Евгений Саввич не успокаивался на достигнутых результатах в боевой и политической подготовке вверенных ему частей и соединений.
Хотелось бы сослаться па несколько примеров.
В начале 1936 года в части поступили самолеты УТИ И-16 (учебно-тренировочный истребитель с двумя кабинами, двойным управлением). На этом самолете летчик мог отрабатывать упражнения с инструктором во второй кабине. Только после отработки упражнения с оценкой не ниже «хорошо» на УТИ летчик выполнял те же упражнения на боевом самолете И-16. Штопор на этом самолете пока не делали. Ждали инструкции из Центра. А учебно-боевая подготовка требовала отработки штопора на УТИ И-16. Евгений Саввич решил провести испытания на штопор УТИ И-16 у себя в бригаде.
Зная, что весной 1935 года я проводил войсковые испытания первых самолетов И-16, он поручил мне новое испытание — отработку штопора на УТИ И-16. Мы вместе с ним разработали программу испытания. Согласовали ее с командующим ВВС Белорусского военного округа. Затем в течение 5–6 дней совместно с командиром звена Иваном Хохловым во второй кабине я отрабатывал упражнения в воздухе. На счету Хохлова было несколько прыжков с парашютом. При невыходе УТИ из штопора он должен был покидать самолет. Центровка самолета изменилась, вывод его из штопора облегчался.
Испытания начинались со срыва в штопор с разных положений и фигур. Если достигались хорошие результаты, испытания завершались выполнением двух витков штопора — вправо и влево с разных фигур.
Старшие начальники дали высокую оценку испытаниям. Летчики нашей бригады начали летать на штопор на УТИ И-16 раньше, чем в истребительных частях других гарнизонов. Евгений Саввич получил ценный подарок и благодарность от командующего ВВС округа, а я и Иван Хохлов — благодарность и премию в размере месячного оклада.
Евгений Саввич часто проводил в бригаде состязания в индивидуальном пилотаже и в групповом (в составе звена), в стрельбах по разноцветным воздушным шарам. Великолепные боевые качества Птухина проявились в сложных условиях войны в Испании. Под его руководством были осуществлены многие воздушные операции. Одна из таких операций — Гарапенильосская. Осуществляя ее, наши истребители уничтожили десятки самолетов на аэродроме Гарапенильос. Эта операция интересна по своей смелости замысла, новизне, большой эффективности.
Таков был наш командир-воспитатель, с которым мы прощались в госпитале. У нас была надежда: если останемся живы, то по приезде на Родину снова будем служить в семье авиаторов, в которой находится Е. С. Птухин.
Уезжал из Испании наш прекрасный командир, отличный летчик-наставник, общительный, жизнерадостный боевой товарищ, большой души человек, коммунист.
Не могло не волновать нас то, кто приедет вместо Евгения Саввича? Каков он будет наш новый начальник?
…Мои госпитальные дни в Валенсии потянулись еще медленнее. Тоска по небу не давала покоя. Веселее на душе становилось только в часы и минуты встреч с боевыми товарищами, навещавшими нас. Помнится предпоследний день января 1938-го, Я узнал, что в госпиталь приехал Иван Еременко. Как-то сразу ожило все то доброе, светлое, что запечатлелось в памяти и сердце об этом обыкновенном и вместе с тем необыкновенном человеке. Я уже сказал о дерзкой штурмовке Гарапенильоса, в которой участвовала ударная группа истребителей Ивана Еременко. Это лишь один из многих эпизодов, подтвердивших командирское и летное мастерство Еременко.
Лично мне — да и не только мне — нравилась «огненная жилка», привитая коммунисту Ивану Еременко всем укладом нашей авиационной жизни. Я имею в виду его постоянное стремление в бой, на острые участки, туда, где метким огнем, точным маневром, решительными действиями надо выполнить сложные задания командования. Если на трудное боевое задание в испанское небо вылетали две-три наши эскадрильи, то вместе с ними непременно находился и Еременко. Когда шли напряженные воздушные бои, то он вылетал почти с каждой группой истребителей. При полете в новом, еще не изученном или мало изученном районе Иван находился вместе со всеми группами.
Нельзя было не завидовать его умению отлично летать не только на самолетах И-16, но и на И-15. Хорошо помнится один из сентябрьских вечеров 1937 года. В тот вечер я спросил Ивана, кому он отдает предпочтение — «чатосам» или «москас». Ответ последовал без раздумий:
— Конечно же «москас». Ведь у И-16 скорость побольше, на нем легче маневрировать в воздухе, ходить то сзади группы, то быстро выходить вперед, если потребует обстановка.
Вспоминая воздушные бои, в которых участвовал вместе с Еременко, мысленно спрашиваю себя: «Каким я видел в этих боях нашего командира группы истребителей?» И сам собой напрашивается ответ: Еременко — настоящий летчик-истребитель, прекрасный воздушный боец, тактически грамотный командир. Как правило, он всегда первым обнаруживал противника, умел занять правильное положение для атаки, а когда атаковал «мессершмитты», «юнкерсы» или «хейнкели», действовал смело, дерзко, применяя авиационную смекалку и хитрость.
