– Там весело…
– Это уж конечно.
– Занька, я по делу еду! Мне нужно кое-кого повидать, клянусь тебе!
Чуть отступив, чтобы его рука соскользнула, Зина скованно усмехнулась:
– Почему всегда так таинственно: кое-кого?
– А зачем тебе это знать?
– А зачем тогда ты зовешь меня с собой?
– Ты – моя жена, – сказал Иван и замер, ожидая услышать: «Больше не твоя».
Но Зина ответила:
– А я думала, ты и забыл об этом…
– Почему? Тебе чего-то не хватает?
– Не хватало. Тебя, – сказала она и взяла со стола тарелку, будто разговор уже был окончен. Но все же сама и продолжила: – Но этого уже не исправить.
Его губы послушались с трудом:
– О чем это ты говоришь?
– Ты сам знаешь. Тебе нравится твоя жизнь. Твой бизнес. Твои друзья. Я в этот круг не вписываюсь. Я им неинтересна, а они мне противны.
– Я же все делаю ради тебя, – попытался возразить Иван, разом утратив способность убеждать. – Ради нашего театра!
Положив тушеных овощей, Зина поставила тарелку и взяла другую. Не глядя на него, она безразлично сказала:
– Театру это, может, и пригодится. А мне уж точно нет. Когда мы жили только на те деньги, которые ты получаешь как режиссер, а я как твой художественный руководитель, я не чувствовала себя несчастной, уж поверь мне. Мне твои абстрактные миллионы не нужны.
– А детям? – выложил Иван главный козырь.
У нее дрогнуло лицо:
– Детям?
– А то! Ради чего я надрываюсь? Им же учиться надо будет, жить где-то. За один день таких деньжищ не заработаешь. Заранее надо думать.
– Тоня собирается поступать в художественное училище. И поступит! При чем здесь деньги?
Он запальчиво выкрикнул, забыв, что дети могут услышать:
– А жить она по-прежнему будет в одной комнате с двумя братьями? Я не хочу, чтоб она возненавидела меня за то, что я ничего ей не дал!
Наклонив голову, Зина отчетливо проговорила:
– Если ты сядешь в тюрьму, ей уж точно нечем будет гордиться…
Его так и прошили насквозь эти слова:
– С чего это я сяду?! Думай, что несешь!
– С такими-то друзьями? То, о чем ты просил Клима, уже подсудное дело.
– Вот он и струсил, – заметил Иван с презрением и отстраненно подумал, что нисколько не убедителен в своем мальчишеском бахвальстве.
– Просто он чистоплотный человек.
Его опять передернуло:
– Какой?! А я грязный, что ли? Так он тогда говорил, да? Еще и обезьян каких-то приплел…
Она улыбнулась о каким-то оскорбительным сожалением:
– Аист должен быть белым. Но тебе самому этого не хочется.
Сделав последнюю попытку обратить все в шутку, Иван потрепал свои короткие волосы:
– А я белый! Белее некуда.
– Зови детей, – сказала Зина, не поддержав его тон. – Они там Диснея смотрят, не слышали, что ты пришел.
– Занька, ну что с тобой? – опять спросил он потерянным голосом, больше не пытаясь расшевелить ее.
Она аккуратно наполнила последнюю тарелку и, только поставив ее, спросила:
– А разве что-то не так?
– Все так… Кроме тебя.
Протянув руку, Зина настойчиво предложила:
– Потрогай. Я все та же. Из-за чего бы мне стать другой?
– Из-за него, – сказал Иван и не услышал себя.
В ее лице ничто не изменилось, и ему захотелось схватиться за это лицо, смять его пальцами, чтобы изобразить гримасу удивления, ведь если Зина не удивлялась, значит, каждую секунду помнила, кто это – он. Называть имя даже не требовалось…
Когда это уже стало ясно обоим, она все же спросила:
– Из-за кого?
И эта ее откровенная готовность солгать ради того, другого, так резанула Ивана, что он схватился за сердце, которого раньше не чувствовал. Зина шагнула к нему и испуганно заглянула в лицо:
– Ты что?! Господи, ты совсем бледный… Садись. Садись же…
Он послушно опустился на табурет, мгновенно лишившись всей внутренней силы, которой так гордился. Ему было так больно, что воздух приходилось глотать мелко и часто. Раньше Ивана раздражало, когда мать начинала так дышать и все мяла рукой большую, обвисшую грудь. Ему виделось в этом что-то противоестественное: женщина не должна делать этого на глазах у мужчины. А без него тем более. Иван опустил руку и сказал совсем не то, что собирался:
– Это из-за театра? Занька, как бы там ни было… Разве ты сможешь прожить без нашего театра?
Она озадаченно заморгала, присев перед ним и оперевшись о его колени:
– Погоди-погоди, я что-то не вижу связи…
– И не ищи ее! – оборвал он. – Просто скажи – сможешь или нет?
«Если что-то еще способно отрезвить ее, то вот эти слова, – подумал Иван и порадовался своей находчивости. – Она должна знать, что если у меня не будет жены, то у нее не будет театра…»
Но Зина ответила так, что ему стало еще хуже.
– Не знаю, – сказала она, обломив последнюю соломинку. – Я же никогда не пробовала. И потом ты ведь сам намекнул, чтобы я готовилась к уходу…
Они посмотрели друг другу в глаза. В Зининых была спокойная решимость. Что прочитывалось в его собственных, Ивану не хотелось даже представлять. Поднявшись, Зина размеренным тоном спросила:
– А почему ты опять об этом заговорил? Или ты собираешься уволить меня уже следом за Никифором?
