Свободно закинув руки за голову, Зина сцепила их на затылке и посмотрела на небо, улыбаясь и чуть покачиваясь из стороны в сторону, как делают опьяневшие от своей юности девчонки. Клим подумал, что облака разошлись, не выдержав мощного залпа веселой энергии, которая неожиданно для всего мира зародилась на этой захудалой окраине.
– А знаете, что я чувствую? – скосив на него блестящие глаза, быстро спросила Зина.
И ответила, не дав ему вставить ни слова, точно побоялась, что передумает:
– Стыдно признаться, но я ужасно, совершенно глупо, непростительно счастлива!
Глава 13
Последние дни были заполнены для Ивана непонятным ему самому и тревожным ощущением, что он упускает что-то. По ночам он методично перебирал в уме все дневные дела, но каждое казалось решенным. Кроме того, в которое Иван был втянут лишь косвенно и потому не считал себя обязанным во что бы то ни стало добиваться от Клима медицинского освидетельствования попавшего в беду парня, которого и сам Иван ни в грош не ставил.
Он так и говорил себе: «Я не собираюсь разбиваться в лепешку из-за этого жалкого кретина. Ему самая дорога за решетку… Может, мозгов прибавится». Хотя отлично понимал, что именно этого тюрьма еще никому не добавила. Ему было необходимо повторять и повторять это себе, чтобы окончательно убедиться: долг перед отцом мальчишки не так уж и велик и не с его длинными ногами опасаться, что не сможет перешагнуть через него. Через кого бы то ни было…
При этом Иван отдавал себе отчет, что так просто от него не отвяжутся. Ему все чаще приходило в голову, что сложившиеся с этими людьми отношения можно изменить только с помощью какого-либо потрясения, как гранитную глыбу сдвинешь лишь при помощи взрыва. Что именно может стать таким взрывом, Иван еще не придумал, но принуждать свой мозг работать только в одном направлении он тоже не мог, ведь каждый день приходилось обдумывать множество различных проблем. Потому он с легкостью решил оставить это на долю подсознания, как поступал всякий раз, если не мог придумать сценический ход, который оживил бы вялую драматургию. И, как правило, все решалось само собой.
Но беспокойство, которое он испытывал сейчас, было гораздо глубже того уровня, на который он пропустил в себя неприятности, связанные с упрямством Клима. Перебирая все произошедшее за последнее время, Иван все чаще возвращался к мысли, что причиной внезапно возникшего дискомфорта стал не кто иной, как Зина. Однако понять, что именно в ней тревожит его, опять же не удавалось.
Тогда Иван попытался повнимательнее присмотреться к опасению, возникшему у него еще в то время, когда Зина вынашивала Петьку и на какое-то время была вынуждена уйти со сцены. В те месяцы Иван впервые задумался над тем, что его театр уязвим в самом главном – в нем только одна личность. Одна актриса, на которой держится весь репертуар. Стоило ей хоть на время отступить в тень, и «Шутиха» просто переставала существовать.
Теперь Зина была вполне здорова и без стонов переносила тот темп репетиций, который он задавал. Но Иван не мог не думать о том, что ей уже тридцать четыре. Скоро она будет выглядеть в молодежном театре просто смешно. А Зина – человек неглупый, она поймет это прежде всех остальных. А если не поймет сама, Иван должен помочь ей. И как режиссер, и как муж, который может только выиграть от того, что она займется только семьей. А как режиссер он обязан заботиться не только о ней, но и обо всем театре. Значит, пора готовить Зине замену…
На репетициях Иван все внимательнее присматривался к каждой молоденькой артистке, но видел только то, о чем и сказал жене – ножки и попки. Если он попробует заменить ее актрисой такого уровня, Зина никогда этого не простит. Недавняя ее выходка с «Лягушкой» заставила Ивана поверить, что она способна пойти против него всерьез. А он также всерьез боялся потерять ее.
Он понял это однажды, когда, думая, что жена будет до вечера на школьном празднике, привел домой новенькую девчонку из их труппы. Но в школу по тогдашней идиотской моде позвонил какой-то сопляк и предупредил, что в здании заложена бомба. Всех детей немедленно эвакуировали, и Зина со своими вернулась домой.
Иван до сих пор благодарно крестился, вспоминая, что у него хватило предусмотрительности закрыть замок на «собачку». Поковыряв ключом в замочной скважине, Зина увела детей в скверик с аттракционами. А вернувшись уже в сумерках, не сказала ни слова.
Все то время, пока она пыталась попасть домой, Иван голым метался по квартире и беззвучно вопил от ужаса. Он так нагнал страха на девчонку, что та еще недели две впадала в коматозное состояние, стоило Зине только появиться. Наверное, ей казалось, будто актриса Таранина способна пропустить куски ее тела, ею же расчлененного, через мясорубку и за зиму преспокойно скормить семье.
