Они стояли друг против друга. Молчали. Павел чувствовал, что Илона ускользает от него.
— Только не туда, — повторила она, отвернулась и стала смотреть на холм над Трнавкой. А потом сказала уже спокойнее: — Давай пойдем на Каменную Горку.
— Но ведь это далеко, — сказал Павел, испытующе глядя на нее.
— Я думаю, такая прогулка будет мне только на пользу. Теперь я гораздо меньше двигаюсь и вообще работаю меньше, чем раньше дома. Знаешь, сегодня после обеда я загорала. Лежала в саду и читала. А потом вдруг решила вымыть голову.
— Хорошо живешь, Илона!
Она пожала плечами.
— А ты что делал, Павел?
— Да как всегда, ничего особенного, — ответил он. — До четырех пахал на тракторе. Потом меня сменил Канадец.
— Канадец? — удивилась Илона. — Разве он тракторист? Как-то трудно представить это.
— Да, он тракторист и хорошо работает, — сказал Павел. — Резешу участок вспахал.
Илона остановилась.
— Что ты сказал? — спросила она.
Только теперь он понял: Илона ведь не имеет никакого представления о том, что происходит в Трнавке.
— Видишь, — сказал он, — ты уже и не знаешь, что у нас делается.
И пока они шли вдоль пастбища к ручью и дальше по полю, Павел все рассказывал и рассказывал.
— Так вы хотите взяться за дело по-новому? — вздохнув, сказала Илона, когда он закончил.
Он утвердительно кивнул.
— Давай поговорим о чем-нибудь другом, Рыжик.
— Нет, — ответила она и вложила свою руку в его. — Рассказывай дальше, Павел. Мне это очень интересно, я ведь всех знаю. Может быть, я знаю о них больше, чем ты. Перед вами они замыкались, словно улитки. Смотрели на вас так, будто на лбу у вас каинова печать. Ну и как, все приняли вашу помощь?
— Из четырнадцати отказались трое. Штенко и оба Червеняка.
— Те бедняки, что живут возле колокольни. Господи боже мой, почему же они-то? — воскликнула она.
— Они думают, что у них на поле ничего не вырастет, потому что трактор — машина тяжелая, а священник не благословил ее, — усмехнулся Павел и пожал плечами. — А может, они испугались разбитых окон.
— Каких окон?
— Вот видишь, Рыжик, ничего-то ты не знаешь! В тот вечер, когда мы вспахали поле Резешу, ему выбили окна. А следующей ночью еще шести, принявшим нашу помощь. Так что теперь все спускают на ночь собак.
— А кто это делает? Как ты думаешь, чья это работа?
Илона слушала серьезно и внимательно. Потом снова остановилась.
— Постой, не растопчи гнездо. — Она указала на ямку в траве. Среди нежных коричневых перышек лежали три зеленовато-желтых пятнистых яйца жаворонка. — Жаль их будет, — сказала она.
Когда они поднялись на вершину холма, начало смеркаться. Узкой полосой на горизонте еще догорал закат, но на небе уже появились звезды. Внизу расстилались темно-коричневые и зеленоватые полоски полей. Прямо у склона холма, за старыми виноградниками, между ветвями фруктовых деревьев видны были крыши Трнавки, верхушка церкви, аллеи орехов на площади и лента шоссе. На склонах соседних холмов зеленел лес, за большими каменными глыбами густо сплели свои ветви акации, терн и дикая вишня.
— Хорошо здесь, — сказал Павел.
Поднимаясь по узкой каменистой тропинке, вьющейся между рядами виноградных лоз, они шли друг за другом и вдыхали чистый и ароматный воздух. Теперь они стояли рядом.
— Я люблю это место, — сказала Илона. — Сама не знаю почему. Что-то меня сюда тянуло, здесь мне было хорошо. А у тебя, Павел, тоже есть такой уголок?
Он с любопытством посмотрел на нее.
— Когда я работал в лесу, — ответил он немного погодя, — я часто ходил к Сивой Студне. Мне казалось, что там я знаю каждый камень, каждое дерево. Иногда я видел Сивую Студню и во сне. Поросшую вереском поляну возле березовой рощицы и высокие деревья вокруг.
— А мы ходили туда собирать подосиновики и белые грибы. Но мне всегда там было как-то грустно. Тут совсем иначе! — В ее голосе зазвенело волнение, вызванное воспоминаниями. — Детьми мы здесь воровали виноград. Знали, на каких кустах он созревает раньше. У Бошняка на винограднике росло несколько кустов муската, который наливался уже к середине лета, когда ни у кого еще винограда не было. Однажды Бошняк погнался за нами, а мы с Анной припустили вон туда, к лесу. Анну он все-таки поймал, наверное, потому, что она объелась винограда и у нее болел живот.
Илона посмотрела на Павла. Впервые в их разговоре было произнесено имя Анны, и на лице Илоны вдруг появилась растерянность. Он схватил ее руку и сжал ее. На этот раз пальцы Илоны ему не ответили, но рука ее была горячей.
— Вон там, — быстро заговорила она, — вон там, за деревьями, работает твой трактор, Павел. У Жебрацкой Грушки. Кружит, как светлячок. Я еще не видела, чтобы пахали на ночь глядя.
Павел легко прикоснулся к руке Илоны. Илона вздрогнула. И вдруг их пальцы крепко переплелись.
— Илона…
Павел стремительно обнял ее и поцеловал в губы.
— Павел, — прошептала она радостно.
Откинув назад голову, Илона посмотрела на него пристальным и преданным взглядом. Он не мог отвести глаз от ее лица.
