озможно, тогда ты был прав.
— Спасибо.
— Но теперь уже нет, — продолжала Бобби. — Ситуация изменилась в нашу пользу. Чаша весов сместилась, когда они перекрыли врата.
— Всё равно остаются корабли Транспортного профсоюза, с которыми мы можем встретиться. А врата когда-нибудь откроют. Я имею в виду, они не станут держать их закрытыми вечно, и неважно, что там произошло.
— Но пока врата перекрыты, мы заперты в системе Сол. Не в этом дело. Они потеряли «Тайфун». У них было всего три таких монстра. «Сердце бури» контролирует Сол, поскольку это власть и ресурсы. И население.
— И история, — сказал Алекс. — Память о времени, когда Лакония не была во главе.
— И это тоже, — согласилась Бобби. — «Око тайфуна» защищал врата. «Голос вихря» — в Лаконии, охраняет их дом. Теперь, из-за той катастрофы, они одного лишились. И они встревожены. Трехо отзывают назад, на Лаконию. Кольцо врат контролировать некому. И мои прежние слова о том, как нужно показать людям, что можно выиграть эту битву, остаются в силе. Если это сработает, мы сократим количество их линкоров до одного. Может, они оставят его на Лаконии. Может быть, если думают, что случившееся не повторится, опять переместят к пространству колец. Не сюда. И подполью станет намного легче перемещаться по системе Сол. Она по-прежнему остаётся самой важной, вернув её, мы продвинемся далеко вперёд. Победа будет не символической, а еще тактической и стратегической. Я не могу упустить такую возможность.
— Я тебя слушаю, — сказал Алекс.
Несколько секунд принтер щелкал в тишине.
— Знаю, у тебя есть сомнения, — продолжала Бобби. — И я это уважаю. Серьёзно.
— Да дело не в этом, — начал Алекс. — Я просто...
— Я не хочу вовлекать тебя, если ты не уверен. Нет, послушай. Это рискованное предприятие. «Буря» — самая чудовищная машина из всех, что создало человечество. Мы оба знаем, какова она в битве. Даже если нам удастся доставить наш груз, я совсем не уверена, что антивещества хватит, чтобы её уничтожить. У тебя есть ребёнок. Вскоре, возможно, он тоже обзаведётся детьми. Холдена с нами нет, и Амос ушёл. Наоми работает в одиночестве. «Роси» законсервирован. И... если план не сработает, «Шторм» тоже будет потерян. Если хочешь уйти — в этом нет ничего плохого.
— Если я хочу уйти?
— Если хочешь уйти на покой. Сделаем для тебя новую личность или новые данные для той, что есть. Найдём работу на Церере, на Ганимеде или здесь. Всё, что хочешь. Можешь поехать к Киту, познакомиться с его женой. Никто тебя не осудит.
— Возможно, — ответил Алекс.
— Ты нужен мне на все сто — или никак.
Алекс почесал в затылке. Принтер звякнул, извещая, что работа закончена, но Алекс не стал его открывать и забирать новый раскос.
— Ты говоришь как капитан этого корабля, — сказал он. — Когда ты главная, ты всё произносишь немного иначе. Ты знаешь об этом? Почти неуловимо, но это так. Как капитана, я тебя понимаю. И знаю, почему ты так говоришь. Но как мой друг, сделай мне одолжение.
«Никаких одолжений, никаких компромиссов. Ты либо участвуешь, либо нет», — едва не сорвалось с её губ.
— И что ты хочешь? — спросила она.
— Согласуй дело с Наоми. Если она скажет, что это неправильно, прислушайся к ней. Узнай, что она об этом думает.
Бобби всей душой была против этой идеи. Та старая ссора оставалась как узел в её душе, тяжёлая, будто камень. Но...
— А если она согласится?
Алекс расправил плечи, выпрямился и доброжелательно улыбнулся. Никто другой на этом корабле не разглядел бы подражания Амосу. Но Бобби узнала.
— Тогда мы пойдём и отдрючим этих ублюдков.
Интерлюдия
Танцующий медведь
Холдена разбудил солнечный свет, льющийся в высокое окно и отбрасывающий по камере тени. Последние остатки сна утекли прочь — что-то про крокодилов, которые забрались в водоочиститель, они с Наоми пытались выманить их оттуда солонкой. Он потянулся, зевнул и поднялся с широкой постели с мягкими подушками и пушистым одеялом. Минутку постоял босиком у кровати, приветствуя утро. Цветы в вазе возле окна. Изящное плетение орнамента на простынях. Он ощутил под пальцами ног мягкий и тёплый коврик. И про себя повторил слова, которые произносил всегда, с самого начала и каждое утро.
«Это камера. Ты в тюрьме. Не забывай».
Он удовлетворённо улыбнулся, зная, что за ним наблюдают.
Душевая кабина была выложена речными камешками, гладкими и красивыми. Вода всегда тёплая, мыло пахло сандаловым деревом и сиренью. Полотенца мягкие, толстые и белые, как свежевыпавший снег. Холден побрился перед зеркалом, которое подогревалось, чтобы не оседал конденсат. Его лаконийский мундир — настоящая ткань, не из переработанной бумаги — ждал на комоде, выглаженный и вычищенный. Холден одевался, мурлыча песенку, которую помнил с детства, зная, что кто-то слушает.
