Казалось, он стоя спал.
Зато Дюри смерил Павла насмешливым взглядом и повернулся к нему спиной.
Павел стиснул зубы. Он злился на себя за то противное чувство, которое охватывало его всякий раз, когда он встречал взгляд Дюри. Дюри отнял у тебя Анну, говорил он себе. Но, может, не так это и плохо, раз она сама захотела выйти за него. Дюри тебя даже спас от чего-то скверного, раз Анна сама пошла за него… Пожалуй, он тебя спас получше пресвятой девы Марии заступницы. И все-таки Анна была твоей прежде, чем стала его…
Павел закурил. Поправил у лошадей хомуты, поднял вожжи. Похлопал по спине жеребца.
За спиной его вдруг раздался приглушенный смех.
— Эй, Палько, ты слышишь меня? — крикнул Штенко.
Уже в этом непривычном дружеском обращении Павел почувствовал насмешку. Штенко смотрел на него, расплывшись в глуповатой ухмылке.
— Послушай, братец, мы с самого утра ломаем себе голову… Спать с бабой — это что, работа или забава? Ты как думаешь? Не знаешь? Эх… братец! А я скажу, что забава это, а не работа! Потому что если это была работа, то вы бы уже давно нас на нее погнали. — Голос его звучал весело.
Все уставились на Павла. А он молчал и улыбался. Потом снова закурил.
— Я думал, ты в этом понимаешь толк, — продолжал, ухмыляясь, Штенко и бросил на Дюри красноречивый взгляд.
Дюри окаменел.
Павел глубоко затянулся; сигарета подрагивала в его пальцах.
— Что-то некстати ты развеселился, смотри, живот от смеха надорвешь, либо так схватит его, что до нужника добежать не успеешь и обделаешься — пятки в дерьме будут.
— О том не беспокойся. Дерьмо стеречь не придется — это тебе не баба, к другому не убежит, — не унимался Штенко.
У Павла бешено застучала в висках кровь.
— Что ты городишь? — зло оборвал он Штенко.
Стало тихо. Парни глядели то на Павла, то на Дюри.
— Лучше давайте накладывать побыстрее, чтоб еще раз обернуться! — обращаясь к остальным, сказал Павел.
— Куда ты так спешишь с этим дерьмом? — не скрывая своего презрения, спросил Эмиль хрипловатым голосом.
Потом медленно и устало заговорил Дюри.
— Лошадей мог бы и поберечь — они же не ваши! — Он обвел взглядом парней и, облизнув пересохшие губы, спросил: — Ну что, наложить ему как следует? Он уже давно набивается…
Павел тоже обвел их взглядом. Они стояли напряженные и следили за ним, а он все внимание сосредоточил на Дюри.
— Что ж, попробуй, — холодно сказал Павел.
Дюри опирался на вилы, обеими руками сжимая рукоятку. Злая усмешка обнажила его мелкие, как зерна риса, зубы. Белки глаз покраснели.
Когда-то, еще детьми, они с Дюри забрались на вершину Рубаниска, чтобы добыть из гнезда сарыча птенцов. Чета сарычей, кружившая над гнездом, накинулась на Дюри. Павел полез на дерево, чтобы помочь ему, но Дюри свалился оттуда и здорово расшибся. Из разодранной ноги кровь лилась ручьем, но он мужественно терпел боль.
Павел оторвал от своей рубашки рукав, крепко перевязал Дюри рану и, взвалив его на спину, стал спускаться по склону. Дюри пытался было возражать.
— Ладно, Дюри! Подумаешь, какая важность. А нога до свадьбы заживет, — успокаивал его Павел.
Идти с такой ношей по крутому склону, покрытому рытвинами и густо поросшему кустарником, было, правда, нелегко.
Назавтра Дюри приехал к ручью верхом на Рызаке — сказал, что ему трудно ходить. Слез с лошади и сел на берегу.
