла боль, скребла и давила, но переносить ее почему-то стало легче. Тимоти провел себе ладонью по голове. Послышался сухой шорох, как от летящей в окно пыли. Ондатра, лежавшая ближе к устью пещеры, радостно гавкнула.