Иван с надеждой заглянул в глаза, которые хоть и были темными, но не таили в себе и тени коварства. По крайней мере, так ему казалось до сих пор…
– Правда? – спросил он, внезапно решив, что если Зина скажет «да», то он немедленно в это поверит.
– Правда, – спокойно подтвердила она.
Но он не поверил.
Закат был полон непокоя. Золотые завихрения тонких облаков напоминали штормовые «барашки». Они неслись куда-то – движение в движении, – а солнце между ними казалось вечным огнем, расплывшимся до формы круга. Иван мчался к нему, как обезумевший от страха тигр, который знает только, что должен прыгнуть в этот круг пламени, но не знает зачем.
«Зачем? – спрашивал он себя в сотый раз и едва не скрипел зубами. – Какого черта я везу ее к нему? Прямо к нему! Ей ведь только этого и хочется… У нее румянец вон уже, как у чахоточной. Она больна. Можно не сомневаться. И что же я делаю, чтобы спасти свою жену? Боже ты мой, что же я делаю?»
Иван точно знал только одно: он должен увидеть их вместе. Никто из влюбленных не способен выдержать очной ставки… Он чертыхался, произнося про себя это слово – «влюбленные». И проговаривал его вновь и вновь. Вслух же он за всю дорогу не сказал ни слова. А Зина даже не спросила, откуда ему известен адрес Клима. Может, догадывалась, что Иван раздобыл его на случай, если тот повторно откажется помочь со справкой и придется предпринимать какие-то меры… Знала ли этот адрес она сама?
Он заметил, как Зина озирается, оглядывая район, в котором если и бывала, то слишком давно, чтобы помнить. Свернув к кварталу деревянных домов, которые уже лет двадцать просились на слом, Иван злорадно подумал: «Вот полюбуйся, куда он тебя приведет!»
– Не видала таких бараков? – спросил он с вернувшейся насмешливостью.
– Да я и похуже видела, – бесстрастно отозвалась Зина и стала смотреть прямо перед собой.
– Где это?
– Вот здравствуйте! А я где жила? Твоя мама все время называла меня «дитя трущоб».
– А, помню, – он действительно обрадовался, обнаружив общее воспоминание.
Но Зина вдруг сказала:
– Иногда я жалею, что мы выросли вместе. Мне нечего тебе рассказать. Ты все уже знаешь.
Обиженный ее прямотой, которой добивался весь вечер, Иван пробурчал:
– Разве это плохо?
Она уклончиво ответила:
– В чем-то хорошо, в чем-то плохо.
– А тебе хочется рассказывать о себе? А что именно? Что у тебя было такого уж интересного?
– Может, и не было, – не огорчившись, согласилась Зина. – Но ведь каждому приятно поговорить о себе. Разве нет?
«Да, да! – со злостью согласился он про себя. – Ты права, Занька… Но ты не права!»
– Не делай этого со мной! – неожиданно для себя сказал он.
– Чего не делать? – не поняла Зина.
– Ничего. Это так… Не тебе.
– А кому?
Иван неуклюже выкрутился:
– Я думал о пьесе. Представлял одну сцену… Подскажу Климу.
– Подскажи, – кивнула она. – Хотя он может и не взять ее.
– Его право, – отозвался Иван сквозь зубы. – А я могу не взять всю его пьесу.
– Что?!
Потемневшие глаза так и впились в его лицо. Ивану даже показалось, что она вытягивает из него взглядом последнюю радость.
«Тебе мало своей? – мысленно воззвал он с отчаянием. – Ты же вся искрилась ею… Хватит, Занька! Уже хватит с меня…»
С нарочитой грубоватостью, которая должна была заставить Зину очнуться, Иван спросил:
– А ты даже мысли не допускаешь, что Жильцов может написать дерьмовую пьеску? Он же врач, Занька… Один раз создать что-то приличное может любой из нас. Но чтобы это повторялось вновь и вновь, нужно быть профессионалом.
– Да, он не профессионал, – невозмутимо подтвердила она. – Так ведь и мы тоже.
Он так и передернулся от этих слов. Она отлично знала, что именно это для Ивана самое болезненное, и все же ударила прямо по ране. Отомстила. Он посмотрел на нее с затаенным страхом: до сих пор Иван и не подозревал, что его жена может быть жестокой.
Но спорить он не стал, потому что возразить-то, собственно, было нечего. Они действительно до сих пор считались самодеятельным театром, хотя были интереснее многих профессиональных. Удержав обиду в себе, Иван сказал:
– Есть риск, что он повторится. Такие, как он…
– Какие? – перебила Зина.
Стараясь не замечать вспыхнувшего в ее глазах жадного любопытства и не сбиться на привычный жаргон, Иван внушительно проговорил:
– Он производит впечатление очень одинокого человека. А такие обычно замкнуты на самих себе. Это может стать их счастьем, а может и бедой. Смотря сколько в них заложено… Если Жильцов сможет отыскивать новые темы и новые характеры в самом себе, тогда ура! И он спасен, и мы спасены. Но ставить вариацию на тему «Лягушки» я не собираюсь, так можешь и передать ему.
Не заметив последнего выпада, Зина серьезно поглядела на него:
– Да, ты прав. Это было бы шагом назад.
«Шагом назад, – повторил Иван. – А ты могла бы сделать сейчас этот шаг?»
