– Давай.
– Что за справки? – с подозрением спросила Зина.
Не оборачиваясь, Таранин отрезал:
– Это наши дела… Ну, давай же!
– Прямо сейчас? – Клим неохотно протянул бумаги.
Вырвав их, Иван наспех пробежал написанное глазами и, кивнув, спрятал все в красивую кожаную барсетку. Когда он вернулся на сцену, Клим с некоторой завистью подумал: «Такая улыбка и не из пятого ряда видна…»
– Отлично! – крикнул Иван. – Теперь моя очередь.
– Мне здесь остаться? – спросила Зина.
– А как же! Это ведь твоя сцена.
– Моя? Но ты даже не объяснил, что я должна делать!
– А ничего и не надо делать, – успокоил Иван. – Делать будут с тобой… Эй, автор!
Клим сердито прикрикнул:
– Перестань меня так называть!
– Прости, дорогой, – насмешливо отозвался тот. – У тебя необычное имя… Оно тебе нравится?
– Хватит меня допрашивать! Что мне нравится, что не нравится… Если ты ничего не собираешься нам показывать, то мы уходим.
Изобразив панический ужас, Иван визгливо вскричал:
– О нет! Не покидайте меня так скоро! Я покажу вам… Клянусь, что я вам покажу…
Он опять прошелся по сцене, разминая руки, будто собирался взлететь, потом повернулся к залу и с пафосом обратился к невидимому зрителю:
– Мои верные друзья, я играю сегодня для вас! Мои верные. Верные… Сейчас я нарушу все возможные традиции. Мы начнем наше действие с финала.
– То есть как? – растерялась Зина.
– Молчи! Время твоей реплики еще не пришло. Итак, мы покажем сейчас финальную сцену. Мы разыграем ее прямо на ходу, ведь все действующие лица подобрались как нельзя кстати… Эй, ав… Ох, пардон! Клим, ты помнишь, что я прочитал об аистах? Неужели забыл? Как ты мог?
Силясь понять, о чем именно тот говорит, Клим пожал плечами. Иван сбивал его с толку, и ему никак не удавалось сосредоточиться. Он видел перед собой то птицу, то паяца, и маски менялись так быстро, что требовалось приложить усилие, чтобы за ними уследить.
– Ты помнишь, Клим! – уверенно заявил Таранин. – Ты не мог этого забыть. Тебе хочется забыть – вот это верно.
– Почему? – спросил он.
– Потому что тебе это не понравилось. Даже больше, чем то, что аист выпустил в мир гадов. Уж с гадами-то мириться у тебя получается, когда тебе это нужно… Вот в чем разница между нами: ты заставляешь себя мириться с тем, что считаешь злом. А я уничтожаю то, что кажется злом мне.
Зина встревоженно оглядела обоих и поправила остриженные волосы, которые нравились Климу все больше:
– О чем вы говорите?
– Да, о чем ты говоришь? – подхватил Клим, почуяв недоброе.
Иван сделал возмущенный жест:
– Да вы совсем простачки, дети мои! Даже скучно… Ведь мой замысел лежит на поверхности, неужели вы его не видите?
– Я ничего не вижу! – рассердилась Зина. – И перестань выставлять нас идиотами!
Он захохотал, запрокинув голову:
– Актриса должна быть дурой! Хорошо сказано, ей-богу!
Она сухо напомнила:
– Ты тоже актер.
– Но я уже развился до режиссера, – перестав смеяться, Иван картинно отер слезы. – Ну ладно, раз вы ни черта сами не видите, придется объяснять на пальцах… Наша финальная сцена будет носить кодовое название «Суд над самкой, заподозренной в измене».
– Не смешно! – резко выкрикнула Зина, отступив.
Указывая на нее пальцем, Иван заливисто захохотал:
– Испугалась! Вот что значит нечистая совесть… Не бойся.
Внезапно сморщившись, он вдруг крикнул:
– Занька, так ты не шутишь? Ты действительно решила уйти от меня? Ты думаешь, я тебе позволю?
Она вся сжалась и беспомощно повернула к Климу похудевшее лицо. Вскочив, он хотел прийти ей на помощь, но Иван опять резко вскинул руку и выкрикнул, шагнув к краю сцены:
– Сидеть! Зритель не имеет права вмешиваться в ход действия!
– Разве это спектакль? – через силу сдерживаясь, спросил Клим.
– А ты думал что? Забыл старика Шекспира? Весь мир… И далее по тексту… Смотри, жена! Я – аист. Видишь аиста?
Он как-то неуловимо изогнулся, и в походке его появилось что-то птичье. Оглядев его, Зина мрачно сказал:
– Вижу.
– А ты? – повернулся он к Климу.
– И я…
– А ты видишь, как мне больно? Это больно, когда тебя предают… Ты знал это, автор?
Не ответив, Клим стиснул подлокотники кресла. Выждав, Иван сказал за него:
– Ты знал. Ты же талантливый человек, черт бы тебя побрал… А вдобавок еще и доктор. Психиатр, да? В таком случае ты хорошо знаешь, как ведет себя человек в состоянии аффекта.
На последнем слове Клим вскочил и бросился к сцене. Но Иван опередил его. Подскочив к Зине, он звонко крикнул:
– Он убивает! Верховный суд аистов вынес смертный приговор!
– Берегись! – закричал Клим и в ту же секунду понял, что опоздал.
Уронив нож, Иван сделал шаг назад, а Клим, словно повинуясь натяжению невидимой нити, шаг вперед. Зина не упала. Она стояла к нему боком и с каким-то удивлением рассматривала пятно, с хищной прожорливостью заглатывающее ее грудь. Оцепенев, Клим смотрел на кровь и чувствовал, что она вытекает из него – бесшумно и неумолимо.
