едницу. Иногда Элви не сомневалась, что видит непостижимые создания техники чужаков. Иногда ей делалось ясно, что Кортасар отказался видеть в них людей, чтобы можно было посадить детей в клетку и подвергать опытам. Элви не могла решить, привязалась она к ним или до дури их боится. Проходят ли они тест Тьюринга – или она его завалила.
Однако ее заинтересовало, что Дуарте после всех усилий Кортасара не получил доступа к библиотеке и что странные отключения сознания не сломали Кару и Ксана, как сломали Дуарте. Где-то тут крылась подсказка, ключ. Все данные у нее были. Осталось только расположить их в правильном порядке, и картинка сложилась бы. Элви это чувствовала.
Снова загудел ее терминал. На этот раз пришло сообщение. Ее ждала машина. Элви опаздывала на совещание. Невнятно выругавшись, она принялась разгибать колени.
– Мне пора идти.
– Когда вернетесь, вы застанете нас здесь, – сказала Кара, и Ксан с небольшой задержкой рассмеялся. Элви тоже улыбнулась. Глупо было делать вид, будто она заглянула на обед к друзьям и вот уходит раньше времени, но она держалась именно так. Случалось ей делать глупости.
Опираясь на трость, она побрела через лабораторные помещения на улицу, на свежий воздух. Нога болела. Регенерация, даже такая простенькая, шла медленно. Плохо. У Фаиза ступня уже была на месте, только кожа бледнее и мягче прежней, и после долгой ходьбы мышцы сводила судорога. Он отрастил новые кости, сухожилия и нервы, а она все ходила с клюкой.
Она понимала, что разница в уровне стресса. Фаиз в ее нынешней жизни был немногим больше, чем украшением. Он спал у себя, ел в столовой здания, встречался с кем хотел в саду, или читал, или смотрел старые записи развлекательных программ. Восстанавливался. Элви тонула в отчетах Кортасара – это если не осматривала Дуарте, и не пыталась уберечь Терезу от гибели во имя научного любопытства, и не разбирала свои заметки по «Соколу». Она почти не спала, а если засыпала, каждый раз ждала, какой кошмар выпадет ей этой ночью.
Должен был наступить момент, когда она не выдержит. Когда не удастся выбросить из головы (подумаю об этом позже) Сагали без куска затылка. Когда она сломается. Но пока этот момент еще не настал, так что не стоило о нем и думать. Она отчетливо сознавала, что действует по схеме, которую Фаиз именовал: «На фиг все, что происходит не сейчас».
Хуже того, она приближалась к стадии, когда нагрузка начинала радовать. Большего стресса она никогда в жизни не испытывала, не считая разве что давних событий на Илосе. Когда все ослепли, и по земле ползали покрытые нейротоксинами слизни, и оживали артефакты чужаков, а люди убивали друг друга по политическим соображениям и ради личной гордыни. Тогда все решал ее талант и острота ума. И теперь тоже. И что-то в ней наслаждалось этим, как конфеткой. Вряд ли это была здоровая часть ее души.
Ожидавший водитель раскрыл зонт, чтобы защитить ее от легкого, моросящего дождя. Но не заговаривал с ней. Сев в машину, Элви наклонилась к нему:
– Сообщите Трехо, что я еду.
– Уже сообщил, доктор, – ответил водитель.
«Что за странная страсть к шоферам?» – рассуждала Элви по дороге. Проще было прислать машину, которая забрала бы ее и доставила на место без участия человека. Работник, обязанности которого сводились к тому, чтобы проявлять к ней почтение, был, строго говоря, помехой. Требовал дополнительного времени на осмысление. Как эта пауза перед реакцией детей. «Нет ли тут сходства с заиканием?» – задумалась она. Надо будет об этом почитать. Может, обнаружится что-то полезное.
Здание государственного совета окутывал туман. Обогреватель машины не справлялся с веющим от окна холодом. Начало зимы на Лаконии – во всяком случае, в этой части Лаконии, – видимо, подразумевало промозглые дни и морозные ночи. Туман сразу после заката садился на все слоем льда. Местные деревья втянули листья. Импортированные породы распрощались с отмершими хлоропластами и теперь сбрасывали красные, желтые и бурые останки.
Внутри было тепло и сухо, климат контролировался, как на космическом корабле, но свет в окнах оставался серым, приглушенным. И все равно пахло дождем. Два разных слуги забрали у нее плащ и предложили принести в зал совещаний закуску или чашку чая. Она по привычке согласилась. Мысленно она уже разделилась между прошлым – где сидела с детьми или трупами-марионетками чужаков – и будущим, где излагала свои выводы по поводу последнего массового отключения. Для настоящего в голове буквально не осталось места.
Зал совещаний был красив. На стенах полированные панели розового дерева с тонкой золотой инкрустацией и не отбрасывающие теней светильники матового стекла. Трехо, Кортасар и Илич пришли раньше Элви и сидели вокруг стола с малахитовой крышкой. Трехо выглядел так, словно чувствовал себя не лучше нее, а Илич, пожалуй, еще хуже. Из них только Кортасар как будто прекрасно справлялся со стрессом. Элви почти не сомневалась: это потому, что ему безразлично, останутся ли в живых все остальные.
