— Что ты тут делаешь? — спросил он охрипшим вдруг голосом. — Пришла посмотреть на ваших коров? Вот они. Все восемь и еще те две, которых вы будто бы отдали своим родителям. Смотри, их никто не съел.
— Перестань, Павел! Они не наши. — Она продолжала в упор глядеть на него.
Тот же чистый лоб, те же губы, те же большие серые глаза. Нет, глаза стали другими. Когда он встретил ее на престольном празднике, он заметил в них испуг, а также преданность, покорность. Это был скорее девичий, чем женский взгляд. Теперь в глазах ее появился другой блеск, они стали глубже, пытливее.
— Ты палку на меня приготовил? — усмехнувшись, спросила Анна. — Брось. Видишь, я пришла к тебе. — Она села на траву под кустом боярышника.
— Не боишься, что тебя здесь увидят? — пробормотал он.
— А чего бояться? Я пришла посмотреть на стадо, как все остальные. Ты, может, тоже сядешь?
Невероятно… Анна пришла к нему! Уж не сон ли это?
— Когда они должны вернуться? — спросил Павел.
— Кто? — не поняла Анна. — А-а! Не знаю. Со мной о таких вещах не говорят… Дюри теперь редко бывает дома. И сейчас его нет. Они с отцом еще утром запрягли лошадей и куда-то уехали. Вернутся только к вечеру.
Уж не хочет ли она сказать: не бойся, мол, нас тут не увидят?
— Куда же это он ездит? Может, завел себе другую? — насмешливо спросил он, садясь рядом с Анной.
— Кто вас, мужиков, знает, — вздохнула Анна. — Теперь вся жизнь кувырком пошла.
Да, кувырком, подумал он. Тут ты права. Ты вот сидишь здесь со мной. Ты сама ко мне в эти кусты пробралась. Да, видно, жизнь и впрямь кувырком пошла…
Он внимательно разглядывал Анну. Еще в тот свой приезд он заметил, что она пополнела в груди и бедрах. Теперь он видел ее совсем близко. И хотя они сидели в тени, солнце жгло, как раскаленная печь.
Это от солнца так жарко? А отчего же еще? — сердито спрашивал он себя. Ведь к ней я уже ничего не чувствую. За год все перегорело, улетучилось. Лучше бы уж Зузка была тут со мной. Когда Павел вспоминал о ней, у него напрягалось все тело. Кипяток, взрывчатка… Иногда ночью, если не приходил сон, она вдруг возникала перед ним, и его сердце так колотилось, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.
— Давно я не сидела так… — сказала Анна тихо. — В последний раз, наверное, тогда… Смотри, как здесь красиво.
Внизу, между ветками, проглядывало ярко освещенное ровное пастбище с редкими островками кустарников. Тишину, прерываемую лишь легким гудением пчел и непрестанным стрекотом кузнечиков и сверчков, время от времени нарушало еще и позвякивание колокольчиков на шеях коров. Благоухали травы, наполняя воздух пряными запахами увядающего тимьяна, ромашки, полыни.
— По вечерам здесь лягушки квакают, закатывают такие концерты — ого-го! Внизу, в болоте, их видимо-невидимо, — сказал Павел невпопад.
Анна разглядывала его. Ее лицо было совсем близко. Потом она опустила глаза, сорвала несколько травинок и зажала их в кулаке.
— Как хорошо! — повторила она еще тише, и в голосе ее прозвучали нотки, поразившие его.
— Что с тобой? — спросил он.
— Ничего. Не спрашивай меня ни о чем, Павел, Я хочу насладиться покоем, хоть минуту пожить для себя. Побыть с тобой.
Пальцы Анны, сжимавшие травинки, вдруг разжались, и она потянулась к нему. С закрытыми глазами Анна искала его руку. Ее загрубевшие от работы пальцы осторожно скользнули по ней к ладони Павла, и вдруг она схватила его руку и поднесла к лицу, к губам. Лицо ее пылало.
Это все та же Анна, подумал он в смятении.
Она медленно провела его ладонью по своему лицу и прижала ее к груди. Он почувствовал шелковистую упругость ее кожи, округлость налитой груди и как будто издалека сквозь жаркий туман услышал ее голос:
— Ну, что с тобой? Ведь я пришла к тебе, сама пришла…
Павел обнял ее. Она откинула голову и только теперь широко раскрыла глаза. Он увидел их бездонную сияющую глубину.
И тут Анна обвила руками его шею, притянула его к себе, и ее губы раскрылись в поцелуе. Прикосновение ее крепких грудей, прильнувшего к нему тела, казалось, прорвало в нем невидимую плотину, и Павел утратил способность думать и управлять собой.
Позже, когда одурманивающий жар схлынул, Павел почувствовал во всем теле невероятную усталость. Он лежал на боку, отвернувшись от Анны, и тяжело дышал. Она прижалась к его спине, но ее прикосновение больше не радовало его, даже было неприятным.
— Я все еще люблю тебя, — сказала Анна. — Ведь ты был у меня первым, Павел. Ты даже не представляешь, как часто я о тебе думаю.
Первым… Это слово его задело. Оно напомнило ему о втором — Дюри.
— Послушай, тогда почему же ты…
— Не спрашивай меня ни о чем, — закрыв Павлу рот рукой, сказала Анна и поцеловала его. — Ведь я снова твоя!
Павел горько усмехнулся. Господи, как же это все произошло? Он ведь такое даже и предположить не мог… По правде говоря, он не хотел, чтобы это было… Уже не хотел. А может быть, все-таки хотел?.. Иначе почему же?.. Может быть, ему это было нужно ради удовлетворения оскорбленного самолюбия? Черт возьми, теперь, Дюри, у тебя есть причина для драки, подумал он со злой усмешкой.
