Она подставила другую ладонь, а потом поднесла ее к лицу:
– Это твой сок… В следующий раз я буду пить его.
– Ты меня с ума сводишь, – признался Клим, пряча глаза.
– Нет! Этого я не хочу. Я люблю и твой ум тоже. Твой талант. Твои глаза. Твое тело. Твой сок. Всего тебя… Давай я сама вытру. Не бойся, я осторожненько.
– Спасибо, – смущенно сказал он, не зная, что еще добавить.
Зина удивленно рассмеялась:
– За что? Это тебе спасибо. Ты уже отдал мне частичку себя…
Глава 15
«Я боюсь…»
Этот простой вывод, сам собой родившийся из того клубка сомнений, ревности и смятения, который неумолимо в нем разрастался, потряс Ивана. Ему и раньше случалось чего-либо бояться, ведь мир, в который он врастал все сильнее, как раз на страхе и был замешен. Но Иван всегда помнил, что на земле существует место, которое создано по другим законам. Это был его дом, его гнездо, которое он оберегал от любой напасти и где сам укрывался, вымотанный бурной жизнью.
И вот теперь он стоял возле двери, отделявшей его от семьи, и думал: «Я боюсь». Тогда, на обрыве, это были только отголоски страха, а настоящий настиг его позднее… Иван точно знал, когда это случилось. Нет, он не видел ни поцелуя на качелях, ни того, что было потом. А вот раньше… Когда звонок из Владивостока оторвал его от репетиции…
Уже увлеченный разговором, он мельком взглянул на жену, которая направлялась к выходу из зала так стремительно, будто хотела, но не решалась побежать. Иван посмотрел на нее и остолбенел: вся она так и светилась от радости, которая (он угадал это каким-то шестым чувством) не имела к нему самому ни малейшего отношения.
Потеряв нить разговора, он проследил за Зиной, пытаясь догадаться, что происходит, и вдруг вспомнил, как она сердито выкрикнула: «Это грубо! Он же наш автор». Стараясь понять, о чем толкуют ему по телефону, Иван одновременно представил лицо Клима, его выражение вечной неуверенности, застенчивую улыбку и взгляд ребенка, вынужденного довериться вам, хотя ему и страшно.
«Нет! – с негодованием отверг он закравшееся подозрение. – Занька и он? Это невозможно!»
Иван всегда полагал, что Зине нравятся мужчины сильные и целеустремленные, и старался быть таким. То, что она время от времени пыталась притормозить его неукротимый бег по жизни, Иван воспринимал как проявление заботы о нем же.
«Не надорвусь, не боись! – снисходительно успокаивал он ее, а если Зина сдавалась не сразу, то чуть сгущал тон: – Мне так нравится, ясно?»
Против «нравится» ей нечего было возразить, ведь Иван ни разу не попрекнул ее тем, что она занимается только домом и театром. По сути дела, Зина сидела у него на шее, и ей так нравилось. Но чтобы ей было так же удобно, Иван не мог засиживаться на одном месте.
Кроме того, ему действительно все больше нравилась роль состоятельного человека. Иван отдавал себе отчет, что только играет, но делал это с удовольствием. Это было по-настоящему забавно: уверенно входить в казино, к которому всего года три назад и приблизиться не решался; покупать себе носки по цене целого костюма; вести с умным видом деловые переговоры, имея весьма смутное представление о предмете беседы… Это было смешно…
Сейчас Иван уже разобрался в делах и хорошо понимал, о чем говорит. Но деньги не давали засохнуть его артистической жилке, открывая все новые возможности проявить себя. Теперь Ивану захотелось стать меценатом. Зависимость от чужих кошельков оскорбляла его, и, хотя Иван, бравируя, заявлял, что готов ради театра расстелиться перед спонсорами, в душе он так и не смог с этим смириться. Самому же содержать своих актеров (а главное, актрис!) было гораздо, гораздо приятнее!
Он всегда полагал, что не может быть ничего идеальнее такой тройственности в одном человеке: актер – режиссер – меценат. У Ивана сладко кружилась голова, когда он представлял, на какую высоту может поднять свой скромненький театр, если станет богат не по местным масштабам, а по-настоящему…
И он старался как мог, пленяя своим обаянием новых партнеров и удерживая старых. Иван заводил за неделю столько знакомств, что другой уже запутался бы в именах. Но профессиональная актерская память выручала, и он еще ни разу не ошибся.
Его визитной карточкой была улыбка. И даже если новые приятели забывали его имя, то объяснялись между собой так: «Ну, тот парень, который все время улыбается». В улыбке Ивана не было ничего темного, даже тени обольщения. Она была воистину жизнерадостной и неподдельной, как у мальчишки, впервые попавшего в Диснейленд. По сути, Иван и был этим мальчишкой, который нипочем не желает слезать с американских горок. Ему нравилось, чтобы вокруг все мелькало – лица, руки, машины, декорации… Но при этом он должен был твердо знать, что одно лицо внизу останется неизменным.