– Уволить? Нет… Я хочу, – его вдруг осенило, – я хочу отправить тебя в декретный отпуск!
Его самого тряхнуло от того, как она вздрогнула.
То, что она вдруг растеряла всю свою решимость, Ивана ничуть не обрадовало. Но когда Зина отвернулась к окну, ему стало ощутимо легче, словно у нее на глазах он не мог позволить себе натянуть привычную маску.
– Давай родим еще одного бэбика, – взбодрившись, быстро заговорил он, постепенно пропитываясь уверенностью, которой лишилась жена. – Дела – тьфу-тьфу-тьфу! – идут неплохо. Держу пари, мы сумеем купить маме квартирку и займем ее комнату. У Тони будет отдельная. И у мальчишек… Что ты молчишь?
– Нет, – коротко ответила Зина, не поворачиваясь. – Не сейчас.
– Почему?
Он тут же едва не закричал: «Нет, подожди! Я не хочу знать почему! Я уже это знаю…» Но она и на этот раз спряталась за нейтральным ответом:
– Я просто устала от родов и кормлений. Я хочу хоть немного отдохнуть.
«Ну конечно, она не собирается к нему уходить, – внезапно успокоился Иван. – Не идиотка же она… Если б собиралась, она прямо сейчас все мне и выложила бы, уж я ее знаю! Хотя… Может, в нем дело, а не в ней? Может… Да он ведь женат… Ага, вот она – загвоздка… Хотел бы я посмотреть на его жену!»
Охваченный идеей, настолько же пропитанной мазохизмом, как и весь этот разговор, Иван оживленно заерзал:
– Занька, я придумал! Нет, рожать не будем… Пока. Мы с тобой в гости поедем. Давай быстренько похаваем и вперед! Я за детьми!
– К кому в гости? – крикнула Зина ему вслед.
«Эх, жаль, не вижу ее лица!» – злорадно посетовал он и крикнул в ответ:
– К Климу Жильцову! Сверим информацию об аистах. Это очень важно, Занька…
Дети повисли на нем с визгом, а маленький Петька обхватил за колено, влажно щурясь от нежности. Потрепав его хохолок, Иван с ужасом подумал: «А что было бы с ними? Нет, она не уйдет… Она не сможет… Нас ведь столько всего связывает! А с ним? Ничего. Она и знает-то его всего лишь несколько дней».
Его голову так раздирали сомнения и надежды, что никак не удавалось вспомнить, когда же был тот злосчастный показ «Лягушки». Иван сам настоял на присутствии автора: «Я подсунул его ей своими руками!» Теперь он хватался за своих детей этими самыми руками, словно надеялся очистить их таким образом. Это они толкнули его жену на грех…
«Да с чего я взял, что он был – этот грех?! – возмутился Иван. – Лгать мне в глаза с Занькиной-то принципиальностью? Нет, это невозможно. Она не из тех, кто спасает свою шкуру любыми способами. Если только… Да, конечно! Если только что-то было, то она, скорее всего, за него боится, а не за себя. Она знает, что я могу и череп раскроить… Одного не знает… Что я вдруг растерял все силы…»
Он опять подумал о детях, которые уже толкались в ванной, отпихивая друг друга от крана. И сказал себе, что все случившееся (или неслучившееся) никак не может быть связано с ними. Это были его дети, и Клим не имел к ним никакого отношения. Уж это Иван знал наверняка… Но вот теперь все поворачивалось так, что Клим по какому-то праву вставал с ним на одну доску…
«Нет-нет! – опять испуганно вскрикнул Иван, но направил этот крик вовнутрь. – Она никогда этого не сделает… Может, она слегка и потеряла голову… Ладно, все мы не без греха! А уж я и подавно… Но уйти?! Разве я хоть мысленно, хоть однажды собирался уйти от нее? Какие бы сладкие женщины мне ни попадались… Нет. Нет. И она не уйдет. Мы целую жизнь вместе. Черт побери, я с ума схожу! Может, у нее и в мыслях нет ничего такого… Отелло ведь тоже сбрендил от одних только подозрений».
– Ну, садитесь же, садитесь! – уговаривала Зина расшалившихся детей и несильно надавливала им на макушки, чтобы не скакали. – Все уже остыло! Милый, давай за стол…
Она выглядела оживленной и улыбчивой, как всегда, но Ивану казалось – чуть более оживленной. А это «милый», произнесенное вскользь, было таким пустым, словно Зина адресовала его кому-то из артистов: «Ну, милый, ты сегодня не в себе!» Она иногда говорила так, хотя чаще обращалась к чужим «сударь». Иван понял, что следующей ступенькой к охлаждению будет именно это слово, обращенное к нему.
«Я сам учу ее играть, – подумал Иван с внезапной ненавистью ко всему, чем занимался. – Изо дня в день… И требую, чтобы она делала это все лучше и лучше. Вот она и играет. Полюбуйтесь! На сцене Зинаида Таранина в роли любящей жены и матери».
Иван и сам не понял, как случилось, что последнюю фразу он произнес вслух. Не донеся до рта вилку, Зина застыла, точно не поверив собственным ушам. Потом выпрямилась:
– Что ты сказал?
– Я-то думал, ты никогда не играешь вне сцены, – со злостью ответил он, потому что деваться уже было некуда.
– А я и не играю, – отозвалась она с недоумением.