Тряхнув головой, отчего волосы легко погладили Клима по руке, она презрительно рассмеялась, но ничего не сказала сыну. Клим же ответил, не придумав более достойного объяснения:
– На мою зарплату квартиру не купишь.
– Так заработайте больше! – беспечно посоветовал мальчик и, разбежавшись, пнул пустую пластиковую бутылку. – Пускай лучше в канаве валяется. Хоть не видно. А чего у них здесь столько мусора?
На это ему никто не ответил, потому что Клим, задетый за живое, все еще обдумывал, как убедить ребенка в своей состоятельности, если все очевидные факты этому противоречат. Перебарывая желание сказать что-нибудь в адрес их отца, он сдержанно проговорил:
– Врач не может столько заработать. Если он, конечно, не в частной клинике работает. Но туда обычно только своих берут…
– А вы не свой? – простодушно удивился Жоржик.
– А я вот вообще безработная актриса, – неожиданно заявила Зина. – Может, я, по-твоему, хуже от того, что не могу купить квартиру?
Неслышно догнав их, Тоня, которая тащила за руку маленького брата, рассудительно заметила:
– Тебе, мама, это и не нужно! Ты же папина жена. Он должен тебя обеспечивать.
– Нет, он не должен, – Зина строптиво мотнула головой. Клим подумал, что она спорит с детьми, как он со своими пациентами, и это почему-то его обрадовало.
Между тем Зина продолжила тем же тоном:
– Ваш папа делает это только до тех пор, пока ему этого хочется. И это правильно! Семья – это не разновидность принудительного поручения, как у вас в школе. Никто нас не заставляет жить друг с другом. Мы вместе, пока нам этого хочется. А деньги тут вообще ни при чем! Когда мы поженились, у нас обоих гроша за душой не было.
Услышав это, Петька вдруг радостно засмеялся, подняв к матери сияющее личико. Улыбнувшись в ответ, Зина откинула со лба его светлый, чуть рыжеватый чубчик и сказала, обращаясь будто бы к нему:
– Понимаете, если в человеке ничего нет, кроме денег, которых он может лишиться в нашей стране в любой момент, то этот человек, можно сказать, и не существует. А в некоторых людях… Вот в Климе, например, – у нее тепло сузились глаза, – так много всего, что не замечаешь – есть у них деньги или нет. Потому что это абсолютно неважно.
– А в папе? – холодно спросила Тоня, глядя на грядами ссохшуюся после дождя землю под ногами.
Жоржик снова выскочил вперед:
– Ну! В папе! Папа и режиссер, и актер, и бизнесмен – вон сколько всего!
Девочка быстро взглянула через Клима на мать, как делал на пикнике ее отец, но Зина на нее не смотрела. Притянув неугомонного сына, она с только ей понятной тоской произнесла:
– А еще бывает, что человеку от природы много дано, а он этого не ценит. Не считает это богатством… И хочет обзавестись другим. И в суете незаметно теряет все, что у него было.
Задрав голову, Жоржик озабоченно всмотрелся в ее лицо и даже тронул пальцем:
– Мам, ты чего сегодня такая серьезная?
– Я? – удивилась Зина. – Почему? Мы же только что хохотали… Что ты выдумываешь? Я такая же, как всегда.
– Нет, не такая, – подхватила и Тоня. – Возьми Петьку, он мне всю руку оттянул.
Быстро нагнувшись, Клим подхватил малыша и усадил его на согнутую руку. Петька серьезно уставился на незнакомое лицо, но сопротивляться не стал.
– Дядя тебя не обидит, – предупредила сестра и похлопала по его голой ножке, успокаивая.
Зина внимательно посмотрела на Клима и осуждающе спросила, тоже обратившись через него:
– Ну и зачем ты это сказала? Он и сам чувствует, что Клим его не обидит.
– С чего это он чувствует? – фыркнула Тоня и резким движением отбросила со лба челку.
– А я что читал! – вдруг восторженно завопил Жоржик. – В книжке, где все обо всем… Там пишут, что маленькие дети, как животные. У них чутье лучше развито, чем мозги.
– Интуиция, – подсказал Клим.
Тоня раздосадованно пробормотала:
– Зря мы его с собой взяли. Куда ему столько ходить! Теперь вот тащи его…
– Да мне нетрудно, – отозвался Клим. – Наоборот. Я еще никогда не носил детей на руках.
Все как-то подавленно притихли, и он удивился, потому что вовсе не пытался никого разжалобить. Клим сказал о том, что давно перестало болеть и превратилось в часть его самого, а им, конечно, это показалось противоестественным, за что невозможно не пожалеть.
Прервав неловкую тишину, Тоня продолжила так, словно ничего и не слышала:
– И сами зря потащились. Какой-то дурак сболтнул что попало, а мы помчались скорее ему доказывать.
Под «дураком» подразумевался Ворон, раззадоривший за чаепитием всех Тараниных тем, что заявил, будто им «слабо» устроить такой вот капустник там, где «никакого начальства, и никто вам благодарность не накатает». Хотя и здесь никто не заводил речи о каких бы то ни было письменных благодарностях, артисты были задеты за живое и вцепились в Ворона с разных сторон, выясняя, что он имеет в виду. Тот туманно намекнул, что есть, мол, в вашем городишке такие окраины, где люди вообще никаких представлений не видели, и в театр их не заманишь, хотя бы потому, что пойти им не в чем.
Хлопая широкими ладонями по своей замусоленной футболке, Ворон грозно вопрошал: «Вот меня вы пустили бы в свой театр в такой видухе?»