— Хочешь прокатиться? — спросил он Павла.
— Ты ради меня приехал, Дюри?
— Нет, — ответил он.
Но Павел знал, что Дюри специально для него привел Рызака.
Он вскочил на коня вне себя от счастья, хотя это был всего лишь старый неуклюжий рыжий мерин. Павел крепко ухватился за гриву и стал колотить босыми пятками бока. Ему не так-то легко было заставить лошадь перейти на рысь, но, добившись этого, он поскакал на графский луг, чтобы похвалиться перед отцом, который с Олеяром и Гудаком косил там сено.
Отец глянул на мерина, потом на него. У отца вдруг как-то странно застыло лицо, и в голосе его тоже было что-то странное, но Павел не понимал, в чем дело, — ему ведь было только двенадцать.
— Вечером мы пойдем ловить раков, Павел. Смотри не запропастись куда-нибудь, — недовольно сказал отец.
Павлу стало досадно, но лишь на мгновенье — ничто не могло лишить его радости. Он долго носился по мягкому, словно ковер, лугу и ерошил гриву Рызака. Когда же он наконец вернулся к ручью, Дюри уже с нетерпением озирался по сторонам, потому что давно должен был возвратиться с мерином домой.
— Ну что, накатался? — спросил он.
Вот тогда Павел впервые заметил, что у Дюри от волнения краснеют белки глаз. Они у него покраснели и тогда, когда он, свалившись с дерева, терпеливо переносил боль.
Оба знали, что драки им не миновать. Остальные примолкли. Дюри отбросил вилы и зашаркал ногами, словно хотел очистить от грязи сапоги перед дракой.
Павел инстинктивно чувствовал, как все насторожились. Они придвигались все ближе, все теснее обступали их с Дюри. Резеш загасил о колесо телеги сигарету. Павел знал, что Эмиль, Штенко и Резеш будут смотреть и выжидать, а если и вмешаются в драку, то, конечно, на стороне Дюри. Но знал он также и то, что отступить не может. Он бросил сигарету и затоптал ее.
Дюри, слегка сутулясь, вразвалку приближался к нему. Он спокойно, даже приветливо улыбался.
Они уже были на расстоянии вытянутой руки друг от друга.
Сейчас он выбросит руку вперед и ударит меня, подумал Павел. Внимание! Помни: Дюри — левша.
Павел сжал кулаки и посмотрел прямо в глаза Дюри — белки у того покраснели еще больше.
Но в эту минуту словно из-под земли между ними вдруг вырос Петричко. С непокрытой головой, забрызганный грязью, с гаечным ключом в руке. Не успел Павел опомниться, как Петричко оттолкнул их друг от друга и, словно жезл, поднял вверх гаечный ключ.
— Что тут у вас происходит? — строго спросил он. — Почему не работаете?
От растерянности все молчали, стояли как вкопанные.
— Вы что, языки проглотили?
Никто не ответил.
Эмиль не отрывал взгляда от гаечного ключа, который сжимал Петричко. Потом потер ладонью впалые небритые щеки и, посмотрев в глаза Павлу, сказал скорее ему, чем Петричко:
— Дюри ведь отбил у него Анну.
Павел почувствовал, как к лицу его прилила кровь. Пальцы Петричко с силой сжали ему руку.
— Слишком много ты себе позволяешь, Эмиль! Уж не хлебнул ли ты лишнего? — спросил Петричко.
— Я сказал только, что Дюри увел у него Анну, — медленно повторил Эмиль. — Чего ты вмешиваешься? Раз у них есть счеты из-за бабы, они должны разобраться.
— Да ведь ты сам первым вмешиваешься, — глухо ответил Петричко.
— Иди ты знаешь куда! — огрызнулся Эмиль.
— Попридержи язык! Ты же пьян…
— Что, дохнуть на тебя? — спросил Эмиль.