– Я умираю? – вдруг жалобно спросила Зина и, захлебнувшись, упала на колени.
Клим подскочил к ней одним прыжком и крикнул, срывая голос:
– Вызови же «Скорую»!
– Зачем? – спросил Иван, не шевельнувшись. – Я не для того это сделал, чтобы ее спасли. Вот что ты наделала, Занька! – крикнул он, взмахнув стиснутыми кулаками. – Зачем? Ведь все было так хорошо!
– Нет, – прошептал Клим. – Не надо…
Ему тоже хотелось кричать, вопить от ужаса и беспомощности, но он боялся напугать Зину, которая пыталась что-то сказать. Вместо слов на ее губах вздувались красные пузыри.
– Дай телефон! – едва не плача, взмолился Клим. – Я все для тебя сделаю! Дай телефон… Она же умрет!
– Конечно умрет. Вы должны были раньше подумать, что со мной нельзя так поступать, – уже успокоившись, согласился Иван. – Я ведь предупреждал, что вам меня не одолеть… Но вы ничего не желали слышать!
– Клим…
Он склонился к самому ее лицу:
– Да, милая моя, любимая…
– Всё… самое хорошее… случается только во сне… – у нее в горле влажно захрипело, и Клим закричал от этого жуткого звука, уже поняв, что больше не может ее испугать.
Она доверчиво обмякла в его руках, не сумевших защитить ее и даже не приласкавших так, как этого обоим хотелось. Воздух сгущался, застревая в горле, и все резче пах кровью, будто у Клима тоже вздувались на губах красные пузыри. Он сглатывал их, а они надувались снова и снова, мешая дышать.
«Почему я жив?! – кричал в нем от горя каждый нерв. – Зачем я жив?»
Осторожно опустив Зинино тело, Клим поднял валявшийся рядом нож и почти вслепую, пытаясь сморгнуть пелену, пошел к Ивану. И не подумав отступать, тот хмуро бросил:
– Ну-ну, не дури. Ты ведь не оставишь ее детей круглыми сиротами… Они тебе понравились. Нет, ты этого не сделаешь. Но ты должен был схватиться за нож! Бессмысленный порыв… Это как раз в вашем духе… Я все рассчитал правильно. Все-таки я гениальный режиссер! Господин доктор…
Тяжело дыша, Клим остановился посреди сцены, с трудом понимая, где находится и что должен делать. Он помнил только, что его жизнь кончилась, и удивлялся тому, как ему по-прежнему больно. Улавливая отдельные слова, он слышал, что Иван взволнованно кричит кому-то по телефону о совершенном убийстве и четко произносит его, Клима, имя. И просит выслать наряд милиции, ведь преступник все еще вооружен и явно опасен…
Клим слышал все это, но не понимал, думая лишь о том, что не догадался сказать Зине: тот сон был вовсе не сном. Это было предсказание судьбы… Недаром это слово было написано на всех углах. Их будущей судьбы из будущей жизни, где все случится так, как ему увиделось: и старая береза, вся в наростах чаги, и длинные косы, и он в ней… Клим уже знал: чтобы прийти к этому, ему предстоит долго-долго брести беспросветным коридором жизни, разбиваясь в кровь о каждый выступ, потому что тоска всегда бывает сложена на славу. Но он знал и то, что в конце каждого коридора бывает выход, и даже сейчас не сомневался, что заставит себя дойти. Чтобы увидеть березу и дымчатые косы…
Отбросив липкий нож, он вернулся к Зине и тяжело осел рядом.
– Я обещал унести тебя в сказочную страну… Я унесу тебя.
Руки у него дрожали, и в голове было мутно и мягко, будто она заполнилась одной лишь кровью. Но сил все же хватило на то, чтобы поднять Зину и прижать к груди. Он не забывал, что Иван следит за ним, но это было неважно… Все на свете было теперь неважно. Как они и предполагали…
Клим осторожно спустился со сцены, поддерживая сгибом локтя Зинину голову, чтобы она не откидывалась. Он шел, не оглядываясь и не останавливаясь, уверенный, что Иван его не остановит. Теперь уже нет…
– Теперь он тебя не отберет, – прошептал он, прижавшись щекой к мокрому красному пятну. Потом посмотрел на него и опять сказал вслух: – А я ждал, что твой желтый цвет сменится зеленым… Как та трава… Как листья… А он вспыхнул очередным запретом… В этой жизни ничего нельзя, милая… Ничего. Даже чуточку счастья человеку нельзя получить перед старостью. Прости, милая… Я всего лишь человек.
Он вынес ее на воздух, куда Зина однажды позвала его. Когда-то… Несколько дней назад…
«Вся моя жизнь вместилась в несколько дней», – Клим вдруг заплакал в голос, взвыл, запрокинув голову, но не испугался этого и не устыдился.
– За что?! – закричал он, желая только одного – выплеснуть горлом оставшуюся в нем жизнь. – Ну за что? Это же не я их выпустил!
Остальные звуки ушли из мира следом за Зиной. По крайней мере, Клим их не слышал. Он шел навстречу лесу, который пытался отступить, избежать встречи с человеком, что нес ему свое горе и кричал от боли, превращаясь в зверя, у которого нет никаких мыслей, нет памяти, нет надежд. Осыпавшаяся черемуха сиротливо глядела им вслед, но Клим ее не заметил. Он видел только бор, что начинался за дворцом, и старые качели, на которые нельзя было садиться. И помнил: на земле нет другого места, где они могут укрыться. Деревья метались вокруг смазанными зелеными полукружьями, обманчиво светясь тем разрешающим все цветом, который теперь уже был ни к чему.