Сначала его поместили на Лаконии в куда менее приветливую камеру. Допрашивали, держали в клетке. И били. В те давние дни ему грозили гораздо более страшными карами. Теперь соблазняли свободой. Даже властью. Всё могло сложиться намного, намного хуже. В конце концов, он участвовал в нападении, которое повредило Медину и закончилось тем, что агенты подполья рассыпались по системам всей империи.
Кое-кому даже удалось украсть у лаконийцев из-под носа эсминец одной из первых серий. Холден много знал о том, как функционировало подполье Медины, кто в нём участвовал и где можно найти этих людей. Он сейчас жив, сохранил все пальцы и даже ногти на них только потому, что ещё он знал о «мёртвой зоне», которая появилась на «Буре», когда та использовала генератор магнитных полей в нормальном пространстве.
И о мёртвых зонах во всех системах, кроме Сола. Он единственный из всего человечества, кто в сопровождении порабощенных чужаками останков детектива Миллера побывал внутри инопланетной станции и своими глазами видел судьбу создателей протомолекулы. С тех самых пор, как ему позволили, Холден вываливал всё, что про это знал. Сказать, что он пошёл на сотрудничество в этой области, было бы большим преуменьшением, а его знания о подполье с каждой неделей всё сильнее устаревали. Становились менее нужными. Его об этом даже спрашивать перестали.
Дуарте — человек разумный, грамотный и цивилизованный. И в то же время — убийца. Он бывал весёлым и обаятельным, чуть меланхоличным и, насколько мог судить Холден, совершенно не осознавал чудовищности своих амбиций. Этот человек как религиозный фанатик верил, что цель оправдывает все его деяния. Даже когда это привело его к идее бессмертия, сначала для себя, а потом для дочери, Дуарте, отказывая в нём всем остальным, умудрился изобразить это как тяжёлое, но необходимое бремя ради блага всего человечества. Несмотря на всё обаяние — это мелкая хитрая крыса. Холден понемногу проникался к этому человеку уважением и даже симпатией, но старался никогда не упускать из вида тот факт, что Дуарте — монстр.
На двери жилья Холдена имелся замок, но ему неподконтрольный. Он сунул в карман свой терминал, вышел во внутренний дворик и прикрыл дверь за собой. Кому надо — могут входить. Если его по какой-то причине захотят запереть внутри или снаружи — пусть. Сунув руки в карманы, он побрёл по дорожке, обрамлённой колоннами. На газонах рос папоротник, привезённый с Земли. Возможно, и почва тоже оттуда. Из дверного проёма впереди Холдена показался какой-то мелкий чиновник, обернулся и проскользнул мимо, как будто никого здесь и нет. В некотором смысле, Холден тоже как папоротник. Декоративный.
Столовая была больше всей палубы «Росинанта». Светлый сводчатый потолок, открытая кухня с тремя дежурными поварами в любое время дня или ночи. Несколько столиков возле окон, десяток в другом дворике, позади. Свежие фрукты. Свежие яйца. Свежее мясо, сыры и рис. Всего понемногу. Эти люди считали утонченностью чувство долга и уважение труду, а не бессмысленные траты. Преданность для них важнее богатства. Удивительно, сколько можно о ком-то узнать, если много месяцев тихо сидеть, изучая то, что они построили.
Он, как обычно, взял резной деревянный поднос, поставил тарелку с рисом и рыбой. Блюдце с дыней и ягодами. Кофе светлой обжарки в белой керамической кружке размером с небольшую супницу. Возле задней стены, в алькове, в одиночестве сидел Кортасар, разглядывал что-то в своём ручном терминале. В нарушение дисциплины Холден улыбнулся, подошёл и уселся напротив профессионального вивисектора-социопата.
— Доброе утро, док, — заговорил он. — Давненько не виделись. Вселенная к вам в хорошем расположении?
Кортасар закрыл файл, который читал, однако Холден успел поймать слова «неопределённый гомеостаз». Он не знал, что именно это значит, и поискать так, чтобы кто-нибудь не узнал, он тоже не мог.
— Всё отлично, — сказал Кортасар, блеск в глазах подтвердил, что всё так и есть. И это, возможно, значило, что у кого-то другого всё ужасно. — Очень хорошо.
— В самом деле? И в чём же благая весть?
Секунду Кортасар балансировал на грани, готовый что-то сказать, но сдержался. Подтверждение его хорошего настроения. Доктору нравилось знать больше всех вокруг. Это давало ему ощущение власти. Если его оборона ослабевала, значит, он злится или раздражён. Или пьян. Пьяный жалующийся Кортасар — лучшая версия этого человека.
— Ничего, о чём я могу рассказывать, — он поднялся с места, не доев даже половины. — Прошу прощения, не могу задержаться. График.
— Если у вас будет время попозже, — ответил Холден, — отыщите меня, можем поиграть в шахматы. — Он много раз проигрывал Кортасару. Не пришлось даже поддаваться, доктор хорошо играл. — Вы всегда найдёте меня дома.
Оставшись в одиночестве, Холден ел завтрак, позволяя себе погрузиться в атмосферу столовой. За то время, что был пляшущим медведем, он усвоил ещё одно — не искать ключи ко всему. От усилий можно что-нибудь проглядеть. Лучше оставаться пассивным, замечать то, что есть. Как повар, нахмурившись, говорит о чём-то другому. С какой скоростью заходят и выходят чиновники, как напряжены у них плечи.