– Может, он тебе говорил… его «Лягушка» – это что-то очень личное, да?
– Нет, мне он такого не говорил, – отозвалась Зина, переведя взгляд за окно.
Он едва не задохнулся от бессилия: «Она врет! Вот и выдохлась ее хваленая честность! И как теперь можно заставить ее сказать правду?»
Мимо тихонько ползли серые сарайчики разного роста и ветхости; металлические гаражи, поставленные россыпью, как кубики, брошенные ребенком; углярки с черными ртами… На завалинках двухэтажных домов сидели старушки – Иван подумал, что они сидят здесь уже с начала века и не уйдут, пока не наступит следующий. Дворовые шавки бросались им под колеса с таким истошным лаем, будто машина Ивана представлялась им большим серым котом. Он остановил ее возле последнего дома в длинном ряду.
– Здесь, – сказал он, но зажигания не выключил, словно ждал, что Зина скажет: «Поехали отсюда, он мне не нужен. Домой хочется…»
Она и в самом деле собралась сказать что-то – Иван угадал это, расслышав глубокий вздох. И напрягся, приготовившись услышать нечто важное. Но Зина только заметила:
– Всего один подъезд… Все соседи знают друг друга по имени, не то что у нас…
– Ну и что? В деревнях вообще все родственники, – машинально ответил он и запоздало одернул себя: «На кой черт я напомнил про эту деревню?!»
Но Зина его даже не услышала. Продолжая рассматривать дом, она с сожалением сказала:
– И, наверное, никто не догадывается, что Клим пишет пьесы.
– А то красный коврик стелили бы у его двери, – язвительно отозвался Иван и тут же прикусил язык, потому что Зина повернулась к нему и на ее коже он увидел отсветы нестерпимого внутреннего жара.
– Скажи мне, зачем мы на самом деле приехали к нему? – тихо спросила она, глядя на мужа, даже не моргая.
Ее глаза были раскрыты как-то необычайно широко, и, как ему показалось, страшно. И в этих глазах Иван ясно увидел готовность сказать ему правду, если он сам тоже раскроет сейчас свои подозрения. Он понял, что Зина действительно скажет эту самую правду, какой бы она ни была. Похолодев от ощутимой близости разрыва, Иван без натуги, весело произнес:
– Ну ты даешь, старушка! Я же говорил тебе. Хочу потрепаться о новой пьесе.
Несколько секунд она еще продолжала смотреть на него, ничего не говоря; потом знакомо сморгнула проступившую наружу решимость и безразлично сказала:
– Слушай, почему меня сегодня так коробит твой жаргон? Я ведь и сама когда-то так говорила…
Глава 16
Она внимательно проследила, как загорелая, мускулистая рука мужа уверенно стучит в дверь, за которой (Зина могла бы поклясться!) их не ждали и не хотели видеть. Именно здесь не ждали и не хотели… Ей подумалось, что, скорее всего, Иван тоже это почувствовал и потому привез ее именно сюда, чтобы все трое оказались на самой грани, где все обнажается само собой.
Жену Клима она в расчет не принимала. Нет, Зина все время помнила и о ней, и о том, что сейчас увидит ту самую «лягушку», которой Клим так стыдился и которую так жалел. Но эта женщина была своей болезнью застрахована от той грани, той боли, на которую Иван бросал их, как на колья. И бросался сам…
Зина ничуть не завидовала этой ватной защищенности Маши. Нечему было завидовать. Но стоило ей взглянуть на Ивана, ей сразу становилось страшно от того, что он так быстро все понял. Зина по глазам видела, что понял, хоть он и продолжал застить ей взгляд улыбками.
И еще она видела, как он боится получить подтверждение тому, что его боль на самом деле не бесплотна, а крепка – крепче некуда. Как тот самый кол, который если уж прошьет насквозь, то назад не вытащишь без того, чтобы кровь не хлынула фонтаном.
«Что же мне делать?» – вся сжавшись, будто Иван мог ударить, она смотрела на его красивую руку, наносившую удары двери в мягкой обивке. Они выходили полными глухого отчаяния, словно он кричал в подушку: «Скажи мне! Нет, не говори!» Зина и сама готова была тащить сквозь себя это острие молчания сколько угодно, ведь никто из них троих еще не закалился от боли настолько, чтобы вынести правду.
Когда дверь, наконец, открылась, Зина поняла, что не ошиблась – их действительно не ждали. На лице Клима выразился такой ужас, будто он увидел на пороге саму Смерть с косой. Однажды Зина встретила такую старушку. Она неторопливо шла по центральному проспекту города, и длинная старая коса мерно покачивалась у нее на плече, поблескивая лезвием. Никто не обращал на старушку внимания, хотя зрелище было нерядовым. И Зине тогда пришло в голову, что, может, Смерть так и ходит среди живых, но увидеть ее может лишь тот, кому она подает знак…
– У вас звонок не работает, – буркнул Иван вместо приветствия.
– Я знаю, – сказал Клим. – Уже давно… Маша пугается резких звуков.
Слегка стушевавшись, Иван уже мягче спросил:
– А стука?
– Боюсь, что такого тоже испугалась. Проходите же… Извините, я… Я почему-то растерялся, – он виновато рассмеялся. – Не ожидал вас увидеть.