— Хотел бы я знать, что там у них происходит, что замышляют они против Микулаша, — сказал он.
— Их с самого утра там держат.
— Всех пятерых… Черт возьми! Так, значит, все еще…
В соседнем дворике появилась Зузка с плетенкой и стала сыпать курам корм. Куры всполошились, закудахтали и со всех ног бросились к ней.
Резеш молча смерил ее взглядом.
— Эй, Зузка! — крикнул он. — Утром я начну сеять у Жебрацкой Грушки, а после обеда возьмусь за ваше поле. Кто пойдет — ты или Микулаш? — Он всегда оказывал родичу помощь тяглом.
Зузка не ответила. Она вспомнила, что Микулаша уже несколько часов держат в национальном комитете, и в ней вспыхнула злость. Ноги ее словно приросли к земле, но потом она вдруг сорвалась с места и исчезла в доме, сердито хлопнув дверью.
— Хорошо бы так хлопнуть по башке кого-нибудь из тех, — сказал Резеш.
Марча мяла в руках тряпку, которой он должен был вытереть ноги.
— И кто бы мог подумать, что все так получится, — запричитала она.
— Ничего еще не случилось. Чего каркаешь? Ой… Вода какая горячая!
Он вытащил ногу из ушата, поставил обе ступни на его края и подвернул до колен штанины.
— Страшно мне… Ведь от них всего можно ожидать, — продолжала вздыхать Марча.
— Они уже целую неделю околачиваются в Трнавке и никого пока не заманили. А мы с тобой все поставки сдали, и с нами они ничего не могут сделать. Ну-ка, женка, беги доить, пусть у нас работа не стоит! Вот и еще день прошел, а у нас пока все благополучно, — успокаивал ее Резеш, не спуская при этом глаз с площади, откуда доносился лишь щебет птиц. Он ждал, когда снова появится Рыжий с учительницей.
Но площадь была совершенно пуста.
Потом на верхнем конце ее показались два агитатора. Один из них остановился на середине площади, где между стволами двух орехов было натянуто полотнище с большими красными буквами: «Крестьяне, вступайте в ЕСХК!» Рядом на дереве болтался обрывок плаката, а на земле, втоптанная в грязь, валялась узкая полоска сорванного кем-то лозунга.
— Кто сорвал это? Я б ему… — гулко разнесся по площади его хриплый голос.
Оглядевшись по сторонам и увидев Резеша, он с минуту мрачно смотрел на него. Потом оба агитатора зашагали дальше — вниз, к корчме, где находилась походная кухня.
Несколько дней назад всех их доставили сюда три грузовика. Они проехали площадь и остановились у местного национального комитета. Вместе с грузовиками прибыл еще фургон с громкоговорителями и серовато-зеленая походная кухня. Был полдень, и вся Трнавка, взбудораженная грохотом моторов, выбежала поглазеть, словно через деревню проезжал полк солдат. Уже с месяц несколько таких автоколонн колесили по Горовецкому району. Ждали с опаской одну из них, конечно, и в Трнавке, хотя тешили себя искоркой надежды, что она их минует, — ведь кооператив здесь существовал уже давно.
Резеш, сжав губы, наблюдал тогда, как выскакивают из машин агитбригадники. Он был сбит с толку. Но не тем, что сюда прибыли эти сорок человек — мужчин и женщин, — которые, переговариваясь, расхаживали возле национального комитета. Его смутило то, что с машин сгружали железные раскладушки, матрацы, одеяла. Вот это было худо. Значит, бригада уедет отсюда не скоро! Марча тоже понимала это и выдала свои мысли, крепко сжав его руку.
— Они уже тут… Господи, спаси и помилуй, — испуганно прошептала Марча и перекрестилась.
С этой минуты по площади засновали люди, автомашины, мотоциклы. Часами орали громкоговорители радиофургона. Всю первую ночь напролет передавали призывы и сообщения, раздавалось хриплое пенье — ставили пластинку с песней «Парни из Винного». В ту ночь все жители Трнавки были на ногах. О сне никто и не помышлял.
В первый же вечер к ним пришли сразу два агитатора. Какая-то учительница и тот, которого все называли Рыжий. Допоздна продолжались нескончаемые уговоры, ответом на которые было молчание. Утром, когда он запрягал лошадей, они явились снова и забрались к нему в телегу. И так из вечера в вечер — они говорят, он молчит. Оба агитатора уже знали свое место за столом. Иногда ему казалось, что они сидят тут целую вечность, хотя проходило не больше часа, так томительно это было.
Завтра начну сеять, сказал себе Резеш. Надо поскорей посеять. Когда зерно наше ляжет в землю, им уже ничего нельзя будет сделать, и мы выиграем.
Резеш обернулся.
Проклятье! Снова приперся!
У калитки стоял Рыжий и прибивал к ней камнем плакат. Этот толстобрюхий мужик с нахальной распухшей физиономией оглядывал все с таким видом, словно это была его собственность, что приводило Резеша в бешенство.
Резеш с шумом стал болтать в ушате распаренными докрасна ногами.
У завалинки под ботинками Рыжего заскрипел песок.
— Доброго здоровьица! — раздался его голос.
Резеш не ответил. Только из ушата выплеснулась вода.
— Ах, я помешал вам?.. — Рыжий, тяжело дыша, подошел к Резешу почти вплотную.
— Опять вывесили флаг. Еще одну глайху[8], — сказал он скрипучим насмешливым голосом.
Резеш насторожился. Он был озадачен его тоном. Да и выражение лица Рыжего было каким-то странным.
