Что-то шевельнулось в душе Терезы. Что-то слабое.
— Думаю, вы должны понимать, — заворчал Кортасар. — Наличие дополнительного субъекта для опытов сделало бы мою работу с Первым консулом...
— Мы дождёмся ответа Окойе, прежде чем что-то менять, — объявил Трехо. — Контроль над сепаратистами — важнейшая наша задача.
— В самом деле? — возмутился Ильич. — Я думал, самое важное — разобраться с тем, что сожрало наши корабли и сломало Дуарте. Он говорил об отце, но это ничего страшного. Это относилось и к ней, значит, она тоже участвует в совещании. Учитывая его базовый уровень...
— Это наша вторая проблема, — отрезал Трехо, — и мы ей займёмся. Но если я не смогу разобраться с первой, то, когда здоровье Первого консула восстановится, ему просто нечем будет руководить.
Растерянность в его голосе казалась знакомой, и Тереза присмотрелась к Трехо внимательнее. Она ещё не избавилась от унижения после долгих часов допросов, но его усталость и страх трудно не заметить. Она потеряла отца. Трехо потерял лидера. Его горе едва не заставило Терезу ему посочувствовать.
Её словно отбросило в прошлое, в тот момент, когда Тимоти разнесло выстрелом голову. Она судорожно вздохнула и опять вернулась к реальности. Травматические воспоминания. Ильич говорил, что возможен возврат к моментам, которые сознание не может интегрировать. Велел сообщить ему, если такое случится. И вот случилось, а она промолчала. Трехо перевёл взгляд на неё, потом на Ильича.
— Ты должен отвезти её назад, в Дом правительства, вовремя, чтобы её видели одноклассники.
Ильич словно застыл.
— Со всем уважением, адмирал. Проблем более чем достаточно для того, чтобы не обращать внимания на небольшие отклонения от расписания. Если она слегка опоздает к началу урока, никто и не заметит.
— Я считаю это необходимым, полковник, — произнёс Трехо, чуть пожёстче выделяя слоги в звании Ильича, чтобы подчеркнуть его место. Когда все думают, что приближается наводнение, каждый, даже небольшой нормальный поступок — это мешок с песком. Если это само по себе и не помешает событиям выйти из-под контроля, то хотя бы отчасти внесёт порядок. И кроме того, небольшая проверка пленного с её участием закончена. Мы ничего не выиграем, держа её здесь.
Он имел в виду «Мы ничего не выиграем, держа ТЕБЯ здесь». Ильич сохранил спокойствие, а Тереза позволила себе улыбнуться.
После той страшной ночи между этими тремя людьми возникли какие-то новые отношения. Тереза видела и понимала, что это значит. Ильич был частью тайного заговора вокруг состояния её отца. Трехо ему доверял. А потом оказалось, что Ильич позволял ей тайком покидать Дом правительства и проводить время с террористом из подполья. Трехо доверял Ильичу, а теперь понял, что это доверие не оправдано.
Или, может быть, ей теперь всё казалось таким.
— Понял, — ответил Ильич. А потом, обращаясь к Терезе, сказал: — Я доставлю тебя на занятия. Всё будет хорошо.
Терезе хотелось разрыдаться или кричать, или броситься на пол и молотить по нему руками как капризный младенец. Хотелось опрокинуть стол и вопить, как Эльза Сингх. Но слишком много лет её обучали сдерживать чувства. Она кивнула и поднялась на ноги. Но, когда Ильич двинулся по коридору, Тереза за ним не спешила.
— Восемьдесят процентов, — сказала она Кортасару. — Вы уверены на восемьдесят процентов.
В глазах Трехо вспыхнуло раздражение, но Кортасар, казалось, был рад ответить.
— Ну разумеется, это приблизительная оценка. Но вегетативная функция — мой конёк в последние годы. Активность мозга, связанная с памятью и приобретением новой информации — обширная область. Возможно, этот субъект построил и заучил блоки ложных данных, которые и вспоминает. Однако, поскольку при новом интервьюере и неожиданных вопросах в памяти и креативном мышлении не были обнаружены области отклонений, оценка — восемьдесят. Может быть, даже меньше. Весьма вероятно, что Холден говорит нам ту правду, которую знает.
«Если он сказал, что был твоим другом, значит, был».
Перед ней возник Тимоти, такой, каким был всегда, и сказал: «Инструментов слишком много не бывает».
Тереза не знала, чем же она была, другом или инструментом.
Не знала, но должна узнать.
Её класс был сегодня в музее Дома правительства. Просторные светлые стены с белой, не гаснущей годами подсветкой, позволяющей рассмотреть малейший оттенок каждой картины или скульптуры. Воздух здесь контролировался — не жарко, не холодно, не сыро и не слишком сухо. Полковник Ильич торопливо провёл детей мимо великих работ прошедших столетий, словно было невежливо их тревожить. Он убил Тимоти, он противостоял Трехо, несущему на плечах всю тяжесть империи, а улыбка и голос полковника оставались такими же, как всегда. И Тереза думала — что ещё он скрывал от неё все эти годы?