— Рыжик, мой милый Рыжик, — тихо сказал он, касаясь пальцами жилки на ее запястье.
— Ты словно доктор, который считает пульс.
Илона положила обе руки ему на плечи и прижалась к нему. Он обнял девушку, почувствовал, как пылает ее лицо, снова вдохнул запах ромашки от ее волос.
Их губы слились в долгом поцелуе, и вдруг они очутились на сухой шуршащей траве. Жадные губы Павла скользили по шее Илоны, он прильнул лицом к ее шелковистой округлой груди. Павла охватил жар, он чувствовал, как трепещет Илона. Как будто издалека до него донесся приглушенный голос:
— Нет, Павел, не надо…
— Рыжик, мой милый…
И тут она словно бы стряхнула с себя стыд, сковывавший ее до сих пор, и она всем телом прильнула к нему. И все настойчивее, все непреодолимее поднимавшаяся волна желания, жаркая, как солнце, овладела ими и поглотила их. В мире остались только они, их счастье, их наслаждение…
Когда Павел пришел в себя, первое, что он услышал, был равномерный стук. Сердце, подумал он. Значит, так бьется сердце Илоны. Он отдыхал, расслабившись, положив голову на грудь Илоны, слышал ее дыхание, смешивавшееся с запахами взрыхленной земли, цветущих кустов, древесной коры, выполотых сорняков на винограднике. Они с Илоной словно стали частицей этой дышащей земли, слились со всем, что их окружало.
Павел лег навзничь и стал смотреть на небо. Уже взошла луна и мерцали звезды. Одни светились ярко и резко, другие, что были поближе к луне, казались бледными в ослепительном лунном свете. Скоро пойдет дождь, мелькнуло у Павла в голове. Потом его взгляд задержался на озаренных лунным светом виноградных кустах и саженцах, на каменной ограде.
Он нашел руку Илоны и, полный нежности, повернулся к ней и поцеловал ее в губы. Она доверчиво к нему прижалась.
— Рыжик ты мой. Тебе хорошо?.. — спросил он, улыбаясь от счастья.
— Хорошо, Павел, очень хорошо, — прошептала она.
Они долго лежали рядом, и Илона ласково ворошила пальцами его волосы.
— Павел, — сказала она немного погодя.
— Что?
Она сжала его лицо ладонями, наклонилась к нему и, с трудом преодолевая смущение, повторила:
— Павел.
— Ты хочешь мне что-то сказать?
— Да, — прошептала она. — Но не знаю, надо ли тебе это говорить.
— Ну, в чем дело? Скажи, — подбодрил он ее и улыбнулся. — Что там у тебя, Рыжик?
— Ну ладно. Я не хочу, никогда не буду ничего скрывать от тебя, — вздохнула она. — Знаешь, я ведь давно тебя люблю и никогда бы не пришла сюда, если бы не любила. Я любила уже тогда, когда в прошлом году вы вместе с Демко и с тем цыганом сторожили стадо на пастбище. Я тогда пошла туда, хотела увидеться с тобой. Но ты был там не один, и я сразу же убежала. А потом стала убеждать себя, что не хочу больше тебя видеть, старалась забыть. — Помолчав немного, она продолжала: — Но когда к нам в поликлинику пришел лесник и рассказал, что случилось в Трнавке, меня словно обухом по голове ударило. Я страшно испугалась, мне обязательно надо было тебя увидеть. Поэтому я…
— Значит, ты видела, и все-таки… — перебил ее Павел. Он чувствовал, как багровеет его лицо.
— Ох, молчи, Павел. — Илона приложила палец к его губам. — Я говорю это только для того, чтобы ты знал, что я давно уже люблю тебя… И больше всего боялась я, когда в деревне хоронили кооператив. Я осталась у Эвы, а вы, израненные, избитые, пошли сторожить свинарник. Помнишь, как Иван вытащил пистолет, а Демко его не взял? Всю ночь я глаз не сомкнула от страха. Боялась и в то же время радовалась. Знаешь, я гордилась тем, что ты был с ними, что тебя нелегко сломить.
— Поэтому ты не хотела идти на пастбище? — спросил он тихо.
— Поэтому. Наверное, я глупая, теперь это совсем не важно. Ведь тогда ты меня еще не любил. — Вдруг она вся напряглась, как будто снова решилась на что-то. — Слушай, я хочу, чтобы ты знал все до конца. Когда я пришла в тот раз на пастбище, я думала, что с тобой там Анна. Но потом Демко мне рассказал, что, когда ты бросился на Дюри, Анна закричала, чтобы предупредить его. И я поняла, что с тобой на пастбище была не Анна, что между вами все кончено. И мне стало легче.
А Павлу от ее слов стало не по себе. Наверное, надо сказать Илоне, что тогда с ним и в самом деле была Анна, но как объяснить ей, что это ничего не значит. Ровным счетом ничего…
Он испытывал странное чувство: смесь стыда и благоговейного изумления, глубокое счастье и благодарность. Она видела и сумела стать выше этого. И она признается ему в любви с такой подкупающей искренностью, какой он никогда и не ждал ни от одной девушки. У него даже голова пошла кругом от счастья, и он смутно понимал, что Илона отдает ему себя сейчас всю без остатка, что в эти минуты он получает от жизни бесценный дар, о каком и мечтать не мог… Нет, он не разочарует Илону, никогда не обидит ее.
— Тогда мы еще не принадлежали друг другу, Рыжик, — прошептал он и привлек ее к себе. — Ах, Рыжик, мой милый, ты даже не можешь себе представить, как я тебя люблю.