— Нам уже теперь почти нечего класть в кормушки, — растерянно сказал Иван и глубоко затянулся сигаретой.
— Верю. И так не только у вас, а всюду. Потому что новые члены оставили корма у себя, — продолжал Гойдич. — Мы думали, что они… ведь это же все-таки их скот… Вот и получилось досадное недоразумение. Неужели они не понимают, что сами подрубают сук, на котором сидят.
Гойдич отпил глоток вина, помолчал немного.
— Вот в следующем году, когда уберем общий урожай, мы будем в выигрыше. А этой зимой придется туго. Весна поможет нам окрепнуть. Весной у вас, Петричко, уже не будет никаких трудностей с пастбищем, — улыбнувшись, сказал он и придвинул свой стул поближе к дивану.
Я же знал, что так оно все и получится. При чем тут досадное недоразумение?! — слушая Гойдича, думал Сойка. И чего бояться? Требовать надо! Отдал корову — так и выкладывай для нее корм. Это же ясно, как дважды два четыре. Я бы с ними не церемонился… Но он молчал, рядом с Гойдичем он всегда чувствовал себя не в своей тарелке.
— До весны-то еще дожить надо! — заметил Иван. — Ведь пока всего лишь январь.
— Еще только начало зимы, — уточнил Петричко.
— Мы просили областной комитет оказать нам срочную помощь, — с ободряющей улыбкой сообщил Гойдич. — Кормами. А потом ведь существуют инвестиционные фонды, кредиты. В создавшейся ситуации банк тоже мог бы нам помочь, выделить средства для строительных бригад и на нужды животноводства. Но, конечно, тем кооперативам, где станут выполнять нормы. — Он поглядел на Ивана. — Такие меры вас расшевелили бы, как ты считаешь?
Гойдич любовно вглядывался в лицо Ивана. Оно было ясным, открытым, от него всегда исходило удивительное спокойствие и уверенность. Но Иван только молча пожал плечами.
— А что скажешь ты? — спросил Гойдич Петричко.
— Я на это не очень-то рассчитываю.
— А ты? — спросил Гойдич Плавчана.
— Я тоже, — ответил Плавчан.
Но Петричко вдруг оживился:
— Ты сказал — вы просили помочь с кормами?
— Да. Надеюсь хоть сколько-нибудь раздобыть. — ответил Гойдич. Он, правда, знал: надежда эта до смешного мала, особенно для тех, кто дошел, как говорится, до ручки. Но все же… Он снова поглядел на Ивана и спросил: — Что с тобой? Ты боишься?
— У меня какое-то скверное предчувствие, — сказал Иван. — И оно растет, как на дрожжах.
Гойдич промолчал. Да, я тебя понимаю, подумал он. Я тебя хорошо понимаю.
— Знаешь, придется вам еще раз обратиться к новым членам, — сказал он и попытался улыбнуться. — Спишем с них недоимки по поставкам. И вообще все, что они задолжали за эти годы. Мне, по совести говоря, и не хотелось бы видеть железнодорожные составы, груженные изъятым у них сейчас зерном, мясом, молоком, яйцами. Надо зачеркнуть прошлое и начать новую жизнь, да так, чтобы во всем был порядок и ясность. А пока между нами и ими какая-то темная завеса. Мы должны что-то сделать и пойти им навстречу, должны вернуть их доверие и уважение, расшевелить их.
— Попробовать стоит. Это мы можем сделать, — сказал Иван.
— А получится так, будто мы что-то клянчить пришли к ним, — упорствовал Петричко.
— Надеюсь, вы меня поняли правильно. — Гойдич протянул руку к стакану. — Не будем себя обманывать. Мы попытаемся кое-что раздобыть для вас, но вы сами должны сделать в Трнавке все, что только в ваших силах.
Иван молча кивнул.
— Ты пойми, дружище, ведь это только начало. А весной мы поднимемся на ступеньку выше. О нас уже писали и в «Руде право», и в братиславской «Правде». А наш областной секретарь товарищ Врабел докладывал об успехах Горовецкого района в Праге — в Центральном Комитете… — самодовольно сообщил Сойка. — Ведь это же, черт возьми, что-нибудь да значит! У нас сразу стало на четыреста шестьдесят четыре процента больше кооперативов, и крестьян объединено в них и семь раз больше, чем было летом. Говорю вам: нигде к республике дело с кооперативами не двигалось так быстро, как у нас. Мы взялись за него сразу, поднажали, и теперь у нас все позади, а многим еще только предстоит за все это браться. Как говорит товарищ секретарь, весна поможет нам окрепнуть. Теперь мы всем покажем, что значит хозяйствовать сообща, — пусть видят, как можно при нашей власти жить.
Павел незаметно вышел из дома во двор.
Смеркалось. Мороз был трескучий. Возле сарая на расчищенной от снега площадке стоял красный «Москвич», капот его был прикрыт тряпьем и одеялом. Проложенные во дворе тропки лесничиха посыпала песком и золой. У ворот проходила дорога, укатанная и наезженная санями, на которых возили бревна. Петричко заботливо посыпал ее мелкой щебенкой.
Вот и сейчас из леса выехали две телеги с дровами. В упряжках были лошади Бошняка и Резеша. От дома лесника дорога круто спускалась к деревенской площади.
— Павел!.. — Услышал он звонкий голос и оглянулся.
Между заборчиками пробиралась девушка в зимнем пальто и платке. Павел не сразу сообразил, кто это.
Он стоял, погруженный в свои мысли, и, только когда из-под светлого шерстяного платка почти рядом с ним блеснули знакомые глаза, он воскликнул:
— Илона?! Откуда ты взялась?