Еще месяц назад Ивану и в голову не приходило, что может наступить день, когда ему станет страшно взглянуть в это лицо. Он вообще не представлял, как такое возможно. Что можно обнаружить в этом лице холодок вместо привычной улыбчивой нежности. Умеющий найти выход из самого провального положения, сейчас Иван терялся от одних только подозрений. И он совершенно не знал, что ему делать, если они хоть частично подтвердятся…
«Да чепуха это все на постном масле! – пытался убедить он себя, продолжая стоять перед своей дверью. – Этот Клим такой тюфяк… Что в нем может понравиться?»
Он дошел до того, что начал жалеть, почему не бисексуален: тогда он смог бы увидеть этого человека Зиниными глазами. На его мужской взгляд, Клим вообще не представлял из себя угрозы. Все в нем было так мягко и бесформенно, разве это нужно женщине, которая и сама – мягкость? Но что ей нужно, Иван наверняка не знал… А спросить не мог – страх начинал душить его, едва он только проигрывал в мыслях, какой ответ может получить.
Набравшись решимости, Иван вытряхнул из дорогой кожаной ключницы целую связку и попытался нацелиться в замочную скважину. Но рука задрожала и он схватился за нее другой, испугавшись, что это первый признак какой-то болезни. Паркинсона, что ли… Иван помнил названия только детских заболеваний, которые хоть и редко, но все же одолевали его семью.
Наконец ему все же удалось открыть дверь, и он, как обычно, услышал музыку. Зина подпевала приемнику, расставляя на столе тарелки. Заметив Ивана, она воскликнула совершенно таким же голосом, как всегда:
– А, привет!
И так же чмокнула в губы. «Ничего не изменилось, – с облегчением сказал он себе, улыбаясь жене во весь рот. – Дурь просто! Это ж моя Занька! Она всегда находит чему порадоваться. Даже если и ему… Она точно сказала: этот тюфяк – наш автор. И от этого никуда не денешься. И еще он – доктор для психов, которого мне позарез нужно взять за жабры. Я просто болван, что заорал на него…»
– Жрать охота – сил нет! – весело сказал Иван, окончательно разделавшись с мрачными мыслями. – Потом мне еще кой-куда сгонять придется…
Не повернувшись от плиты, Зина вдруг спросила:
– Почему ты все время говоришь «жрать»?
Он посмотрел на ее спину, на длинное теченье волос, собранных на затылке, на ловко двигающиеся локти – по-девчоночьи острые – и с вернувшимся страхом спросил:
– Занька, что с тобой?
– А что со мной? – приподняв брови, Зина спокойно поглядела на него через плечо.
– У тебя никогда не вызывало раздражения, что и как я говорю.
– Ну да! – возмутилась она. – А сколько раз я говорила, чтоб ты на репетициях не называл всех подряд «тупыми засранцами»? Ты можешь вообразить, чтобы Станиславский орал такое своим артистам?
Иван сердито пробормотал:
– Так раз они ни черта не понимают… И с какого боку тут Станиславский? Посмотрел бы я на него сегодня… Интеллигенту нынче не выжить, радость моя.
– А по-моему, нужно не подделываться под время, а противостоять ему. Только так себя и сохранишь.
– Чего-чего? – от изумления Иван даже опустился на табурет. – Ни черта себе, как ты заговорила! Это кто ж тебя науськал?
– Я и раньше так говорила. Может, ты просто пропускал все мимо ушей?
– Занька…
Но она перебила, наспех облизнув с пластмассовой ложки прилипшие кусочки овощей:
– Кстати, о временах. Ты в курсе, что твоя мама уволила нашего сторожа?
– А ты в курсе, что я облепил весь дворец сигнализацией? На черта нам сторож? Только лишние расходы… Да и толку от него было…
– Ну, какой-никакой. Это же наш Никифор! Он работал у нас тысячу лет! Я вообще не представляю дворец без него. Мы же с тобой еще детьми ему за папиросами бегали! За «Беломором»…
Иван жизнерадостно хохотнул:
– Как трогательно! Жаль, я этого не помню… Сплошные слезы и сопли. Ты, Занька, просто народная заступница! Только вот памятник тебе никто не поставит…
– Никифор – не народ. Он почти член семьи. Как же можно с ним так? Ты же сам всегда кричал, что семья – это святое! Аист называется…
– Да, об аистах, – он впился в нее взглядом, чтоб ничего не пропустить. – Я тут почитал о них кое-что… Раз уж Клим пишет для нас такую пьесу. Как ты говоришь… Не врешь? Ладно, не злись…
– И что ты вычитал?
Иван опять насторожился: «Почему таким тоном? С таким презрением… Раньше она так со мной не разговаривала… Черт возьми, неужели он и вправду очаровал ее?! Но чем? Чем? Я ничего в нем не нахожу…»
С трудом вспомнив, о чем хотел сказать, Иван сдержанно ответил:
– В Жоркиной энциклопедии пишут, что белые аисты иногда производят «чистку своих рядов».
– Что это значит? – спросила Зина с тревогой.
– Как что? Они забивают насмерть своих слабых сородичей. Я Никифора не убью, не бойся. Он для этого очень уж слабый…
– Надеюсь, что не убьешь…
Содрогнувшись от ее ледяного тона, он просительно проговорил, подобравшись поближе и погладив ее плечо:
– Может, съездишь сегодня со мной?
Выдержав его взгляд, Зина серьезно ответила:
– Да я бы съездила, только ведь ты опять потащишься в какое-нибудь казино или ночной клуб. Я права?