— Почему ты молчишь? — спросила Анна и сжала ему руку. — А ты сильный, — прошептала она, жадно прижимаясь к нему.
Павел посмотрел на нее — волосы у нее растрепались, на лбу блестели капельки пота, глаза смеялись. Большие серые глаза… Он молчал.
— Ну, как хочешь, — вздохнув, сказала она. — Пусть хотя бы так…
Анна положила голову ему на руку, и он осторожно провел пальцами по ее лбу и медленно, устало взъерошил ей волосы. Они лежали, вслушиваясь в тишину. От нее звенело в ушах. Вдруг совсем рядом раздались крики соек. Павел приподнялся и сел.
— Лежи! — сказал он и сжал ей плечо.
В глазах Анны мелькнул ужас. Она села и торопливо стала приводить себя в порядок.
Павел поднялся и осторожно пробрался в глубь кустарника. Огляделся по сторонам и увидел девушку, направлявшуюся к шоссе. Когда она вышла на открытую поляну и решительно зашагала по тропинке, которая вела к шоссе, он узнал ее. Это была Илона.
Павел закурил. Анна, скрытая кустами, стояла уже одетая и поправляла волосы. В глазах ее все еще был страх.
— Успокойся, — сказал он. — Это Илона прошла. Она не видела нас.
— Что ей было нужно?
— Скорее всего, хотела сократить путь, — сказал он. — И шла через пастбище в Жабяны.
— Возможно. Там тетя наша живет, но я не знала, что Илона ходит к ней. — Анна явно почувствовала облегчение. — Хорошо, что она нас не видела. Мне и так уже досталось, когда эта дура отколола номер у Хабы.
— Да, вам всем тогда досталось. И ты ее не любишь? Родную сестру?..
— Она чокнутая, — сердито сказала Анна. — Сумасбродка.
Хотя слова Павла покоробили Анну, она старалась подавить в себе раздражение.
— Ну что ж, мне пора, — смеясь, сказала она и стала отряхивать юбку.
— Придется тебе на минутку все-таки задержаться, — заметил Павел с усмешкой.
— Хорошо, на минутку задержусь, — согласилась она и, положив руки ему на плечи, поцеловала его. К ней снова вернулась уверенность.
— Когда мы увидимся? — спросил он.
Анна задумалась.
— Я дам тебе знать. Опять ты взял палку. Положи ее. — Она тихо рассмеялась и еще раз поцеловала Павла.
Анна ушла от него часа два назад. Выбравшись из кустов, она направилась к деревне уверенным шагом, как будто возвращалась с прогулки.
Павел закурил и начал вспоминать, как неожиданно появилась она здесь, как села на траву, как легла, как потом сама взяла его руку и он почувствовал под пальцами ее грудь…
А как торопила она высшее мгновение любви, как отдавала ему себя всю без остатка. Это была жадная, голодная женская любовь. Казалось, Анна хотела вознаградить его за все те ночи, когда не принадлежала ему.
Но теперь это было совсем не так, как прежде. Не было ни радости, ни ликования. Он испытывал лишь физическое облегчение. И было удовлетворено самолюбие. Ведь он отнял ее у Дюри! Анна сама пришла к нему среди бела дня. Черт возьми, это что-нибудь да значит!
Надо бы нам еще немного побыть на пастбище, с легкой иронией подумал он. И тут же напустился на себя: нет, не обманывайся, парень, и об Анне лучше не думай. Выкинь ее из головы, образумься… Но он чувствовал, что ему это будет не так просто сделать.
Позже, напоив у колодца стадо, Павел и Демко снова погнали его на пастбище. Вместе с ними пошел и Иожко. Вокруг стада бегали оба пса, которых днем привязывали под навесом. Небо было все еще высоким и чистым, солнце продолжало палить. Павел блуждал взглядом по пастбищу, когда вдруг издалека донесся жалобный, тревожный звук колокола. Он оглянулся на Демко.
— Звонят?! Где же это? — спросил Павел, хотя и сам хорошо знал, что колокол звонил в Трнавке.
Гулкие, порывистые звуки колокола разрывали тишину пастбища. Они спугнули его мысли об Анне.
— Должно быть, пожар, — заметил деловито Иожко.
— Помолчи, — прикрикнул на него Павел.
Звон продолжался недолго.
— Что-то стряслось. Не вернуться ли нам? — спросил Павел.
— Нет, не стоит, — сказал Демко. — Подождем тут.
— Что же будем делать?
— Подождем, — повторил Демко. — Что бы там ни случилось, лучше, если стадо будет здесь.
— А если они прибегут сюда?
— Тогда уж ничего не поделаешь. Но бежать им сюда не меньше часа — столько же, сколько и нашим. А мы пока давай отгоним скот подальше.
— Эгей, Легина! Эгей, Илушко! — позвал Павел собак.
Псы вскочили. Высунув языки и оскалив зубы, кинулись сгонять коров в стадо. Павел и Демко погнали его к Мокршинам и лишь там остановились.
— Как ты думаешь, они не прибегут сюда? — снова спросил Павел. Рядом с Турецкой Могилой он увидел густые заросли, но об Анне уже не вспомнил.
— Я ж тебе сказал, у нас еще есть время, — не сразу ответил Демко, моргая усталыми, слезящимися глазами. — Спешить некуда… Умаялся я нынче… Эх, свет широкий, небо высокое, прилягу я да маленько вздремну.