Но Иван был уверен, что, если б дверь поддалась, Зина только рассмеялась бы, увидев их обоих, и увела бы детей не на прогулку, а вообще из его жизни. Ни кричать, ни судиться она не стала бы, хотя Иван предпочел бы последнее. Взрывная волна в человеческих отношениях в любой момент может сменить направление на противоположное, и уж он постарался бы, чтоб это случилось. Но Иван подозревал, что никакого взрыва просто не было бы. А произошло бы самое страшное, от одной мысли о чем холодели руки, – он потерял бы Зину.
Всего его богатого, изощренного воображения не хватало на то, чтобы представить, как он тогда существовал бы. Иван попросту не помнил жизни без нее. Они подружились, когда им было по пять лет. Мать привела его в новый детсад летом, и бо́льшая часть ребятишек была на каникулах, а оставшиеся, когда Ваня вошел, почему-то сидели под письменным столом воспитателя. Стоявшая перед ними девочка с большим желтым бантом давала всем по очереди облизать «петушка» на палочке. Заметив новенького, она серьезно спросила: «Хочешь?» Он гордо отказался, потому что был брезглив от природы и еще не прочувствовал, что из рук этой девочки можно принять что угодно. Она пожала плечиками и продолжила кормежку. Но Ваня заметил, что сама она к леденцу не прикладывалась.
Как они начали играть вместе, он уже не помнил, но не забыл, что всегда верховодил в этих играх. Наверное, это тоже произошло само собой, ведь он уже родился лидером и не переносил уравниловки. А когда его мать заманила Зину и еще нескольких малышей в только что создавшийся при дворце театральный кружок, Ваня вдруг очутился на одной плашке со всеми. Он был обязан, как и другие, слушаться руководителя и делать только так, как придумал тот.
Тогда его впервые и охватила уверенность, что если он снова хочет управлять и Зиной и тем действием, которое в состоянии был придумывать сам, то должен стать кем-то бо́льшим, чем остальные артисты. О режиссуре Иван тогда и слыхом не слыхивал, но в его детском сознании то и дело возникал расплывчатый образ человека, дергающего за нитки и заставляющего марионеток двигаться. Больше всего на свете ему хотелось стать таким человеком.
Его поражало Зинино упрямое нежелание кем-либо руководить. Когда в школе ее пытались выбрать то звеньевой, то командиром отряда, она только морщилась и говорила: «Давайте лучше Ваньку! У него получится».
Она никогда не добавляла: «И он хочет», но сам Иван это ясно слышал и не мог отделаться от ощущения, что в этих недоговоренных словах содержится оттенок осуждения. Хотя за что – он не понимал.
Когда они оставались вдвоем, Иван пытался выяснить, почему она так поступает, но Зина (уклончиво, на его взгляд) отвечала: «Да ну, скучища такая…» Но при этом она ухитрялась постоянно находиться в гуще всех событий – от субботника до срыва урока. Иногда Иван даже начинал орать, свирепея от невозможности ее понять: «Да ведь они подчинялись бы тебе! В рот бы заглядывали!» Зина старательно морщила лоб: «А какая от этого радость? Как будто всю жизнь у зубного врача сидишь…» После такого ответа ему оставалось только бросить в сердцах: «Ну ты вообще!»
Только однажды ему довелось наблюдать, как Зина в открытую пыталась кого-то сломить. В тот самый злополучный день, когда он решил проучить новенького с вызывающим именем Лев за то, что тот слишком много разглагольствовал и о грядущей компьютеризации, и о театральном застое, и о Набокове, о котором Иван тогда и не слышал. Но больше всего Ивана, конечно, разозлило его пренебрежительное сообщение о том, что «театр умер, да здравствует кино!». И еще то, что Зина, которая сама уже была помешана на театре, выслушивала эти бредни только что рот не разинув. Она сидела за партой, хотя была перемена, а Левка нависал над ней тощим длинношеим коршуном.
«Я убью вас обоих!» – едва не заорал Иван, увидев их вместе, хотя до этого ни разу и не задумывался всерьез над своим отношением к Зине. Она просто была в его жизни. И была самой этой жизнью. А иначе и быть не могло.
Подослав кого-то из мальчишек, которые вечно вертелись вокруг него, Иван выманил Левку в коридор и без объяснений двинул ему в челюсть. Ему еще и помогли, хотя справиться с худосочным умником не составило бы труда. Но поучаствовать в победе грубой физической силы над интеллектом хотелось каждому.
Вот тогда-то Зина впервые и пошла наперекор его воле. Иван даже опешил, когда она ворвалась в толпу избивающих Левку и первым делом влепила пощечину Ивану. Ни разу после он не пытался выяснить, почему именно ему, как через много лет Зина не стала выяснять, почему однажды вдруг заело замок в их двери. Может быть, она так же подсознательно угадала, что лучше этого не знать…
Но причину своей теперешней тревоги Иван все же решил выяснить. Приняв Зинин возраст за самое вероятное, он начал обдумывать, как возможный повод для беспокойства, ее недавний бунт во время спектакля, когда Зина самовольно изменила тональность роли на противоположную. Правда, никто не узнал о том, что это не было его решением. Иван даже принял незаслуженную похвалу, физически чувствуя: признаться в том, что Зина и как актриса, и как жена внезапно вышла из-под его контроля, было выше его сил.