Стрелял он без промаха и с дистанции 300–250 метров, и с более коротких дистанций. С Иваном было легко воевать. Он не сковывал инициативу командиров эскадрилий, звеньев, не навязывал им своей воли, если они действовали правильно.
Еременко бережно относился к дельным предложениям летчиков, командиров, советовался с ними, вместе с ними отрабатывал новые тактические приемы ведения воздушного боя. При его личном участии, например, были выделены высотные чистильщики, о которых я уже рассказал. Не жалел усилий Иван для того, чтобы оказать всемерную помощь вновь прибывшим в Испанию летчикам, быстрее ввести их в курс тактических приемов, выработанных мастерами воздушных боев. «Делай как я», «Учись у командира» — характерная черта стиля работы Еременко с летчиками. Ему были чужды зазнайство, назойливые нравоучения, «нажимы», административный зуд.
Еременко прибыл к нам в госпиталь, чтобы попрощаться. Срок его пребывания в Испании истек. Сердцем и мыслями он, видимо, уже был на Родине. Глядя в его задумчивые глаза, слушая прощальные слова, я чувствовал, что очень жаль ему расставаться с товарищами. Темпераментно он рассказывал о тех, кто героически сражался в небе над Теруэлем. Нашим парням приходилось там тяжело и трудно — противник имел над Теруэлем двойное, а иногда и тройное численное превосходство в авиации.
— Жаркие схватки, — говорил Еременко, — проходили по несколько раз в день. Наши и испанские республиканские летчики дрались, как настоящие воздушные богатыри.
По складу своего характера Иван был скромным человеком. О подвигах товарищей он рассказывал с каким-то особенным душевным подъемом. О себе же умалчивал. Но мы знали и гордились, что Еременко уезжает на Родину Героем Советского Союза и кавалером двух орденов Красного Знамени. Эти высокие награды достойно увенчали его ратный труд в испанском небе.
…Я выписался из госпиталя в начале февраля 1938-го. На фронт меня не пустили — еще не зажила рана. Меня назначили старшим группы летчиков, которые по состоянию здоровья нуждались в кратковременном отдыхе. Мы расположились на одном из прибрежных аэродромов. В нашу задачу входило прикрытие городов и заводов Реуса, Таррагоны и Барселоны от налетов бомбардировочной авиации противника.
Совершенно неожиданно для меня в эту же группу прибыл и Иван Панфилов, командир звена и наш председатель партийного землячества.
После одного из тяжелых воздушных боев уже после посадки на свой аэродром у Панфилова был приступ аппендицита. Он отлежался, боль успокоилась. Иван продолжал летать, к врачу не обращался. Через несколько дней — второй приступ. Панфилов попал на стол хирурга. Ну а оттуда одна дорога — в группу выздоравливающих. Однако и на этом тихом участке боевые вылеты были довольно часто, и после вылета Иван чувствовал себя плохо — сильные боли в животе, особенно при выполнении фигур высшего пилотажа и на перегрузках. Перегрузки доводили его до полуобморочного состояния. И снова он молчал, к врачам не обращался.
В одном из вылетов Панфилову с напарником пришлось вести довольно трудный бой с тремя самолетами «савойя». Бомбардировщики рвались к Реусу, где размещался завод по сборке самолетов. Истребителям удалось сбить одну машину, а остальные ушли, так и не долетев до цели. И надо же было такому случиться, что при посадке самолет Панфилова попал колесом в плохо засыпанную воронку от бомбы. Машину крепко тряхнуло. Тут Иван взвыл белугой.
После неудачной посадки Панфилов почувствовал себя совсем отвратно. По решению медицинской комиссии его не допустили к полетам, а через несколько дней отправили на Родину. Возвращался Иван не один, а с Виктором Годуновым, которого из-за ранения тоже признали нестроевым или, как дипломатично говорилось, «нуждающимся в длительном лечении в стационарных условиях».
Мы простились с Панфиловым и Годуновым. Они пожелали нам успехов в бою, а мы им — скорейшего выздоровления.
По складу характера, по выдержке и спокойствию, как на земле, так и в воздухе Иван Панфилов походил на Ивана Соколова. Может быть, все обстояло как раз наоборот, сказать трудно. Во всяком случае, обоих роднили общие черты. Грамотный и культурный пилот, отлично владевший машиной, Панфилов по смелости, дерзости и выносливости являлся одним из лучших летчиков эскадрильи. Ему были присущи чувство высокой ответственности за порученное дело, терпение и педагогический такт в разъяснении сложных вопросов. В подобных случаях летчики обращались к нему, как к старшему брату, хотя годами Иван был им ровня. Думаю, что именно поэтому, когда решался вопрос о председателе партийного землячества, товарищи единогласно назвали Ивана Панфилова. И не ошиблись. В своей практической работе на этом посту Панфилов с честью оправдал их доверие.
Летчик-коммунист, всегда показывающий личный пример, Панфилов на самое трудное задание вызывался идти добровольцем. Особенно любил разведывательные полеты по аэродромам противника, хотя они очень опасны. В таком свободном поиске наиболее вероятна встреча с истребителями врага, когда приходилось вести бой в одиночку, быть обстрелянным сосредоточенным огнем зенитной артиллерии.