— Считай, что уже дохнул, — сказал Петричко и, обращаясь к Павлу, продолжал: — Ладно, парень, хватит! Плевать тебе на их трепотню! Пойдем, ты мне нужен. А они пусть нагружают навоз. — Он снова сжал его руку.
— Беги в костел и ставь свечку своему угоднику за то, что цел остался! — сказал Павлу Дюри.
— Ну что ж, поставлю, — сказал Павел и снова посмотрел на Дюри прямо в глаза.
— Ты что на него так смотришь? Да он тебя разок стукнет, и ты остаток жизни своей на карачках ползать будешь, — съехидничал Штенко.
Но Павел с Петричко уже направились к сараю.
Павел разжал занемевшие кулаки, напряжение постепенно покидало его тело. Но оставалось недовольство собой, гнетущее ощущение того, что сплоховал. Он чувствовал злорадство и враждебность следивших за ним.
— Что это вы там затеяли? — спросил Петричко.
Павел молчал. Он злился на себя. Трус!.. Ты должен был первым ударить его. Чего ты ждал? Было страшно, да? А ведь все уже могло быть позади. Ты мог бы расквасить ему морду. Конечно, и тебе досталось бы порядком. Но это могло быть уже позади. Ты просто трус!..
И все-таки Павел всем своим существом чувствовал облегчение. Хорошо, что дело не дошло до драки именно сейчас, при нынешних обстоятельствах.
Но ведь там появился Петричко. Значит, ты был бы не один, если бы в драку вмешались остальные. Значит, ты мог бы с Дюри справиться. Нет, нельзя было упускать момент!
Да, драки нам не миновать, снова пронеслось в мозгу Павла.
Он обернулся. Парни начали работать, Дюри лениво поднимал вилы.
— Что же все-таки произошло? — снова спросил Петричко.
— Ничего, — неохотно ответил Павел. — Ты видел, ровным счетом ничего.
— Ну, раз ничего, так выбрось эту историю из головы!
Петричко подошел к старой сеялке. Немного поковырялся в ящике для семян, крышка которого никак не захлопывалась, потом потрогал пальцем разболтанный сошник и стал сбивать гаечным ключом с него ржавчину.
— Что-нибудь в этом смыслишь? — спросил он немного погодя.
— Надо поглядеть, — ответил Павел и стал копаться в машине.
— У нас куда ни кинь — всюду клин, — сказал Петричко. — Они хоть вступили в кооператив, но душой не с нами. Не созрели они еще для кооператива.
— А они и не хотели вступать… — заметил Павел.
Петричко не расслышал его слов и продолжал:
— У них пока еще всего вдосталь. Они ничего не сдали государству, и потому им есть чем прокормиться. Они должны были бы погасить задолженность, это их малость встряхнуло бы. Тогда и у нас все наладилось бы, пошло как по маслу, тогда в кооперативе был бы порядок. — Он помолчал немного. — Ты видел Бошняка? Этот шкурник снова отправился в лес. Ничего, и ему, и леснику я покажу, где раки зимуют! А лесника в порошок сотру вместе с его проклятыми бревнами! Я тоже мог бы на все чихать и заботиться только о дороге. — Он нахмурился. — И такие типы пролезли в нашу партию. Много блох забралось в тулуп, вот и не успеваем теперь чесаться. Для этого гада еловая шишка в лесу значит больше, чем целый кооператив.
Павел слушал Петричко, но думал о Дюри. Ведь раньше ты сам хотел избить его, а потом пропала охота, корил он себя. Надо было поколотить его. Постой, а не завидуешь ли ты ему? Может, ждешь случая нащупать у него слабое место и отплатить ему той же монетой?.. Анна… Анне, должно быть, казалось, что она в графский замок попала, когда к ним пришла. Она ведь из голытьбы и знала, чего хочет. Сама выбрала себе Хабу. А потом вот прикатила «передвижная весна»… Павел злорадно усмехнулся.