— Опять?
— Да. Чичава. Чичава сдалась!
Рыжий хихикнул; похоже, он был под хмельком.
— Ну и что… — превозмогая себя, спросил немного погодя Резеш. — О чем еще расскажете вечером?
— Уж и не знаю…
Агитатор запнулся и стал растерянно озираться по сторонам, словно испугался чего-то.
— Я пришел, — продолжал он тихо, — поговорить откровенно, мы же впервые с вами с глазу на глаз. Со мной всегда увязывается та, грудастая. — Он хихикнул. — При ней и не поговоришь, как хочется. Она же партийная, эта учительница. Нас, видать, специально так распределили…
По спине Резеша забегали мурашки. Э, нет! Думаешь, я так сразу и попался на твою удочку? Ишь чего захотел!
К нему низко склонилась румяная, мясистая физиономия с грязно-рыжими усами, массивным подбородком и круглыми карими глазами. Он почувствовал резкое кисловатое дыханье, отдающее чесноком и водкой.
— Мне пришлось долго ждать подходящего момента. И вот мы сейчас с вами одни, — зашептал Рыжий.
— Вы что, выпили?
— Немножко. Для храбрости. Боялся, что вы мне сразу не поверите.
— Неужто от пайка своего так окосели? — Резеш в растерянности принялся тереть ноги.
— Черта с два! Я на свои… Мне необходимо поговорить с вами…
Резеш быстро осваивался со своей новой непредвиденной ролью.
— Вы говорите уже целую неделю.
— Да… Конечно. Но для этого разговора я ждал подходящего момента. Я хорошо узнал вас за то время, что мы непрошеными гостями являемся к вам в дом. Вы мне нравитесь, и я вам верю. Ведь я еще с вашим отцом был знаком. В войну он у меня одно время работал — возил дрова на склад. Я в Горовцах торговал углем… «Иозеф Кучеравец. Уголь, кокс, брикеты». А теперь такие времена наступили… Я и рад бы не заниматься этим, пан Резеш, да что поделаешь… Я только хочу, чтоб вы об этом знали… — торопливо проговорил Рыжий.
Резеш бросил на него острый взгляд.
— Почему же вы тут?
— Почему? Да потому, дружище, что в наше время на многое приходится закрывать глаза, — пробормотал он. — Вы спрашиваете, почему я такими делами занимаюсь, да? В наше дерьмовое время это тактика. Просто тактика. Даже вас вот учу, как и что вы должны делать. Вынужден… Иначе меня считали бы врагом народа. Они уже ко мне цеплялись — ведь у меня два поденщика были. А потом перестали. Теперь главное — удержаться на поверхности. Вот я и малюю на воротах: «Внимание! Тут живет кулак, враг деревни». Да, пишу это! — Он снова хихикнул. — Приучили нас ползать на брюхе, но думает-то каждый что и как хочет. Слава богу, Резеш, в мозги наши еще никто не заглядывал! Если же и до этого дойдет, тогда конец! Полная катастрофа. В наше время людей по словам оценивают да по тому, кто какую руку имеет.
— По словам? Значит, только по словам? — недоумевал Резеш.
— Дружище! Разве что-то изменится, если я напишу на воротах известкой: «Внимание! Здесь живет кулак!» Разве село в самом деле станет смотреть на того, кому я размалевал ворота, как на своего врага? Ни черта! Скорее наоборот, дружище. У меня на этот счет большой опыт.
— Так почему же вы тут? — повторил свой вопрос Резеш.
— Надо же было кого-то послать. Мобилизовать кого-нибудь из руководства коммунального предприятия в агитационную колонну. Вот мне и выпало.
Резеш сидел неподвижный, оцепенелый. Так вот, оказывается, какие есть сволочи. Им это выгодно — делать одно, а думать другое… А теперь, Рыжий, ты хочешь облегчить свою совесть, да? Э-э, нет, Рыжий, если ты хрястнешь меня дубинкой, да так, что мозги мои во все стороны брызнут, ни земля мне пухом не станет, ни у червей, что будут жрать меня, аппетит не уменьшится оттого, что в мыслях у тебя было совсем другое, когда брал дубинку в руки. Господи боже мой! Эта грязная рожа, этот мерзавец Рыжий, эта сволочь «Иозеф Кучеравец. Уголь, кокс, брикеты» думает, что осчастливил меня своим признанием, да еще тем самым купил себе отпущение грехов.
— Дружище, а что бы вы делали на моем месте?.. Да пошли они ко всем чертям! Понимаю. Понимаю. Мерзость это, да? Но ничего не попишешь. Ох и налакаюсь же я, когда мы выкатимся отсюда. — Он ухмыльнулся и доверительно положил Резешу на плечо руку.
Резеш вздрогнул. В нос ему ударил запах давно не мытого тела.
— Что и говорить, все уже сыты этим по горло. Три месяца живем, как цыгане. Не знаем покоя ни днем, ни ночью… Да… что я хотел вам сказать?.. — Рыжий понизил голос и огляделся. — В этой Чичаве, пан Резеш, далеко не все так уж ладно. А бригада из Вышнего Грабовца уже вернулась в город, и ее никуда больше не посылают. Счастливчики уже дома. Наша бригада тоже давным-давно должна была уехать, многих агитаторов отозвали. У вас ведь начали сеять. Вот я и хотел сказать… Держитесь. — Он покраснел, встретив пристальный взгляд Резеша. — Вы же крестьянин, вам можно. А я-то как-никак эксплуататором был. Враг народа, — хихикнул он.