И хотя три голоса, надрываясь, кричали ему, что пустили бы, мальчишка сокрушенно качал головой: «Пинка под зад я получил бы в вашем театре…»
Клим все это время не отрывал глаз от лица Зины, разгоревшегося от спора, и как-то упустил, как все свелось к тому, что осколок «Шутихи» даст представление в том самом районе, где Ворон, сбежав из родного города, разыскивал своего деда. Тот умер больше года назад, но Ворон об этом не знал и прибежал к нему в надежде укрыться. Надежда эта не сбылась, и он оказался на улице, среди тех самых бараков, между которыми Таранины сейчас пытались найти что-нибудь хоть отдаленно напоминающее сцену.
Придержав Клима за штанину, потому что руки у того были заняты, Жоржик, отведя взгляд, попросил:
– Вы только… Папе не говорите, ладно? Ну, что мы опять бесплатно выступали…
– Ладно, – серьезно согласился Клим. – Я уже слышал, что он этого не одобряет.
Еще больше потупившись, мальчик сквозь зубы посоветовал:
– И что Петьку держали, лучше не говорите. Это для вас же… Папа никому его на руки не дает. И меня не давал, когда я маленьким был. И Тоньку, наверное, тоже… Папа сильно разозлится, если узнает.
– Я ничего ему не скажу, – заверил Клим, не выпуская малыша. – Мне тоже еще пожить хочется. Особенно теперь.
Жоржик с облегчением разулыбался и, потянувшись к нему, таинственно зашептал:
– А я знаю, почему вы так сказали! Особенно теперь… Я понял!
– Почему? – с опаской уточнил Клим.
Мальчик с торжествующим видом выпалил:
– Потому что вы с нами познакомились!
Незаметно переведя дух, он невозмутимо подтвердил:
– Это точно! Сразу столько друзей появилось.
– А у вас их мало было? Надо было вам раньше к нам прийти! Еще когда «Лягушку» написали.
– Я стеснялся, – признался Клим, уворачиваясь от Петьки, который с грудным смехом зажимал ему рот ладошкой. – Я же не знал, действительно она вам всем понравилась или только твоему папе. Смотри, он хочет, чтобы я замолчал! Может, я глупости болтаю?
Жоржик снисходительно пожал плечами:
– Ну конечно! Зачем вы так думали? Конечно, она нам всем понравилась… А Петька всегда так делает! Это он не только вам.
Шагавшая чуть впереди Зина вдруг остановилась и взмахнула рукой:
– Смотрите! Вот то что надо.
Это была, конечно, не эстрада и не сцена, а просто деревянный помост, наподобие маленького эшафота, наспех сколоченного кем-то для личной надобности. Климу сразу вспомнилось, как Зина уверяла, что ей нужны хотя бы одни глаза и она сыграет с тем же вдохновением, как сделала бы это на большой сцене.
«Мои глаза у нее уже есть», – улыбнувшись, подумал он и осторожно подбросил на руке Петьку.
– Будем смотреть? Сейчас усядемся на самые лучшие места. Мы ведь с тобой – почетные зрители.
Ему не хотелось даже в мыслях допускать, что других может и не оказаться. Клим верил в силу человеческого любопытства и несокрушимой притягательности бесплатных зрелищ. Эта страсть передавалась от поколения к поколению и не могла угаснуть от того, что хлеба у людей уже почти не было.
Чтобы не мешать Зине осваивать сценическое пространство, он устроился на чурбачке возле дровяного сарая и усадил Петьку на колени. Мальчик тотчас поднял пухлое, шелковистое личико и улыбнулся так, что у Клима незнакомо зашлось сердце.
– Милый ты мой, – прошептал он незнакомые для себя слова и, быстро взглянув на остальных, бережно прижался губами к упругой щеке ребенка.
У Петьки снова вырвался радостный смех, и все оглянулись на него, но Клим уже успел отстраниться. «Он все еще пахнет молоком, – от нежности он с трудом переводил дыхание. – Разве артистки кормят грудью? Она кормила… Наверняка. Даже спрашивать незачем».
Ему горько было думать, что, может, уже никогда не суждено этого увидеть. Хотя тогда… в его сне… она обещала… Клим осторожно сжал тонкие ребрышки мальчика: «Такой же… теплый, маленький… Неужели это возможно?»
Запретив себе изводиться сумасшедшими желаниями, Клим начал пристально следить за приготовлениями артистов и вскоре обнаружил, что не одинок. Перехватив Зинин взгляд, он указал ей глазами на крышу самого высокого и крепкого сарая, похожего на тот, что построил когда-то его отец. Там залегли четверо мальчишек, примерно Жоркиного возраста, и вид у них был такой, словно они играли в войну и прятались от фашистов.
«Хотя, может, сейчас мальчишки уже играют во что-нибудь другое, – с сомнением подумал он. – По-моему, они уже лучше знают о похождениях американцев во Вьетнаме, чем о Второй мировой…»
Искоса глянув на первых зрителей, Зина довольно улыбнулась и вытряхнула из большого пакета костюмы клоунов.
«На сцене она не боится быть смешной, – вспомнил Клим. – Почему эта свобода не дается ей в жизни? Может, ее пугает то, что ее и так никто не воспринимает всерьез как жену режиссера? Но ведь Зине известно, что она – талантливая актриса… Даже я говорил это уже не один раз. Или это нужно повторять изо дня в день, чтобы у нее, наконец, исчезли сомнения? Скорее всего, до конца от них не избавишься… Столкновение в одном человеке мании величия и комплекса неполноценности, наверное, и есть главный катализатор творчества. У меня пока наблюдается только второе».