– Извините за опоздание, – начала она. – Вы, конечно, понимаете…
– У нас у всех много дел, – отозвался Трехо, то ли с тонкой подколкой, то ли без. Элви не поняла. – Впрочем, теперь мы все в сборе. И должны составить заявление по… последнему происшествию. Что может сказать по этому поводу верховный консул? Что нам известно? Полковник Илич, не желаете ли начать?
Илич откашлялся.
– Ну, мы в очередной раз столкнулись с событием, которое, по всей видимости, коснулось каждого в системе. И опять одномоментно. Я хочу сказать, что это, видимо, было единое, нелокализованое событие, охватившее… всех и всюду. По нашим сведениям, оно наблюдалось не менее чем в двух других системах.
Кортасар поднял руку, как в первом классе, и Трехо кивнул ему.
– А в пространстве колец? – спросил тот. – То же, что в системе?
– Неизвестно, – ответил Илич. – У нас в тот момент не было кораблей в пространстве колец. По некоторым признакам, находившиеся там суда, возможно… съедены, если это подходящее слово. Так же, как «Тайфун» и Медина. Но подтверждений у меня нет. Кажется, событие не соотносится ни с какими нашими действиями, однако наш флот в настоящее время присутствует лишь в ста двадцати системах. Если что-то произошло в других, мы можем об этом не узнать.
– Серьезно? – удивился Трехо.
– Потерю станции Медина невозможно переоценить. Контролируя бутылочное горлышко, мы держали на поводке всю империю. Без него…
Трехо, насупившись, откинулся назад, повел руками, предлагая высказываться Элви и Кортасару. Кортасар не обратил внимания, а вот Элви поймала себя на том, что готовиться отвечать, словно была чем-то обязана адмиралу.
– Если мне позволят попытку вписать событие в более широкий контекст…
– Прошу вас, – кивнул Трехо.
– Речь идет о природе сознания.
– Этот контекст слишком широк для меня, майор.
– Потерпите, – сказала Элви. – Если не касаться религиозных толкований, которые не по моей части, сознание есть свойство материи. Это трюизм. Мы состоим из материи, мы мыслим. Мышление – это то, чем занимается мозг. И в нем присутствует энергетический компонент. Известно, что электрический сигнал нейронов есть конкретный признак процесса мышления. Так, например, наблюдая за вашим мозгом в то время, как вы что-то себе представляете, я могу довольно надежно определить, воображаете ли вы песню или зрительный образ, по тому, возбуждаются ли зрительные или слуховые области коры.
– Понятно, – сказал Трехо.
– Мы не можем обоснованно утверждать, что человеческий мозг единственный обладает подобным сочетанием структуры и энергии. На самом деле, по многим признакам, у строителей врат имелась мыслящая структура – подобная мозгу, – материальная составляющая которой была совсем иного рода, чем у нас. Как ни смешно, мы обнаружили по меньшей мере одну подобную мозгу структуру – алмаз размером с Юпитер.
– Не понимаю, – сказал Трехо.
– Ну, вот у нас в термоядерных реакторах не применяется стальная обшивка. Мы используем магнитные ловушки. Магнитные поля выполняют в сущности ту же функцию, что и материя. Похоже, что сознание древних цивилизаций развивалось скорее на основе энергетических полей и, возможно, структур ненаблюдаемой материи, нежели на биологическом материале, из которого состоит наш мозг. В процессе нашего мышления, по некоторым признакам, задействованы квантовые эффекты. То, что истинно для нас, вероятно, было истинно и для них. Моя гипотеза – я работала над ней еще до того, как попала сюда, – предполагает, что наш мозг – своего рода полевая версия сознания. Без лишних сложностей. Без лишних финтифлюшек, зато устойчивая и работоспособная. У нашего мозга, возможно, предусмотрен механический запуск, и, когда квантовые взаимодействия, лежащие в основе нашего восприятия, нарушаются, их проще запустить заново. Звучит осмысленно?
Трехо произнес «едва ли» в один голос с «конечно» от Кортасара. Мужчины переглянулись. Элви, сдерживая раздражение на обоих, продолжала:
– Итак, сведения, полученные Джеймсом Холденом на станции чужаков в пространстве колец, указывают, что нечто систематически уничтожало сознание древней цивилизации. Убивало ее. Предшественники пытались избавиться от систем. Зажигали сверхновые. Не помогло. Кончилось тем, что они закрыли все врата, но и это не решило проблемы, поскольку то, что их убивало, их все-таки добило. И здесь на сцену выходим мы. Мы обнаружили – я наблюдала такое непосредственно – то, что у нас получило название пуль, или шрамов, или нелокального полевого эффекта. В сущности – место, где то, что ненавидит врата, каким-то образом обрушивает сознание на планете или в системе. Или во всех системах. Я подозреваю – хотя не имею никаких доказательств, – что враг нашел способ сдуть разом все системы, независимо от того, активны ли врата. Предполагаю, что наши прохождения сквозь врата раздражают этого врага. Может быть, даже чем-то ему вредят. Когда ущерб становится достаточно большим, он реагирует.