Коннор и Мюриэль стояли рядом, рассматривали картину, изображавшую какого-то человека почти в полный рост. Руки незнакомца раскинуты, лицо обращено вверх, словно он смотрел на что-то в небе. Вместо одежды к телу прижата серебристая ткань, ничего не скрывающая. Скрестив руки, Тереза остановилась. Изображение было выписано так детально, что она могла рассмотреть каждый волосок на руках того человека. Для фотографии это было чересчур совершенно.
— Эта картина называется «Икар в ночи», — пояснил Ильич. — Её автора звали Кингстон Ху. Он первый великий художник Марса. Когда появилась эта картина, его едва не депортировали на Землю. Может кто-нибудь сказать почему?
Тереза видела, как все переглядываются, посматривают на неё. А она не знает, и ей всё равно. Её память как будто ободрана. Ничего не осталось.
— Из-за этой ткани? — попробовала угадать Шань Элисон.
— Да, — ответил Ильич. — Так выглядел материал, который древняя медицина использовала для трансплантаций. И обратите внимание, этот человек темнокожий. Ранняя история Марса полна конфликтов между государствами, которые основывали там колонии. Модель, с которой рисовал Ху, из местности, называвшейся Пакистаном. Художник — из места под названием Китай. И между ними тогда шла война. Изображать врага в момент исцеления и в эротическом контексте было в политическом отношении очень опасно. За эту работу Ху мог оказаться в тюрьме. Или на каторге.
«Или в Загоне», — продолжила про себя Тереза, хотя это было не так. До протомолекулы таких «Загонов» не существовало.
— Но тогда зачем же он это сделал? — звук собственного голоса показался Терезе почти незнакомым.
— Он думал, что это важно, — ответил Ильич. — Ху воспринимал человечество как части единой семьи. Различия между нами он считал ничтожными в сравнении с глубиной объединяющих факторов, которые собирают нас воедино. Вот почему твой отец повесил здесь эту картину. Проект объединения человечества — идея Лаконии.
Такая странная мысль. Они только что пытали Холдена из-за политических разногласий. Они убили Тимоти, а он, возможно, прилетел на Лаконию, чтобы убивать их. И вот пожалуйста — делают вид, что едва прикрытый пенис какого-то давно умершего типа — символ того, как все они стремятся к единству. Это просто глупо.
И даже хуже, чем глупо. Это нечестно.
Ильич, видимо ощутив, что её настроение становится всё более мрачным, повёл семинар к коллекции абстрактных скульптур, которые недавно привезли с Бара-Гаона. Тереза двинулась было вместе со всеми, когда из-за угла появился улыбающийся доктор Кортасар.
— А, вот вы где, полковник! Нельзя ли мне позаимствовать у вас Терезу на пару минут? Рутинный медицинский контроль.
Ильич был захвачен врасплох. Тереза увидела, как старательно выверенная маска чуть сдвинулась, в глазах мелькнул всплеск раздражения. Даже гнев. От этого ей захотелось встать на сторону Кортасара.
— Ничего страшного, — сказала она. — Я могу потом сама всё осмотреть.
Улыбка Ильича опять вернулась на место.
— Не знаю, стоит ли...
Кортасар взял её за руку.
— Это недолго. Туда и обратно. Вот и отлично.
Пока Кортасар её уводил, она испытывала что-то вроде радости или гнева. Маленький уголёк мятежа, ещё горячий и алый среди остывающего пепла её мира. Тереза пыталась его удержать. Кортасар бормотал что-то себе под нос. Он шёл чуть не вприпрыжку и казался очень довольным. Она выждала, когда они окажутся недосягаемы для чужих ушей, и только тогда спросила:
— Всё хорошо?
— Отлично. Великолепно. У меня появились некоторые идеи насчёт случившегося. Ну, с Первым консулом, понимаешь? Хочу провести кое-какие тесты.
— Базовые параметры?
Улыбка Кортасара сделалась шире.
— Да, что-то вроде того.
Они прошли через Дом правительства к закрытому медицинскому крылу. Все охранники их узнавали. Тревожиться было не о чем. Чтобы не отставать от широко шагающего Кортасара, Терезе приходилось чуть не бежать.
У неё не было никаких дурных предчувствий, пока они не вошли в медицинский бокс — тот самый, куда она ходила дольше, чем могла вспомнить, на ежегодные осмотры и при случайных заболеваниях. За докторским пультом сидела Элви Окойе. И даже тогда Тереза не поняла, что именно не так — ну, разве что настроение Кортасара внезапно испортилось.
— Доктор Окойе. Боюсь, сейчас не самое подходящее время.
— Я обнаружила некоторые моменты, которые должна прояснить с вами, — сказала она.
— Сейчас не самое подходящее время, — повторил Кортасар уже жёстче. Стремление к бунту и тепло в груди Терезы сменились чем-то больше похожим на страх. Она не понимала этого чувства, но сразу ему поверила. «Тебе стоит за мной приглядывать», — сказал Холден где-то в глубине её памяти. А за ним голос Кортасара. «Природа всегда пожирает детей».
— Если с Терезой происходит что-то критическое, — сказала Элви Окойе, — я думаю, мы обязаны сообщить адмиралу Трехо.
Молчание затянулось. На миг Тереза опять оказалась в пещере, и Тимоти велел ей закрыть уши руками. Она дышит слишком часто. Края поля зрения начали сверкать так ярко, что это было как темнота.