Он не видел ее уже несколько месяцев. После истории с Хабами она в Трнавке не показывалась. Хабы тогда целую неделю не разговаривали с Олеярами. Дошло даже до того, что Дюри во дворе — на глазах у всех — ударил Анну. И наконец, Олеяры пришли просить прощения, и Бернарда прокляла Илону. Она говорила всем, будто дочь ее от того, что творится в Трнавке, помутилась разумом. У нее, мол, нервное заболевание, и поэтому ей лучше жить в городе.
— Так ты вернулась? — испытующе посмотрев на девушку, спросил Павел.
Илона покачала головой. Глаза ее строптиво сверкнули.
— Нет. Я была у матери Пишты Гунара. Она просила меня прийти, ей нужны лекарства. Уже неделя, как слегла старушка.
Илона, зябко поеживаясь, огляделась — не идет ли кто. Она уже наткнулась на Бошняка и Тирпакову. Зузка, увидев ее, крикнула: «Что тебе здесь надо, выродок несчастный? Опять притащилась?» Илона, конечно, ее не испугалась, но приятного в этой встрече было мало. Ей не хотелось, чтобы ее видели в деревне, и потому от автобуса она шла гумнами. Даже домой не заглянула. Только с дедушкой встретилась за сараем у забора. Обняла его, поцеловала и пошла дальше.
— Ты был в лесу, Павел? Слыхал, что там случилось?
— Случилось? — удивился он. — Как будто ничего особенного…
— Мой отец, Пишта Гунар и Штенко нарочно упустили того кабана, — сказала Илона.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, — уверенно сказала она, бросив на него искрящийся взгляд. — Бабушка Гунарова мне рассказала. Теперь они собрались в корчме и отмечают это.
— Так вот оно что…
Своим сообщением Илона огорошила Павла. Правда, у него и самого возникали такие подозрения. Достаточно было загонщикам нарушить порядок, и зверь мог легко, пропетляв между ними, уйти. А ведь каждый должен был получить свою долю кабаньей туши. И хотя у них дома есть нечего, они нарочно упустили этого огромного кабана.
— Чего ради ты говоришь мне об этом? — спросил он.
— Не ради вас, ради себя, — нахмурив брови и резче, чем прежде, сказала Илона. Вопрос Павла, казалось, задел ее.
Павел медленно чиркнул спичкой, которую уже давно держал в руке, закурил.
— Мне надо идти, — сказала Илона.
Она тут же завязала платок, подышала на озябшие пальцы.
— Куда идти? В Горовцы?
— К автобусу. Боюсь опоздать…
— Подожди. Я провожу тебя…
— Это чокнутую-то девчонку? — смеясь, спросила она.
Павел тоже рассмеялся.
— Ну, пошли! — сказал он, глядя ей в лицо.
Снег скрипел у них под ногами. Дорога тут уже не была расчищена.
VI. СТРАННАЯ ВЕСНА
Какой мне прок от того, что поют птицы? — подумал Гойдич. Он стоял у окна кабинета, смотрел вниз — на узкий дворик, через подворотню видел ноги прохожих. Было раннее утро, начинался теплый и пасмурный весенний день. На высокой стене, огораживавшей двор, пел скворец. В воздухе пахло ожившей землей. На деревьях распускались почки.
Сколько же прошло с той минуты, когда он поднялся со стула, который снова ждет его у рабочего стола? Совещание закончилось в одиннадцать часов вечера. На окутанном клубами дыма столе заседаний еще валялись окурки, спички, клочки бумаги — как после каждого совещания или заседания бюро. И хотя рано утром приходит уборщица и открывает настежь все окна, в кабинете его всегда стоит запах табачного дыма — все здесь прокурено насквозь.
Гойдич отошел от окна, но продолжал слушать скворца. Да, он покинул эти стены почти в полночь, а сейчас еще нет половины седьмого. Дорога — домой и обратно, ужин, завтрак, недолгое ворочанье с боку на бок в постели и каких-то четыре часа беспокойного сна. И вот теперь несколько свободных минут перед обычным сумасшедшим днем, когда лавиной обрушиваются телефонные звонки, посетители, совещания, заседания… Те минуты, когда он может обдумать предстоящие в этот день дела.
Итак, химкомбинат в Глинном. Нет, с этой питьевой водой с ума сойдешь… Надо срочно раздобыть не менее двух цистерн. Они должны непрерывно курсировать туда и обратно. Но лучше, если бы их было три. Надо сейчас же вызвать Ридоша и сказать, чтоб поднажал. Вообще строительство это с самого начала словно кто заколдовал. Сперва крестьяне не хотели продавать участки. А после первого собрания, на котором он держал речь, его чуть ли не палками вытурили из деревни. Потом приходский священник отказался дать согласие переместить статую святого Иозефа и явился на строительную площадку с процессией возмущенных прихожан. Пришлось выдержать самый настоящий бой, чтобы перенести статую в небольшой парк за Глинным. Но для этого потребовалось еще привести в порядок парк.
А поиски по всей республике нужных специалистов, а трудности с жильем — ведь надо было разместить четыреста человек! А сколько сил стоило ему обеспечить строителей автобусным транспортом! О строительных материалах и говорить нечего… Начальник строительства — его каждодневный посетитель. «Если ты, товарищ секретарь, не раздобудешь мне это с помощью партии, мы горим с планом». Значит, партия должна все обеспечить и всех подгонять?! И еще начальник строительства говорит: «Хорошо, что железные балки тяжеленные, их не утащат, не то что известь и цемент. Иначе понадобились бы сторожевые собаки». Сторожевые собаки на строительстве первого в районе промышленного предприятия! Первого завода, который даст людям работу, возможность жить. Да, надо не меньше двух цистерн, но лучше три. Если водопровод проложим к осени, это будет просто счастье! Надо поскорее увидеть Ридоша… Но его пока нет — слишком рано…